Полвека назад впервые вышла в свет поэма «Москва-Петушки». Правда, не в России…
Венедикту Ерофееву - 85. Наверное, мог бы еще жить и жить, сегодня таким возрастом никого не удивишь, даже долгожителем не назовут, просто пожилой человек. Но не получилось, оборвался, ушёл. Ерофеев - удивительно яркое и неоднозначное явление в русской литературе. С малопривлекательной внешней стороной своей ни за грош прожигаемой судьбы он всегда оставался творческим человеком, тонко чувствующим людей Художником.
«Веня наплодил уйму легенд, «дез» и апокрифов о себе, пестовал их и множил. Не завидую тем, кто возьмется за подлинное, немифологизированное жизнеописание Венедикта Васильевича Ерофеева. Отделить истинность от театрализации жизни непросто. Каков он настоящий, видимо, до конца не знает никто», – сказал о Ерофееве писатель Анатолий Иванов.
«Наше завтра светлее, чем наше вчера и наше сегодня».
Будущий писатель родился на Севере, в маленьком поселке Нива-3 под Кандалакшей Мурманской области. Семья многодетная – пятеро ребят, из которых Веня – младший. Ранние детские годы, когда так хочется радости, пришлись на войну, да еще и отца – единственного в семье кормильца, арестовали за «длинный язык» и отправили в лагеря. Впавшее в крайнюю нищету семейство вынуждено было разделиться: старшие ребята вместе матерью поехали в Москву на заработки, а Веня с братом отправился в интернат. Было голодно, холодно и мрачно, но мальчик не унывал: просиживал свободные от школьных занятий часы в библиотеке, и все время записывал что-то – то ли книжные мысли, то ли собственные. Надо ли говорить, что учился он на отлично, школу окончил с золотой медалью и без экзаменов поступил на филфак МГУ. Великолепное начало!
«Все на свете должно происходить медленно и неправильно».
Но дальше что-то пошло не так – как будто Веничка корежил свой жизненный путь намеренно, сжигая мосты. Уже на втором курсе он начал прогуливать занятия и вскоре был отчислен. Устроился на стройку подсобником, но и тут оплошал – в рабочей общаге организовал литературный кружок, где читали вовсе не Пушкина, а запрещенную литературу, которую несостоявшийся студент где-то добывал. Вылететь и со стройки – это ведь очень постараться надо!
Трудовая книжка Ерофеева становилась все объемней: разнорабочий, грузчик, бурильщик в геологической партии, рабочий в жилконторе, мясокомбинате и на кирпичном заводе, монтажник-кабельщик, стрелок ВОХР, редактор рефератов в МГУ и … лаборант паразитологической экспедиции по борьбе с окрылённым кровососущим гнусом. Профессиональная география летуна простиралась от Украины до Средней Азии, а дополнительно Венедикт умудрился поступить в Орехово-Зуевский, Владимирский и Коломенский педагогические институты. Не одновременно, конечно, но ни в одном учебном заведении не задержался – подающего большие надежды на стезе образования студента (везде получал отличные оценки и повышенную стипендию) отчисляли за плохую дисциплину.
Очень быстро в нём развилась совершенно уникальная, фантастическая тяга к алкоголю – то ли наследственный фактор, то ли благоприобретенный. В ранней молодости Ерофеев был абсолютным трезвенником – спиртное не тянуло даже попробовать, но однажды, просто проходя мимо, увидел в магазинной витрине бутылку «беленькой» и купил… Может быть, фермента нужного в организме не оказалось, но привычка сформировалась в одночасье – он даже не пытался остановить этот необратимый конвейер смерти.
Вам не кажется, что это все о разных людях написано?
А ведь он еще и сочинял! Семнадцати лет от роду приступил к созданию своего первого произведения «Записки психопата», определенное автором «как дневник студента МГУ, а после исключения — рабочего Венедикта Ерофеева». Публиковать, правда, свое «мозаичное зеркало» он не планировал, считая записки незрелыми, и долго собирался переработать текст. Не собрался, не успел…
Впоследствии биограф писателя Илья Симановский заметил:
«В юности Ерофеев написал эпатажную прозу „Записки психопата“, которая была опубликована только после его смерти. По его собственному утверждению, с которым я соглашусь, в ней он на много лет опередил Алешковского и Лимонова — „Записки психопата“ и сегодня могут шокировать читателя. Я думаю, что, если бы Ерофеев дал „Запискам“ свободно распространяться в годы, когда они были написаны (конец 1950-х), или немногим позже, он мог бы прославиться и до „Петушков“. Другой вопрос, что и на его человеческую судьбу, и на писательскую репутацию этот дебют повлиял бы непредсказуемо и, вероятно, негативно».
