Помню, как купали нас в русской печке: натопят печь, выгребут оттуда жар, постелют соломку, таз с водой и нас с Риммой купают. Мы о горячие стенки обжигаемся, а бабушка нас моет. Хоть и не ладила бабушка с мамой, но о нас заботилась. Вытащит чистеньких из печки, завернет в полотенце и в кровать, никакая простуда нас не брала. Взрослые ходили мыться в сельскую баню, иногда и нас туда брали. В бане стояли две бочки с холодной и горячей водой, деревянные ушаты с ручками, в которых мылись, скамейки с высокими стенками, как в отдельной кабинке, соседей не видно, мылись семьями, все вместе и мужчины и женщины. Да и мужчин-то было очень мало, война.
1944 год. Уже снята блокада с Ленинграда. Отец воюет где-то там, на Ленинградском фронте, получил тяжелое ранение в ногу, когда тянул бобину с телефонным проводом на передовую. Вытащила его с поля боя санитарка, которую так и не спросил, как зовут. Положила на плащпалатку и тянет в сторону своих окопов, нога, кажется, сейчас оторвется, кровь хлещет, но дотащила. Отец попал в ленинградский госпиталь, лежал там четыре месяца. Придет старенькая нянечка, перевяжет ногу, а там черви копошатся.
Это ничего — шепчет нянечка — черви всю гниль едят, легче тебе станет. И правда, не хватает в госпитале лекарств, бинтов, йоду, да спирту. На раны мох прикладывают. Но ногу спасли, стал отец потихоньку ходить с костылями. Раненых много, мест в госпиталях не хватает, полечили и комиссовали из армии, отправили домой долечиваться. А где он дом? Семья в эвакуации у родных, надо ехать к ним на станцию Юра. Звонят со станции Куваш — встречайте мужа, с фронта вернулся. Бросилась мама бежать навстречу, а до станции шесть километров по шпалам. В моей памяти осталось впечатление, что приезд отца — это день Победы, а до конца войны оставалось еще полгода. Измучался отец, пройдя шесть километров по шпалам, сразу слег в постель, а мы с Риммой и шуметь боялись, чтобы его не потревожить.