- Я верил в своей жизни только в силу БТР! Какой Бог?! Какая Церковь?! Я прапорщик в Корее, который приставлен к БТР на складах.
Моя жизнь была иной. Я был лютый матерщинник. Мат через слово, а порой только мат... Самыми "любимыми" словами были о матери, точнее Матери Божией. Как я Ее только не оскорблял...
Мое такое выражение длилось долго, всегда смущало окружающих, некоторые крестились и говорили:
- Прости его, Господи!
А мне было наоборот становилось интереснее, какой-то азарт появлялся, я еще интереснее выдавал словечки.
Солдаты, конечно, тоже могли ругнуться, но не так как я. Мне кажется, что они глядя на меня даже реже выражались. Когда со стороны слышишь этот ужас, самому уже не хочется быть таким же.
Но все это происходило до поры до времени. Странно лишь то, что гнев Божий до сих пор не обрушился на меня.
Вообще начальство меня за самовыражение не очень любило. Многим кажется, что везде матерятся и особенно военные, но на самом деле, это не везде так. Мое начальство меня наказывало за богохульство. Казалось бы я должен исправиться, но мне было все равно. Я так жил и всё тут, это моё самовыражение и как хотите.
А потом произошло... Это!
Случилось все 7 апреля 1951 года на рассвете. Я со своим отрядом расположился на склоне холма. Всю ночь просидел в окопе с одним солдатом, которого звали Ставрос. В ту ночь мы даже не сомкнули глаз. И вот уже под утро получается случается нечто странное...
На горизонте взошло солнце, можно было уже не бояться внезапного нападения, а спать так хотелось... И вот, уже мои глаза, покрасневшие от бессонной ночи, сомкнулись. Я просто провалился в сон от бессилия.
То что произошло потом, это можно назвать перерождением меня. Просто такое, мне кажется, не каждому дано увидеть, но почему мне это было явлено, не знаю. Может солдаты молились, чтобы я перестал богохульствовать. Они в последнее время уже почти и не ругались. Может быть им стало ясно, что успехи на поле боя, да и вообще по жизни заключаются не в красных словцах, а в благодарении и молитве Матери Божией..
Не знаю... Но вижу в сонном видении, как ко мне подходит некая Женщина, которая была одетая буквально вся в черное.
Взглянув на нее, я обратил внимание, что ее лицо отличалось необыкновенно чистой красотой, подобной которой я еще никогда не видел прежде. Удивительно, откуда Она здесь и для чего!?
Тогда Она положила мне руку на плечо и спросила нежным голосом:
– Хочешь, чтобы Я всегда была с тобой рядом, Георгий?
Сердце мое затрепетало от радости.
– Кто ты такая? — спросил Её я.
Тут Она изменилась в лице и посмотрела на меня очень строго:
– Георгий, почему ты Меня постоянно оскорбляешь?
– Да я впервые тебя вижу! — возмутился я. — Как можно оскорбить того, кого ты не знаешь? Что ты!?
– Да, Георгий, — сказала Она с горьким укором. — Ты меня оскорбляешь. А, между тем, я всегда нахожусь рядом с тобой и со всеми бойцами вашего батальона. Хорошо бы вам сходить в церковь в Пусане и поставить свечи за погибших ребят, которые были похоронены там.
После этого я с диким ужасом проснулся, сердце колотило так, что казалось умру здесь же... Я был в таком ужасе, что не могу его не с чем сравнить, учитывая то, что находился я в окопе.
Ставрос сидел рядом и наблюдал за мной с недоумением.
– Товарищ прапорщик, что тебе приснилось? Ты стонал и разговаривал во сне.
Я рассказал ему свой сон. Тогда нам с ним казалось, что все это усталость и недавние разговоры о погибших в Пусане. Вот и показалось что-то...
Но все бы так и осталось, если бы не то, как вдруг перед нам возникла уже на яву эта Самая Женщина!
– Вот Она, эта Женщина! Ты Её видишь? Смотри… ОНА здесь!!! — заорал я во всю глотку.
Женщина в черном, весь облик Которой был проникнут чистейшей красотой, встала рядом со мной и сказала мне Своим нежным голосом, который затронул дотоле неведомые мне струны моей души:
– Не бойся… Не бойся, сынок. Я — Богородица. Я защищаю вас всех, всегда и везде. Прошу тебя об одном: чтобы ты никогда не ругался матом, пусть даже в самые трудные минуты своей жизни. Передай это всем!
Волнение, охватившее меня, было столь велико, что я порывисто бросился на землю и хотел поцеловать Её ноги. Но Она исчезла. И тогда я заплакал навзрыд, но совсем не от горя… это были слёзы облегчения и радости. Я размазывал их кулаками по щекам и чувствовал, как оживает мое ожесточившееся и иссохшее сердце…
Это было настоящее чудо, потому что я прежде был незнаком с покаянием и заплакал, пожалуй, впервые в своей взрослой сознательной жизни.
Через некоторое время мы исполнили Ее просьбу и сходили в церковь в Пусане, где поставили свечи за погибших ребят, которые были похоронены там.
А материться я больше не стал. Никогда больше не произносил бранных слов и стал полноценным членом Церкви, ходил на исповедь и причащался.