Опубликовано в: Россия сегодня: предпринимательство, инвестиции, партнерство: материалы XXXIX международной научно-практической конференции, Челябинск, 28 марта – 8 апреля 2022 г. / Акад. труда и соц. отношений, Урал. соц.-эконом. ин-т (фил.). – М.: ИИЦ «АТиСО», 2022. – С. 134-139.
Строго говоря, невозможна достойная жизнь.
М. Мамардашвили
Высокая интенсивность событий в эмпирическом течении современной истории, проходя через различные социальные фильтры и модерации, отражается в общественном сознании в виде столкновения «моделей для понимания». Сами модели отличаются тем, что в их функциональном состоянии их генезис неочевиден и присутствует в «снятом» – применим гегелевскую терминологию – виде. Уже поэтому «модели для понимания» обладают структурной гетерогенностью, на которую затем накладываются влияния актуального применения и адаптации к текущим условиям.
Такое положение дел с «моделями для понимания» требует специальной рефлексии, поскольку их самопрезентация «связана» эмпирическим процессом и его конкретным событийным наполнением, в частности, «интересом сторон». Если же ставится задача критического характера по отношению к действующим «моделям для понимания», то явно неверным, с точки зрения методологии, будет избрание одной из них в качестве нормативной. Следовательно, исходной трудностью является определение позиции вненаходимости по отношению к существующим «моделям для понимания».
Принципиальная возможность подобной позиции предполагает деконструкцию эмпирического содержания существующих моделей, поскольку это последнее выступает объектом исследовательского внимания. Результатом деконструкции, очевидно, должна быть минимальная по содержанию абстрактная модель-форма, то есть модель для понимания «моделей для понимания». Ввиду абстрактности и по своему функциональному назначению модель-форма относится к сфере философского дискурса.
Уместность и своевременность анализа текущих событий именно в размерности философской рефлексии может быть поставлена под сомнение. Действительно, «сова Минервы вылетает в сумерки» и философия «рисует серым по серому». И время как будто требует поступков, а не слов. Но откладывая дело понимания на неопределенное будущее, когда факты, наконец, станут равными себе, и связи между ними установятся, можно дождаться лишь еще одной вариации на тему эмпирической событийной истории.
«Модели для понимания» представляют собой знаковые системы, семиотические комплексы с определенной функциональной нагрузкой. Предварительная их характеристика с позиции вненаходимости – это описание их знаковой природы и структурных особенностей. С этой точки зрения всякая «модель для понимания» как знаковая система включает три аспекта – синтаксический, семантический и прагматический.
Первый из них, воплощая отношения «знак – знак», наименее ангажирован в части артикуляции «интереса сторон», хотя не исключена возможность использования синтаксических форм в прагматических целях. Второй аспект воплощает отношения «знак – предметное значение». То есть семантический аспект является средоточием смыслов и, по сути, образует структурный центр рационального дискурса и всех прилегающих коммуникативных процессов, связанных с потребностями рационализации.
Вариативность в пределах семантики достаточно широка и позволяет учесть и выразить самые разнообразные потребности субъектов коммуникации – пользователей «моделей для понимания». Семантический аспект знаковой системы охватывает диапазон от строго однозначного собственного смысла знака до отсутствия как собственного, так и приданного смысла знака. Очевидно, пределом такой деградации смыслового содержания является бессмысленность знака, которая, тем не менее, все еще удерживает тень осмысленности. Этот предел осмысленности – «быть бессмысленным» и различаться в качестве такового в определенном контексте рассуждений.
Третий аспект – прагматический – учитывает отношения «знак – контекст употребления знака». В этом случае на первый план выходят особенности субъектов коммуникации и особенности коммуникативной ситуации.
Композиционное единство аспектов «моделей для понимания» в условиях современности отличается решительным сдвигом функциональной нагрузки на прагматику. Прагматическая функция языка приобретает гипертрофированный характер. Детерминация из области прагматики распространяется на семантику, а сам порядок детерминации меняет свою направленность. При относительной стабильности синтаксических форм на них также сказывается «инфляционное» влияние доминирования прагматики.
Ситуативное введение «новых знаков» в коммуникативный оборот можно рассматривать как симптом семантической «инфляции». Интенсивная эксплуатация этих «новых знаков» различными пользователями обнаруживает полное отсутствие у них собственного смысла. В таком случае вполне естественно ожидать, что приданные смыслы могут быть самыми разными, поскольку семантическая нагрузка этих знаков предопределена прагматическим аспектом. Разность приданных смыслов «новых знаков» может достигать семантического предела, то есть им могут придаваться прямо противоположные смыслы. Что и наблюдается в режиме реального времени.