«Первое издание "Москва - Петушки", благо было в одном экземпляре, быстро разошлось».
Своё бессмертное произведение «Москва-Петушки» он, как и Гоголь «Мертвые души», тоже назвал поэмой, создал собственную вселенную, в центре которой человек «как место встречи всех планов бытия». Писал для друзей, не помышляя о всесоюзной славе, да и кто в начале семидесятых рискнул бы дать добро на публикацию этой философско-алкогольной притчи? Друзья писателя исхитрились переправить рукопись за границу, и книга впервые увидела свет в 1973 году в Израиле, затем ее напечатали в Лондоне и Париже.
И, словно по иронии судьбы, на родине автора поэма «Москва-Петушки» явилась читателям в 1988 году в журнале «Трезвость и культура», спустя 18 лет после ее написания. Но все эти годы текст не лежал под сукном, он жил своей собственной жизнью: сперва его прочитала «вся Москва», потом провинция, затем – весь СССР. Главный герой Веничка сразу же получил статус народного, а автор – никогда не чаянное им звание классика русской литературы. Книгу критики окрестили постмодернистской поэмой в прозе, для советской интеллигенции она стала культовой, ее истово изучали, повторяя про себя ерофеевские «перлы», восхищаясь образностью языка и парадоксальностью мысли «доброго человека с чистым сердцем».
… Когда жизненный путь писателя уже близился к закату, в гостях у него частенько можно было видеть славную и всепонимающую Беллу Ахмадулину, которую он почитал и называл новым Игорем Северяниным, любимым своим поэтом. Ещё и Данте Алигьери любил – сочетание несочетаемоего, как всегда у Ерофеева было. И собратьев своих по перу оценивал в водочных граммах: Василю Быкову, к примеру, причитался целый стакан - двести граммов. Больше всего полагалось налить Владимиру Набокову.
Философские парадоксы Венички Ерофеева:
Надо чтить потемки чужой души, надо смотреть в них, пусть даже там и нет ничего, пусть там дрянь одна - все равно: смотри и чти, смотри и не плюй...
"Человек не должен быть одинок" - таково мое мнение. Человек должен отдавать себя людям, даже если его и брать не хотят.
Мое завтра светло. Да. Наше завтра светлее, чем наше вчера и наше сегодня. Но кто поручится, что наше послезавтра не будет хуже нашего позавчера?
Надо привыкнуть смело, в глаза людям, говорить о своих достоинствах. Кому же, как не нам самим, знать, до какой степени мы хороши?
Я все могу понять, если захочу простить… У меня душа, как у троянского коня пузо, многое вместит. Я все прощу, если захочу понять.
У вас вот лампочка. А у меня сердце перегорело, и то я ничего не говорю.
Не надо спешить с публикацией и обнародованием чего бы то ни было. Ньютон, открывший всемирное тяготение, ознакомил с ним людей 20 лет спустя.
Об одном только я попросил Господа Бога — „в виде исключения“ сделать это лето градуса на полтора попрохладнее обычного. Он ничего твердого мне не обещал.
Все на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загордиться человек, чтобы человек был грустен и растерян.
«Человек смертен» — таково мое мнение. Но уж если мы родились — ничего не поделаешь, надо немножко пожить…
Я ведь как Жанна д'Арк. Та тоже – нет, чтобы коров пасти и жать хлеба – так она села на лошадь и поскакала в Орлеан, на свою попу приключений искать.
Странно видеть такое начало. Будто видишь с «Ы» начинающееся слово.
Если человек умен и скучен, он не опустится до легкомыслия. А если он легкомысленен да умен – он скучным быть себе не позволит.
Да и зачем тебе ум, если у тебя есть совесть и сверх того еще и вкус? Совесть и вкус — это уж так много, что мозги становятся прямо излишними.
Как хороши, как свежи были позы!
Ты — чистая, как прибыль. Как роса
На лепестках чего-то там такого.
А потом я попал в центр, потому что у меня всегда так: когда я ищу Кремль, я неизменно попадаю на Курский вокзал.
Ибо жизнь человеческая не есть ли минутное окосение души? И затмение души тоже? Мы все как бы пьяны, только каждый по-своему, один выпил больше, другой — меньше. И на кого как действует: один смеется в глаза этому миру, а другой плачет на груди этого мира.
Книга должна быть дорогой. И первое свидетельство любви к ней — готовность ее купить. Книгу не надо «давать читать». Книга, которую «давали читать», — развратница. Она нечто потеряла от духа своего и чистоты своей.