Посвящается доблестному 44-му Нижегородскому драгунскому полку, русским воинам, павшим за Отечество, и их родственникам
… За Саган-лугскими горами (горный хребет в западной части Карсской обл., в годы русско-турецкой войны играл роль стратегического рубежа), пересекающими дорогу на Арзрум (главный город Азиатской Турции), к которым русский корпус генерала Паскевича подошел в начале июня 1829 г., его «поджидала» 30-тысячная турецкая армия. 12000-ти тысячное войско под предводительством турецкого главнокомандующего – арзрумского сераскира Гаджи-Салеха – стояли у старинной крепости Гассан-Кала, в 35 верстах от Арзрума, а 18-тысячный корпус Гагки-паши, назначенного командующим войсками во всей азиатской Турции – у селения Миллидюз. Султан требовал от них, чтобы они не только остановили дальнейшее продвижение русских, но и возвратили все, что Порта потеряла в Азии в минувшую кампанию.
В планах сераскира было «заставить» Паскевича идти по одной из двух имеющихся дорог, ведущей на селения Каинлы и Зивин: он надеялся что здесь, «бросив в тыл русским войскам» весь корпус Гагки-паши, сумеет «запереть его в горных теснинах». Турки были уверены, что здесь русское войско и «найдет свою погибель».
Русский корпус с рассветом 19 июня и двинулся именно по этой дороге – на Каинлы и Зивин, – но «не по хотенью» Гаджи-Салеха. Паскевич «решил выбрать именно эту дорогу, чтобы с нее выйти в тыл Миллидюзскому корпусу Гагки-паши, разбить его, а затем ударить по самому сераскиру, который не смог бы ни помочь паше, ни предупредить своего поражения по расчетам времени переходов». План был «крайне смелый и в случае неудачи мог поставить всю русскую армию в безвыходное положение, но другого пути к победе Паскевич не видел»...
Планы противоборствующих армий были схожи, но «на двоих» победа не делится…
… Нижегородский полк в составе кавалерийской бригады, возглавляемой генералом Раевским, командиром полка, командовавшим в этом походе всей кавалерией русского корпуса, был «выдвинут влево и прикрывал вагенбург» (обоз из повозок с провиантом и запасами, при необходимости превращаемый в полевое военное укрепление) с той стороны, с которой в нескольких верстах был расположен Гагки-пашинский лагерь. И как только гренадерская бригада, следовавшая впереди нашего корпуса, спустилась в долину речки Каинлы, перед ней «показалась сильная турецкая конница, следом за которой во множестве шли колонны пехоты».
Точных сведений о неприятеле не было, и Паскевич предположил, что конница и пехота эти вышли из этого самого лагеря Гагки-паши, находившегося невдалеке за горами, с целью перерезать нам путь в «узких теснинах, начинавшихся за Каинлыкской долиной».
Гренадерская бригада тотчас развернулась в боевой порядок; левее ее, со стороны Ханского ущелья, которым можно было пройти в Миллидюз, «разместился» генерал Бурцев (декабрист, участник Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов; с 1813 г. состоял в свите Его Императорского Величества; в 1826 г. сослан на Кавказ. С ним добрых двадцать лет был знаком А.С. Пушкин) с Херсонским полком. Правым флангом нашей позиции командовал генерал Муравьев, а кавалерия Раевского и три батальона егерей встали в общий резерв. Все остальные войска оставались в горах, прикрывая вагенбург.
Не успели русские войска приготовиться к бою, как неприятель пошел в атаку – и сражение началось. Это сражение в долине реки Каинлы, у одноименного селения, стало одним из крупнейших в русско-турецкой войне 1828-1829 гг. После боя, из показаний пленных, выяснилось, что русский корпус имеет дело с передовыми войсками сераскира, а не Гагки-паши. А одной из главных причин того, что произошло дальше – полного разгрома турецкой армии – было отсутствие устойчивой связи между турецкими командующими: «их войска разделяли 25 км труднопроходимой местности и глубокое Ханское ущелье».
