Не надо Бога гневить! Ох не надо.
Анна слушала дочку с удивлением:
- Ну ты даёшь! Говоришь, что нищета замучила!Видите ли, в Турцию не сможешь слетать, что день рождения не будешь отмечать в ресторане ,,Клеопатра", не сможешь себя порадовать ожерельем. И причина твоей нищеты, как я вижу, кроется в разбитой машине. Ну что ты так переживаешь? Машину отремонтируешь и день рождения справишь, а уж эти побрякушки тебе Антон тут же купит, стоит только ему намекнуть. Никогда не гневи Бога. Ты, слава Богу, не знаешь, что такое беднота, нищета, голод, холод.
В молодости я тоже любила поныть, и меня мама ругала. Она просила благодарить Бога за то, что сыты, обуты и живём в тепле. А когда я жаловалась на то, что не могу иметь чего хочу, она всегда говорила, что имей сначала совесть и терпение, и тогда всё будет. Моя мама, глядя на твои капризы, точно бы упала замертво.
Ксения выслушала маму и тут же заворчала:
- Ну, давайте все жить, как жила твоя мама, давайте с голоду пухнуть, есть мякинный хлеб и от боли в животе корчиться. Ты же, мама, говорила, что вы жили хорошо, были сыты и обуты, что у вас у первых появился телевизор и сапоги из натуральной кожи, что вы были избалованными. Откуда тогда тебе знать, какая бывает нищета?
Анна Петровна пояснила:
- Со слов матери я знаю, что такое голод и быть обречённым на смерть. Я тебе сейчас расскажу, а ты рисуй картину происходящего, вот тогда поймёшь, что к чему. Вся жизнь идёт в сравнении. Ты просто поставь себя на место той девочки, побудь в то время, в том месте, подружись с голодом и тогда мне скажешь, несчастная ты или избалованная.
***
Отроковица Лиза вскочила с полатей из-под дерюжки на ледяной пол, затопотала ножками. Полати и пол были застелены соломой: на полатях - для мягкости, а на полу - вроде как для тепла, но тонкий слой соломы нисколько не грел, а только шелестел и колол ножки. Мама калачиком лежала на коннике, и по всему было видно, что вставать она не собиралась, а скорее всего, не могла. Лицо ее было серого цвета, губы сжаты, в уголках губ засохла сукровица, веки глаз были голубого цвета, черные круги под глазами опустились на пол-лица.
Открыв тяжёлые веки, мама прошептала:
- Лиза, иди с Богом. Может, кто-нибудь тебе подаст на пропитание. Говори, что ты сирота, что нет ни матери, ни бати. Я полежу, ночь не спала, кашель бил такой, что до тела не могу дотронуться, больно. Встать не могу, боюсь упаду. Разбуди Алёну, пусть последним хворостом печь затопит. А потом, как мне полегчает, может, ещё нарубим.
Лиза видела, как мама выдавливала с большим усилием каждое слово, как впереди выходил свист, а потом слова. Ей стало страшно и жалко маму. Она заплакала. Мама махнула рукой - иди.
Лиза напялила на себя лохмотья, потом зипунчик, взяла торбу и пошла в соседнее село. Там ее прекрасно знали. Нельзя сказать, что одаривали подаянием, но все же могли подать картошку, соль, ржаной ломоть хлеба.
Боялась Лиза только нескольких хозяев, и то не столько их самих, как собак, охраняющих их добро и готовых разорвать любого, кто приблизится к дому. Лиза всегда их обходила стороной за версту. А тут дед Илья посоветовал: "Ты подольше постой около дома. Хозяин услышит, что собака долго лает, выйдет, и ты ему в ноги упади. Скажи, что сирота, что от его милости зависит жизнь всей семьи. Главное, дождись, не убегай от собак".
На полусогнутых от страха ногах Лиза подходила, как ей казалось, к огромнейшему дому и ждала хозяина. Собаки лаяли так громко и свирепо, что Лиза готова была убежать. Вдруг открылась калитка в огромных дубовых воротах и вышел громила с засученными рукавами. Лизе он показался исполином. Мощным, зычным голосом так гаркнул на собаку, что та, поджав хвост, спряталась в подворотне.
- Это на тебя так рвется Степной? Я-то думал, дельный кто не может попасть в дом. Сколько же тебе от роду? Вижу, что невелика, вижу, голод привел к нам.
Лиза в один миг упала на колени и заголосила. В ее плаче воссоединились страх, покорность и надежда на щедрое подаяние.
Филипп растерялся, ведь он сам был батраком, а тут на те, перед ним и на колени!
Широкими ладонями Филипп приподнял от земли девчонку, словно пушинку, и на руках принес в людскую. Для нее даже людская показалась хоромами. Она не дышала. Ей казалось, что это сон, а когда увидела коврижку хлеба и кружку, чуть ли не с крынку, молока, то подумала: "Точно сон". Она опять упала на колени, обняла руками ноги Филлипа.
- Видать, голод тебя хорошо пронял, коль ноги батрака целовать готова. Деточка ты моя бездольная, судьбинушка горькая, с этих лет ты за кусок хлеба на коленях стоишь. Ну ничего, Бог за тебя заступится, сама будешь сиротам подавать. Потерпи, подрасти.
Снимая с плеч девчонки зипунчик, Филипп поразился её одеянию. Трудно было назвать лохмотья платьем - латка на латке. Но что бросилось в глаза, то, как эти латки были аккуратно наложены друг на друга.
- Кто же тебя так штопал?
- Сестра. Ее мама научила.
Сам Филипп был у хозяина конюхом, имел жену и сына. Бог наградил его силой, удалью, но самое главное, любовью и состраданием к людям. Видя благодарный взгляд ребенка, дрожащие руки, ухватившиеся за кружку молока, Филипп готов был заплакать.