В отдаленном прошлом последователь Сократа киник Антисфен предложил афинянам новацию – «считать ослов конями» [1]. Он наблюдал за их коммуникативными практиками и установил, что распространенным явлением оказывается их несоответствие сути дела, к которому они относятся. Применяя этот прием к «моделям для понимания», можно уяснить особенности функционирования «новых знаков». Их семантическая состоятельность обеспечивается двусторонним и противоположно направленным процессом. (Заметим попутно, что сторон коммуникации больше, чем две, но «сложение векторов» дает абстракцию двухчастной модели, как идеального типа).
Первичное бытование знака, его предметное значение и смысл могут иметь естественный генезис. Но ситуация резко меняется, когда знак волевым актом извлекается из традиционного, стандартного контекста и помещается в иной, не предусмотренный предшествующим коммуникативным опытом контекст. Этому «новому знаку» принудительно назначается смысловое содержание, главная функция которого состоит в архаизации коммуникативного процесса. Субъект коммуникации, оперирующий «новым знаком», вовлекается в структурные отношения «свой – чужой». Эта семантическая оппозиция, именно ввиду своей укорененности в архаике и благодаря примитивной простоте и ясности, замечательно эффективно действует в ситуациях высокой степени неопределенности и сложности.
Акция внесения в коммуникацию «нового знака» с таким семантическим потенциалом вызывает спонтанную реакцию по переопределению его смысла в противоположном ключе. Тем самым, общая структура «модели для понимания» достраивается до необходимой полноты, в пределах которой переопределению подвергаются все сколько-нибудь значимые элементы публичного дискурса.
Теперь в коммуникативном пространстве за внимание реципиента и за влияние на него конкурируют два модельных решения проблемы объяснения и понимания мироустройства. Одна строится на принципах ясности, рациональной доказательности и полноты, понятых как адекватное представление по сути сложного и разнообразного мира. Другая строится на принципах ясности как простоты и квазирациональной доказательности, понятых как адекватное представление природы человека, неизменной с момента его эволюционного становления.
Регулярное появление в актуальном коммуникативном процессе моделей второго типа можно интерпретировать и как маркер действительно сохраняющейся в структуре человеческого мира эволюционно обусловленной агрессивности, и как маркер нарастания кризисных явлений в культуре. Как отмечает Э. Уилсон, «у нас есть сильная предрасположенность к соскальзыванию в глубокую, иррациональную враждебность – если сложатся определенные условия. Враждебность с опасной простотой подпитывает сама себя и воспламеняет соответствующие реакции, которые очень быстро могут привести к отчуждению и насилию» [2].
Вместе с тем, мера и формы допустимости проявления эмпирической природы человека в части агрессивности являются предметом рефлексии в моделях первого типа, которые включают в свой состав трансцендентальный дискурс о принципах и предельных основаниях. Таким образом, в актуальной коммуникации всегда представлены с различными «статистическими весами» обе модели, а культурная эволюция в этом аспекте представляет собой развитие рационально-трансцендентального дискурса о принципиальных возможностях освоения иррационального в составе целостного человека.
Эмпирическая частность человека может быть преодолена лишь за пределами эмпирии, в символическом завершении незавершенного. М. Мамардашвили подчеркивал, что «… человек – это не вещь, не статичное состояние, а событие, состоящее из совокупности событий: таких, как человеческая любовь, вера, честность, мысль и т.д.» [3]. Очевидно, это позитивное определение сущности человека из области символического трансцендентального завершения есть преодоление эмпирически очевидных и остающихся в актуальном обороте ненависти, неверия, бесчестности, недомыслия и т.д.
Примечания
1. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов / Ред. и авт. вступ. ст. А.Ф. Лосев; Пер. М.Л. Гаспарова. – 2-е изд. – М.: Мысль, 1986. – С. 217.
2. Уилсон Э. О природе человека. – М.: «Кучково поле», 2004. – Глава 5. Агрессия. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://www.libfox.ru/592061-27-edvard-uilson-o-prirode-cheloveka.html#book
3. Мамардашвили М.К. О философии // Вопросы философии. – 1991. – № 5. – С.5.