Предание гласило, что увидеть Арлекино — к большой беде. Костя старался не верить во все эти предания и городские легенды, и до поры до времени у него это даже получалось. Но теперь даже Костя, увидев, что всего в паре метров от него сидит самый известный бродяга города, ощутимо встревожился. И больше всего его встревожила мысль, что, скорее всего, он один лицезреет Арлекино. Ни кассиры «Большой картошки», ни сотрудники «Макдоналдса», ни уборщики его не видели. И от этой странной мысли сердце забилось все сильнее.
«Все в порядке, просто тахикардия, вызванная переизбытком кофеина», — утешил себя Костя, возюкая остывшую картошку по тарелке.
Когда он поднял глаза — о чудо! — никакого Арлекино уже не было. Костя настолько глубоко ушел в свои мысли, что и не заметил, как напротив уселся жизнерадостный дядька и как этот дядька, каким‑то ребяческим жестом подперев щеку, вот уже минут пять таращится на него, на Костю, и отчего‑то ухмыляется. Он очнулся только тогда, когда дядька вынул из кучи мусора пластмассовую вилочку и постучал этой вилочкой по стакану с недопитым кофе.
— Свободных столиков полно, — Костя отчего‑то сразу же решил нахамить. — Я хочу побыть один.
— Надо же, какая цаца! — дядька картинно всплеснул руками, едва не свалив неуверенный в себе столик. — Мало ли чего он хочет!
Тут только Костя понял, что вот этот упитанный мужик в дорогом пальто, в очках с рейбановской оправой, с модной бородой, над которой определенно трудились в барбершопе, словом, вот этот цветущий тип — это не кто иной, как…
— Женек! — сказал Костя и подскочил с места.
Это было глупым решением, потому что в порыве радости Костя свалил злосчастный столик, и тот упал ножками кверху и похоронил под собой весь мусор, а стаканчик с кофе не похоронил — он упал рядом со столиком и образовал вокруг себя коричневую лужу, словом, вышло немного некрасиво, впрочем, Косте было все равно. Женек тотчас же бросился поднимать рухнувший столик, ухватив его за ножку, и тут же к нему присоединился Костя и ухватил столик за другую ножку, и откуда‑то подбежал уборщик, всплеснул руками, увидев, как два охламона пытаются поставить столик на место, и начал вытирать кофейную лужу, что‑то бормоча на узбекском. Наконец Костя и Женек все поставили на место, а узбек вытер лужу, забрал поднос с мусором и ушел, не переставая бормотать.
— Господи, Балакирев! — так и продолжая стоять рядом со столиком, произнес Костя. — Ты живой? Ты правда живой? Ты… ты потолстел, но отменно выглядишь!
— Меня, право слово, немного удивляет выражение глаз, с которым ты на меня смотришь, — ответил Женька. — Впрочем, твое смятение объяснимо.
Господи, в какие жернова судьбы попал бедный Женька, что на старости лет заговорил таким литературным, напыщенным и высокопарным языком? Женька походил на незадачливого депутата, которому написали речь на бумажке, и вот он читает ее, силясь понять, в чем там смысл, и не понимает.
«Мы не сидим сложа руки!»
Вот только Балакирев вроде бы не был депутатом и никакой бумажки под носом у него не было. И совсем уж дрянная, никчемная мысль посетила Костино сознание — не мысль, а так, воспоминание, отголосок воспоминания, — будто и не было Женьки уже давно в живых, и произошла трагическая история, и не должно было его быть здесь, но, что это была за история, Костя, как ни старался, не мог вспомнить. Что‑то, связанное с аварией на шоссе, но что именно? Впрочем, Костя постарался отмахнуться от скорбных мыслей.
— Если бы ты знал, как я рад тебя видеть! — совершенно искренне произнес Костя. — Если бы ты знал!