Домой Лиза пришла с полной торбой. Выкладывая на стол харчи она считала себя кормилицей, спасительницей. Мама, обнимая дочь, громко рыдала.
***
Анна Петровна замолчала. Она смотрела куда-то вдаль, в то далекое время и мысленно слилась с образом Лизы. Ксения слушала маму и не могла представить, как могли выжить дети в нищете, как потом смогли выйти замуж, родить, пройти войну, как вообще они оставались людьми.
Анна Петровна поняла, о чем думала дочь. Обнимая ее, тихо ответила: "Они выжили, потому что были сильными, цеплялись из последних сил, терпели, надеялись только на себя, молились. Они умели радоваться и ценить".
***
Мама Лизы не имела ни коровы, ни лошади, дом, можно сказать, стоял на подпорках, соломенная крыша в дождливую погоду плакала горькими слезами, дети не могли найти сухой уголок в хате. Лиза часто приходила к дому хозяина Филиппа, и собаки, видимо, признавали ее, не стали лаять, и ей, бедной, приходилось долго стоять, так как никто не выходил. Лиза набиралась смелости и начинала стучать в воротину.
Если выходил не Филипп, то гнали в шею, если же он, то всегда клал в котомку хлеб, баранки, соль, а однажды положил большой кусок сахара. Нельзя описать того восторга, той радости, которая охватила детскую душу! Она облизывала сладость вместе с солёными слезами. И не могла себя простить, что не угостила сестру и маму, так как не заметила, как облизала себе ладошку, которой сжимала драгоценный кусочек.
Филипп, как-то долго не видя девчонку, забеспокоился. Он разузнал о бедняжке, где та живёт, и нагрянул в гости.
Пусть его род был сам не из привилегированного класса, но он жил, по сравнению с Лизой, в барских покоях. Его труд ценили и оплачивали, он мог прокормить, одеть свою семью.
Лиза, увидев его, застеснялась, а потом заулыбалась, прижалась к его груди.
Прасковья пояснила, что рада бы сама наняться в батрачки, но слаба здоровьем. Хозяин уехал в степи в надежде заработать хлеба, но, видать, там и сгинул: ни хлеба, ни его самого. Вот дочка старшая, рукодельница, бегает. Кто побогаче, то в няньках сидит, то штопает, то шьёт за кусок хлеба. Но это же сейчас дочки мирятся со своей участью, а когда придет время замуж выходить, кто их возьмет нищих? Даже сейчас все норовят их за копейку нанять, машут на них рукой, говорят, что этот сброд за кусок хлеба рад руки целовать. А хата-то вот-вот провалится, крышу ветер снесет. Я-то сдохну, а им как быть?
Филип отметил,что если бы не худоба и нищенское одеяние, то можно молодую женщину счесть за красавицу. Огромные глаза утонули в зарослях ресниц, высокие брови дугой воссели на широком лбу.
Прасковья объясняла причину своей нищеты. Было видно, что ее она стыдилась:
- Не было у меня большого запаса харчей, не была готова я к неурожаю. Чтобы выжить, скот порезали, пустили в варево семенной материал, потом продали все, что без лошади в хозяйстве не надобно: плуг, борону, упряжку. Сначала пекли ржаной хлеб с мякиной, а потом мякину без муки.
Ситцевая кофточка при малейшей движении на теле трепетала, как на колу.
Филипп забрал из телеги гостинцы, низко поклонился образам, а потом хозяйке и вышел из развалюхи. Он видел нищих, видел убогих, многим подавал подаяние, но такой жалости он к ним не испытывал. А сейчас он от страха за их жизнь взялся за голову. Ведь зима на носу! Ни дров, ни хвороста не было в запасе, ни еды. Протертые лапти, грубые холодные онучи разве могут спасти от мороза? Как же Лизе в таком зипуне побираться?
Филипп представлял их дальнейшую жизнь, их неминуемую смерть, и от бессилия что-либо изменить в их жизни, завыл, заскрипел зубами. Потом весь встрепенулся, приказал себе: "Стоп! Хозяйка же добрая барыня, уж если очень любит лошадей и собак, то неужто девчонок не пожалеет, не подсобит мне их пристроить. Да и хозяин не зверь. Главное, свою боль до их сердца донести".
Дарья заметила в глазах Филиппа печаль и поинтересовалась, в чем дело, что случилось, не заболела ли лошадь.
Как мог, объяснил свои переживания Филипп госпоже.
- Ну слава Богу! Я уж испугалась, думала, что с лошадьми. Слушай! Мне нужна по дому девка, а вторая будет помощницей портнихи. Ну а дальше, как себя покажут.
Вот и стали Лиза и ее сестра жить при барине. Сначала Лиза по дому помогала, а потом сестре в швейном деле. В жизни обе стали знатными портнихами.
Мама вскоре умерла, а хатка под снегом рухнула. А уж потом, когда началась война, Лиза отшивала солдатам шинели, с фабрики на фронт ушла. А когда вернулась, нашла Филиппа.
Он рано овдовел, сын его на фронте погиб.
***
- Помню, маленькой была, его за родного дедушку считала. Он с нами жил, мама его к себе в дом забрала, как за ребенком ухаживала.
Жили мы очень хорошо. Мама ведь знатной портнихой была, а отец сапоги шил.
Это сейчас вы модельеры, а тогда она так и говорила, что обшивает людей. С бедных за работу не брала ни рубля. Вот так-то, а ты говоришь, нищета замучила! Не надо Бога гневить, ох не надо! Поблагодари и помолись лучше.
Наталья Артамонова