Первым атаку османской конницы принял на себя наш правый фланг. Муравьёв «применил уже хорошо зарекомендовавшую себя тактику наведения противника под огонь артиллерии, когда конные колонны вырывались вперёд, атаковали врага, затем быстро отходили, имитируя бегство, османы их преследовали и – попадали под картечный огонь».
Ввиду «бесплодности своих атак» Гаджи-Салех «приказал ударить по отряду Бурцева и сбить его с позиции». Османы помчались на наших, и в этот же момент из ущелья вдруг вынеслось еще пять-шесть тысяч всадников – и «все они ринулись на Бурцева». Херсонский полк попал под двойной удар 10-ти или 11-ти тысяч турок.
«Вражеская конница дважды смогла прорваться через цепь наших стрелков, миновать пехоту, выстроенную в каре и выйти в тыл отряда. Была минута, когда все думали, что Бурцев пропал, так как за дымом и пылью неясно мелькали только массы несущихся турецких всадников». Но когда дым рассеялся – Херсонское «каре стояло, а вражеская конница уносилась от него» в сторону ущелья и вскоре скрылась в нем. «Все, окружавшие Паскевича – писал в своих «Записках» М.И. Пущин (разжалованный в рядовые декабрист, обладавший исключительными военными способностями и являвшийся фактическим руководителем инженерных работ в армии Паскевича и в солдатской шинели разжалованного постоянно присутствовавший на военных советах у главнокомандующего) – закричали «Ура!»
Не добившись успеха и здесь, турецкая конница, понеся потери, «отхлынула назад».
Паскевич «воспользовался этой минутой, чтобы перейти в наступление». Он «быстро сосредоточил» огонь 30 орудий на неприятельском центре и заставил его податься назад. Тогда Грузинский полк «бросился вперед, чтобы стать в промежутке, образовавшемся между неприятельскими крыльями, и таким образом разрезал турецкую линию на две части». В то же время Раевский, «обскакав гренадер, быстро развернул свою кавалерию и повел в атаку 1-й и 3-й дивизионы Нижегородского полка с двумя линейными сотнями». Атаку его слева поддержал казачий полк Карпова, справа — мусульманский (составленный из мусульманских народов Кавказа) Мещеринова.
Десятилетия спустя один из участников этого боя, будучи уже 75-летним старцем, говорил, что «более красивой и стройной кавалерийской атаки он никогда ни прежде, ни после не видел».
Первым в ряды неприятеля, как «значится» в реляции командира Нижегородского полка, врезался унтер-офицер Капкин, «опередивший всех на своей быстрой лошади». На помощь ему, окруженному турками, бросился князь Язон Чавчавадзе (представитель знаменитого рода грузинских князей, составивших Нижегородскую полковую офицерскую династию из семи человек, и на протяжении нескольких десятилетий XIX века вообще давших русской армии восемь генералов) – его ждало то же самое. Но вдвоем они, «отрезанные от эскадрона, пошли напролом» и чудом сумели вырваться из «толпы неприятеля», а тут уже «подоспели» и драгуны. Поручик Коцебу настиг турецкого байрактара (знаменосца) и, «может быть, взял бы расшитое золотом знамя, но в этот момент его лошадь была ранена, и добыча ушла из его рук».
