Вторая моя встреча с Рубцовым произошла в начале 2000-х. Почва в душе была подготовлена - тут как раз отец подарил мне книгу.
Вот эту.
Поэзия на тот момент была для меня главной отдушиной. Я работал учителем в сельской средней школе - работал первые три года трудно, неровно, набивая шишки и совершая ошибки. Ответственность у меня была - не хватало других качеств и навыков. Переживания время от времени я выплескивал в стихи.
Учительский будни,
Суровая стезя,
А дети слишком буйны,
А трогать их нельзя...
В те годы я подпитывался и заряжался стихами двух поэтов. Первым был, конечно, Рубцов. Спокойно, доступно, гармонично. Непонятно почему, трудно было разложить по полочкам, поверить алгеброй гармонию - но душа взлетала. Как будто и не было сорванных уроков, ругачки, недосыпа. Шести рабочих дней в две смены с одним неполноценным выходным.
Говорю о том не для смеху,
Я однажды
Подумал так:
"Да! Собака -
Друг человеку
Одному,
А другому - враг...
Наконец-то сам прочитал, ничья музыка надо мной не довлела. Наконец-то я уже сам, своими глазами и душой прикасался к Рубцову, понимая его неустроенность, мудрость и умение видеть свет во всём.
Мир такой справедливый,
Даже нечего крыть…
— Филя, что молчаливый?
— А о чём говорить?
Вторым заряжающим меня поэтом был... нипочём не догадаетесь - Михаил Танич! "Поэт-песенник" - это ещё долго звучало как клеймо, хотя подобные ярлыки обычно вешают те, кто сами нет никто. А Танич меня тогда реально вытаскивал. Во-первых, работая в сельской школе я себя чувствовал... человеком, живущим режимной жизнью - причём, не по своей воле. Тут песни "Лесоповала" оказались очень кстати. Я плохо перевариваю разного рода "блатняк" и т.п. - но "Лесоповал" в шансонном ряду всегда стоял особняком, потому что там был Танич. С культурой, юмором. И пройденной войной за плечами.
Во-вторых, я не только слушал песни, но и читал его стихи. О которых раньше даже не подозревал. И меня они цепляли. А значит - давали силы жить.
Во мне всякого до черта,
От неподвижности
До непоседности!
И всё ничего бы,
Но есть черта,
Как бы черта оседлости.
Чёртова родинка,
Мой изъян -
Местечко вместо пространства -
Она сгибает меня,
Как дворян
Распрямляло дворянство.
Ну, не был мой дед
Городским головой,
И он дрожал
Со своими курями,
Когда на Пасху городовой
Совал ему в нос
Кулаки с якорями.
Дай ему, дедушка,
Не трусь, -
Чтоб знали все в Таганроге!
А то ведь и я не распрямлюсь,
Пока не вытяну ноги.
В сельском доме нас жило несколько учителей - историк (я), географ, физкультурник и "русак". Помню, что "русак" терпеть не мог поэзию вообще - зато любил читать книги по истории. У меня было всё ровно наоборот. Ну, почти.
По вечерам мы часто собирались за одним столом, писали конспекты уроков. Краем глаза смотрели телевизор. Об искусстве тоже нередко заводили речи. Новые свои стихи, бывало, читали друг другу - активно сочиняли я и географ.
А может, ложь - твоя поэзия?
Ну, может ложь.
Но если за неё
Ты встанешь и умрёшь,
То это будет всё-таки не ложь,
А слово нужное
И острое,
Как нож...
Это был какой-то немыслимый и спасительный сплав молодости, труда, долга, юмора, любви к земному и жажды высокого; сплав наших разных характеров и устремлений. СССР уже не было, но это была во многом советская жизнь с её неразделимостью творчества и труда, труда хорошего и полезного. Творчество и работа гармонизировали и уравновешивали друг друга.
И, будучи загруженными школьными делами по макушку, мы участвовали в КВН, пели в районных концертах. Мало того - мы ещё сделали сборник стихов поэтов села Тимофеевка (то село, где мы как раз и трудились). Издали книгу, сделали презентацию, - даже областное телевидение к нам приезжало несколько раз.
Кроме Рубцова и Танича, я также активно читал Кибирова и Коржавина, слушал Шаова. Читал непрочитанное из классиков - Горького, Чехова, Достоевского. Я вышел на Тольяттинскую писательскую организацию, лично на её председателя, Бориса Скотневского, прекрасного человека и поэта.
И биологическая нерусскость Танича, Кибирова, Коржавина, Шаова и Скотневского никогда меня не смущала. Русскость – она не в паспорте, она в слове, в почве, в мироощущении, особом, чутком и масштабном. Дух дышит, где хочет.
Потом были Второй и Четвёртый Всероссийский форумы молодых писателей, личные встречи с Борисом Васильевым, Александром Кушнером, Фазилем Искандером, Эдуардом Успенским, Владимиром Костровым и другими знаменитостями. Верность поэзии вознаграждалась тем, что передо мной начал открываться другой мир. Большой, трудный и прекрасный.
Без Николая Михайловича и дружбы-работы с его стихами ничего бы этого не было.