После того как я опубликовала статью «Бессмысленное чтение и прочие чуды», некоторые читательницы буквально заклеймили меня позором: и такая я, и сякая я, и как можно смеяться над детьми, над своими учениками?! Как можно?!
Да так. Можно, если осторожно (это присказка такая). Можно, если это не злая насмешка, не издёвка, а естественный смех, который вырывается из человека подобно дыханию.
И ученику можно посмеяться над учителем, опять же без глумления, без оскорбления.
Точнее, не над человеком нужно смеяться, а над тем, что он учудил, случайно ли, неслучайно ли.
А лучше, если атмосфера такая, что располагает к естественности, в том числе к естественному смеху. Я вообще за всё естественное и против всего противоестественного, прямо как Лев Николаевич. (Если кто не понял, это шутка, хотя в каждой шутке есть только доля шутки...)
Смех помогает жить — проверено. Смех помогает вести занятия в школе и вузе — проверено многократно.
Эх, память девичья — никак не вспомнить те многочисленные конкретные случаи, когда этот смех звучал, по какому поводу, какие слова и шутки произносились, какие каламбуры рождались, над чьими ошибками хохотали хором, включая того, кто ошибся. Помню, что до слёз порой смеялись. Такая хорошая эмоциональная разрядка была...
Идёт, например, урок русского языка...
Я же не только училась в советской школе, но и успела в ней поработать, пока Советский Союз не накрыло... (Продолжить можете сами.)
Да, идёт урок русского языка... В первый год работы у меня были только четвероклассники. С дисциплиной всё было настолько в порядке, что по движению моих бровей ученики уже понимали, в чём дело, и соответственно реагировали. Но я всегда видела по лицам ребят, в какой момент они устали или им стало скучно, а это уже непорядок, поэтому для оживления внимания и интереса требовалось что-то изменить, хотя бы на несколько секунд. И тогда я что-нибудь придумывала.
Например, предлагала встать и сделать небольшую зарядку, включая движения руками под присказку «Мы писали, мы писали, наши пальчики устали». Или поменяться тетрадями на минуту и найти ошибки у соседа: у кого больше (разрешалось громко выкрикивать, как на аукционе). Или походить по классу и поразговаривать, даже громко, но ровно одну минуту. (Когда на шум заглянул удивлённый директор, пришлось пояснить, что это запланированный рабочий момент.) При этом я сама топала, махала руками и смеялась, и дети тоже, всем было весело. Потом по моему знаку все садились, воцарялась тишина, и мы с новыми силами учились дальше.
А если во время урока звучала какая-нибудь интересная ошибка, мы смеялись, удивлялись, разбирали её и исправляли. Смеялись именно над ошибкой, а её создателя можно было и похвалить: надо же, как сказал, как написал, вот это придумал, ну и фантазёр, мне бы вовек не додуматься... Поэтому не припомню, чтобы кто-то обижался, наоборот, автор ошибки порой даже гордился тем, какой перл творения ему удалось создать.
Был смех и по другим поводам.
Например, за первым столом в среднем ряду сидел один мальчик, самый маленький по росту в классе. У него были некоторые психологические проблемы, о которых мне рассказали его родители, и я решила быть к нему повнимательней. На одном уроке заметила, что он залез под стол. Это, естественно, заметили и ребята и уже готовы были засмеяться, но я с заговорщическим видом приложила палец к губам и продолжала урок как ни в чём не бывало. Всем было очень интересно, что будет дальше. Минут через пять мальчик оттуда вылез и спокойно сел на своё место. Увидев, что он в порядке и даже улыбается, я спросила: «Ну что, Петя, ты к нам вернулся?» (Имя условное.) Петя закивал головой. «Умничка! Не покидай нас больше». Все засмеялись, Петя тоже. Это был такой добрый смех, что его и слушать приятно, — смех одобрения, смех признания: хоть маленький Петя, а наш, хоть под партой сидит, а всё равно хороший, никому в обиду не дадим.
