Ласточка в клетке
Я прошел все леса, пустоши и равнины, и так что не одну пару обуви стер и продырявил – на моих ботинках столько дыр, что через них можно муку, как сквозь сито, просеивать… Я подумал, подумал и выдал. Для пельменей, которые я очень люблю. Я тряхнул головой. Словом, побывал во всех тех местах мира, где человек может побыть наедине с природой, или наоборот – природа с человеком: как слова ни переставляй местами, все равно природа и человек никуда не денутся друг от друга.
Труды мои большие: я испиваю и испиваю эту чашу, и никаким числом глотков не осушить ее до дна. Труды мои бесконечны, и хоть кто-нибудь кинул бы в знак уважения хотя бы один ржавый грош, но не считается хорошим знаком теперь благодарность. Однако же я ни разу не заплатил собственной кровью. Набил мозоли – да. Случалось, ноги едва уносил, но кровавых жертв не было. Видно, я на коротком поводке у судьбы (в хорошем смысле), если, как собаку, отдергивает в самый решающий момент – когда жизнь повисает на волоске. Почти весь земной шар исколесил и остался жив-здоров и целехонек. Я руки в бока упер.
Затем я распахнул столько ворот и прошел сквозь них. Да, все мои преодоления начинаются в одном ключе, одинаково: вроде бы в петлю времени я не попадал, но почему все движется как по какому-то кругу? А потом продолжается так, как Бог захочет. Я устало и вымученно улыбнулся. Это что, такая навязчивая идея – без отдыха, еды и сна соперничать в возведении ворот, строить одни выше других? Готов поспорить, что от головокружения такие «архитекторы» страдают чаще, чем от насморка.
И ради чего это все? Я поднял указательный палец.
Причина до боли простая и, вероятно, даже отчасти смешная, впрочем, смех себе может тут позволить далеко не каждый, наверное, это особенный человек, у кого в груди не живое сердце, а бумажка с надписью «сердце». Нечто безжизненное, как у мертвеца: хм, верно, его никакими уговорами и обещаниями не приведешь в чувства. И все же причина эта благородна, буквально пропуск на небеса после смерти. Я постоянно пытаюсь добраться до птичьей клетки – впрочем, что за незавершенность в моих деяниях, это же не попытки, обреченные на провал. Нет – кто делает добро, тот и получает в руки ключ от мировых богатств, а мое дело – доброе! Я улыбнулся, но потом поджал губы.
Эта птичья клетка не слишком большая, превратись я в птицу, и крылом не смог бы пошевелить, не то что расправить их. Или, поднатужившись, все-таки расправил бы так сильно и свободно, что погнул бы прутья своей тюрьмы. И пришла бы тогда клетка в полную негодность. Птицы не железные, и может ли их собственный полет измотать? Я поморщился от мысли не в тему истории. Одним словом, думаю, всласть в такой тесноте не полетаешь, так что аж душа запоет и сам чайкой закричишь от счастья. Совершишь так десяток-другой полетов и все – сядешь на дно клетки. И какой в итоге полет, и какие это по факту круги? Обреченные. Жаль, что эта не та история, в которой можно сказать: «В тесноте да не в обиде». Мой голос дрогнул.
Ласточка – вот кто узник этой темницы, преступник без клейма преступления. Кто посадил? Никаких идей. Кто осудил? Неясно. И отчего одним замком обошлись, надо поступить радикальнее, не пожалеть и семи замков. А то как же – по тяжести преступления должно быть такое количество замков! Это же честно? Сплошные тьма и мрак! Ласточка (это мои любимые птицы, и вообще люблю живую природу), милая и симпатичная синевато-черная птица с узкими крыльями и удлиненным телом, твоей единственной судьбой должно быть небо, чтобы летать и тут и там! А что есть у нее? Проклятие клетки. Тут от такого положения у любого крылья сложатся и больше не раскроются, хоть вручную поднимай их и фиксируй подпорками. Мне ее всегда так жалко, слезы так и катятся из глаз. И что я вижу, что я видел прежде – это не картина птицы, довольной жизнью. Вон как ее маленькие глазки-бусинки блестят. Но блеск этот сердце не обрадует, скорее, стиснет так, что кровь брызнет. И свет тут тоже ни при чем, нет-нет, так может блестеть лишь одно: слезы. Я понимаю, слезы должны быть не для клетки, а для свободы: то есть где-где, а плакать лучше на воле. Я лишь обреченно и сочувствующе вздыхаю.
У клетки есть хозяин: из воздуха не создаются вещи только лишь потому, чтобы место собой заполнить, всему нужна причина и цель. Вроде бах – и клетка. Дела за словами и мыслями не поспевают, кто же первый тут? Наверное, клетка не бесхозная, если жить идеей, что все принадлежит кому-то и чему и не может существовать без кого-то или чего-то, и хозяин, вероятно, заявит свое право на нее! Я не хочу повторять в сотый раз слова пожилых людей – знаете, те самые слова о стакане с водой, мол, ой, а кто же принесет его нам в старости, – однако в моей версии все зазвучит на новый лад. Из всех тех, кто мог бы это сделать, а в реальности других я не видел еще, только я пою водой ласточку. Не беспокойтесь: диета у нее не состоит лишь из одной воды, и про более существенное питание я прекрасно помню. И когда она напьется, любовно делаю губы трубочкой. И слежу, чтобы ласточка до костей не похудела: крылья скелет ее не поднимут над землей. Я утешаю птицу, разговаривая с ней, напевая, и поглаживая клетку, до ласточки я не могу дотянуться. Я лишь покачиваю головой от беспомощности. Ради ласточки не зазорно грудью биться о ворота и пробивать их, и ноги разбивать в дороге тоже не что-то не приличное – это все по чину, и я делаю это без малейшего сожаления. И так я повторю потом не раз.