Павел Евстафьевич Коцебу – один из 18-ти детей известного немецкого драматурга и писателя Августа фон Коцебу, одно время бывшего на родине даже популярнее Гете и Шиллера, бывшего директором придворного театра в Вене и при этом находившегося на русской службе и проводившего прорусскую пропаганду в издаваемых им газетах. В 1800 г. Август фон Коцебу попал под подозрение «в качестве» якобинца, и, арестованный при пересечении границы, был сослан в Сибирь. Однако, чуть ли не через неделю был «срочно помилован» Павлом I, прочитавшим его произведение «Лейб-кучер Петра III» и оказавшимся в восторге от него: в таком же «срочном порядке» Коцебу был одарен поместьем с четырьмя сотнями душ в Лифляндии, получил чин надворного советника и поставлен во главе немецкого театра в Петербурге. П.Е. Коцебу служил на Кавказе со времен Ермолова. В 1837 г. был назначен начальником штаба отдельного Кавказского корпуса, в 1843 г. зачислен в свиту Его Императорского Величества; в 1847 г. получил чин генерал-лейтенанта и в том же году пожалован генерал-адъютантом за отличие при знаменитом штурме аула Салты. Генерал от инфантерии Русской императорской армии, член Государственного совета. В 1862-1870 гг. – генерал-губернатор Новороссии и Бессарабии и командующий войсками Одесского военного округа, в 1874-1880 годах – Варшавский генерал-губернатор и командующий войсками Варшавского военного округа. В 1866 году в честь П. Е. Коцебу был назван двухпалубный колесный пароход «Генерал Коцебу», построенный по заказу Русского общества пароходства и торговли. Одно из ключевых событий в истории парохода – открытие Суэцкого канала: «Генерал Коцебу» стал первым российским пароходом, вошедшим в канал.
Под «тяжким ударом двух дивизионов неприятельский центр был прорван», правый фланг также «обойден и отброшен к горам», но на колонны Бурцева все еще шло наступление: сераскирская конница «надвигалась на него с фронта, миллидюзская – скакала по скату горы над самыми головами Херсонцев, стараясь охватить их с тыла».
Паскевич, видя положение Бурцева, послал на помощь к нему весь сводный уланский полк и 2-й дивизион Нижегородцев, под общей командой Остен-Сакена (барон Д.Е. Остен-Сакен в 1804 г., в 11-летнем возрасте, прибавив себе пять лет (тогда не требовалось метрических свидетельств), начал службу юнкером Елисаветградского гусарского полка, шефом которого был его отец генерал-майор барон Е.К. Остен-Сакен; с этим полком он и совершил кампании 1805 и 1806-1807 гг. Участник Отечественной войны 1812 г.; в кампании 1813 г. был адьютантом генерала графа Милорадовича. Заведующий военными поселениями на юге России, член Государственного совета, генерал от кавалерии, генерал-адьютант). Кавалерия «пошла на рысях, но бездорожье и топкие овраги задерживали двигавшуюся с ней батарею». А турки уже были «в тылу у Бурцева, рубили прикрытие, хватали вьюки, разбивали патронные ящики. К счастью, тут подоспела помощь с той стороны, с которой ее не ожидали»: генерал Панкратьев, стоявший с вагенбургом на высокой горе, также «увидев отчаянное положение Бурцева», выслал к нему казачью бригаду. Она двинулись «прямо по карнизу гор, еще выше турок, и внезапно для них очутилась у них над головами». И в тот момент, когда казаки с криком «Ура!» ринулись вниз, из-за речки Загин-Кала-су появилась и кавалерия Сакена. «Охваченный с трех сторон, неприятель пустился уходить с такой быстротой, что даже свежие казачьи кони не могли угнаться за ним и стали отставать». Кавалерия Раевского «горячо преследовала бегущих и остановилась только у подошвы лесистых гор, заметив скрытую в опушке пехоту».
… На этом сражение «казалось оконченным, солнце клонилось к закату», и главнокомандующий хотел «уже дать отдых измученным войскам и стать на ночлег», как вдруг разведка донесла, что «неприятель остановился и начинает укрепляться на лесистой горе перед какой-то речкой». В это же время к Паскевичу привели пленного турецкого пашу – он-то и сообщил, что перед нами, оказывается, находится не Гагки-паша, а сам турецкий главнокомандующий – сераскир, два дня уже как «прибывший сюда с передовым 12-ти тысячным отрядом, и что главные силы его, в числе 18000, сегодня должны ночевать в одном переходе отсюда» у Зивина. По его словам «сераскир вовсе не предполагал в этот день принимать сражение – и бой произошел случайно. Сераскир был введен в заблуждение относительной малочисленностью передовой колонны русских, и предполагая, что перед ним просто рекогносциирующий отряд, выслал против него свою конницу. Из лагеря Гагки-паши была потребована только кавалерия; пехота же его осталась на месте и вовсе не принимала участия в деле». Вот эти две массы конницы – сераскирская и Гагки-пашинская – и атаковали Бурцева.
Теперь, после погрома своей кавалерии, сераскир «спешил укрепиться на лесистых горах, ожидая, что к утру подойдут его главные силы с Гагки-пашой». Тогда и планировал он провестирешающую битву.
Выслушав это известие, Паскевич «решил в ночь атаковать неприятеля»...
Около восьми часов вечера «во всех полках заиграла музыка, ударили барабаны и все колонны разом выдвинулись из лощины». Восемь конных полков «густой массой шли на центр неприятеля, имея впереди себя 18 орудий, вытянутых в линию, а пехота обходила позицию турок справа и слева». Тут произошло неожиданное: после нескольких пушечных выстрелов турки «поспешно сняли свои орудия и, бросив окопы, стали отступать. В войсках сераскира распространился ужас – и он был так велик, что победа досталась русским намного легче, чем можно было ожидать».
Вся наша «кавалерия пошла вперед на рысях. Это увеличило панику и отступление скоро превратилось в беспорядочное бегство».
За горой, «на скалистом берегу какой-то речки у турок были резервы, которые попытались остановить бегущих». Но к этому моменту казачья артиллерия «уже вскочила на гору, и 18 орудий, быстро сброшенных с передков, ударили картечью. Одного залпа оказалось достаточным, чтобы окончательно смешать неприятеля и снова обратить его в бегство – так сильно было впечатление утренней битвы и так трудно было восстановить уже раз разрушенную нравственную силу турецкого войска».
Тогда началась «бешеная»погоня и татары и казаки, захватив весь лагерь, скакали дальше. Вся дорога до Зивина «была загромождена зарядными ящиками, брошенными пушками, бочонками с порохом, обломками оружия, остатками вьюков, трупами людей и лошадей». Сераскир, потерявший в этот день 12 орудий и два знамя, «едва сам избегнул плена, ускакав из Зивина в сопровождении только двух всадников. Преследование вообще велось так быстро, что в печах Зивинского лагеря было найдено много хлеба и готового теста».
Паскевич прибыл в Зивин и послал приказание остановить преследование: «много уже было сделано сегодня, и нужно было поберечь силы людей на завтра, так как на Миллидюзе все еще стоял грозный 18-ти тысячный корпус Гагки-паши». Наша измученная кавалерия вернулась из погони далеко за полночь, чтобы «сделать короткий привал: окончив одну битву, через несколько часов она должна была вступить в другую».
А пока кавалерия возвращалась, Паскевич со своей «свитой» расположился на плоской кровле земляной сакли, стоявшей вплотную со старым Зивинским замком. Оказалось, что в этой самой сакле сложено большое количество пороха, и турки, отступая, успели бросить зажженный фитиль. К счастью, оказавшиеся поблизости драгуны-Нижегородцы заметили это – так судьба решила спасти жизнь главнокомандующего руками Нижегородцев.
Паскевич тотчас покинул Зивин. И не успел он отъехать и полверсты, как прогремел мощный взрыв: та самая сакля взлетела на воздух и несколько татар и казаков были убиты разлетевшимися камнями. Но взрыв произошел не от фитиля, который драгуны успели потушить, а от неосторожности татар (термин, в XIX – начале XX вв. применявшийся ко всем мусульманским народам Кавказа), искавших добычу с открытым зажженным огнем.
Так закончился «достопамятный день 19 июня, когда войска рассчитывали, что они будут брать миллидюзский лагерь, а назавтра пойдут на сераскира, а вышло, что они сегодня разбили сераскира, а миллидюзский лагерь будут брать завтра».
Источник: Потто В.А. История 44-го Драгунского Нижегородского полка / сост. В. Потто. - СПб.: типо-лит. Р. Голике, 1892-1908.