Когда администрация заставила меня в 1988 году вести у девятиклассников (школа была ещё десятилетняя) уроки по предмету «Этика и психология семейной жизни», пришлось на первом занятии произнести слово «секс». Учебная программа такая была, ничего не поделаешь. Кто захихикал, кто покраснел, а один из мальчиков залез под стол. Честное слово. Ростом с меня, усы пробиваются, а он под столом от стыда сидит. Все засмеялись, а я вздохнула и вспомнила Петю. Смеяться не стала, а спокойно объяснила, что мне самой не слишком-то приятно такие слова говорить, но появился новый предмет, нужно вести занятия, я буду использовать знания из области психологии и литературы, раз уж я филолог. И пока я говорила, мальчик этот, смущённый и покрасневший, вылез и быстро пришёл в себя, потому что на его состоянии никто не акцентировал внимание. Мы потом на этих уроках не раз смеялись над какими-то житейскими ситуациями, над ответами в анонимных анкетах, над фрагментами из разных художественных текстов, где было и про семью, и про любовь.
Анекдот в тему:
— Что-то ты, Вовочка, совсем в психологии семейной жизни не разбираешься...
— Обижаете, Мариванна: в нашей семье все — психи!
На второй год работы в школе администрация попросила меня взять выпускной десятый класс. Опытные словесники не хотели с ним работать: два девятых класса слили в один огромный десятый, раздираемый бесконечными конфликтами. Я подумала и согласилась. Не то чтобы трудностей совсем не боялась, но воспринимала их как вызов, на который нужно ответить. Ученики уехали на картошку в колхоз, у меня была неделя на подготовку. Я набрасывала конспекты уроков литературы, а потом подумала: чем же мне их взять? Чем удивить?
И решила первый урок сделать развлекательно-познавательным. Подготовила викторину «Знаете ли вы эти произведения?», то есть выписала на листочки множество небольших фрагментов из известных произведений, но так, чтобы не было явных подсказок. Из картона вырезала жетоны. Пришла в класс на первое занятие и сказала взрослым ученикам, усатым дядям и грудастым тётям (раньше, кажется, быстрее взрослели), что мы постепенно познакомимся друг с другом, а пока я хочу понять, насколько хорошо они знают литературу. В качестве приза принесла какую-то интересную книгу, которую удалось купить в клубе книголюбов. Это ещё было время, когда хорошая книга считалась лучшим подарком, по крайней мере, для многих.
Началась викторина, я медленно читала каждый фрагмент, за правильный ответ (хотя бы автора чтобы угадали или название книги) давала жетон. Первые две-три минуты были напряжённо-выжидательными, потом все как-то расслабились, заулыбались и захотели выиграть. Временами был просто ажиотаж: старшеклассники вдруг стали детьми, которых оказалось легко увлечь, они трясли руками, выкрикивали ответы, смеялись над ошибками, и я вместе с ними. Больше всех жетонов набрал один юноша, и я подарила ему книгу. Он был польщён. Всем очень понравилось, просили повторить.
Правда, повторить не получилось, потому что нужно было следовать учебной программе: изучать статью Ленина «Партийная организация и партийная литература», а потом роман Горького «Мать». Только, чтобы не засушить уроки литературы, я сразу дала понять, что вопросы приветствуются, дискуссии не возбраняются. Когда десятиклассники узнали, что нужно читать и конспектировать статью Ленина, их лица стали кислыми, и я предложила: если кому-то удастся опровергнуть основной тезис ленинской работы, поставлю пятёрку. Тогда появился интерес. Особенно старался победитель викторины. Позже я побывала у него дома, как и у некоторых других ребят, увидела там большую домашнюю библиотеку и приятных интеллигентных родителей. Стало понятно, что мальчик вообще много читает.
И следующий урок превратился для меня в «допрос с пристрастием»: ребята стали атаковать вопросами, предположениями и рассуждениями, опираясь на прочитанные ими когда-то книги, в том числе на произведения зарубежной литературы (это уже победитель викторины постарался): например, разве романы Хемингуэя и Фицджеральда партийны? Я отбивалась как могла, потом рассмеялась: всё-всё, хватит меня расстреливать, давайте шире посмотрим на понятие партийности литературы — как на выражение определённой идеологии. Вот фраза Ленина: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Разве он не прав?
И вообще, давайте так договоримся: я не глашатай истин в последней инстанции, и ума у меня не так много, как у дедушки Ленина (смех), так что будет гораздо лучше, если мы каждый раз будем вместе читать, исследовать, воспринимать произведение, текст как что-то абсолютно новое, не будем следовать готовым схемам, а станем сами искать и думать. Чем больше мнений, тем лучше, не бойтесь показаться смешными, говорите всё, что приходит в голову, ведь заранее неизвестно, кто окажется прав.
Это очень понравилось классу, и я впоследствии несколько раз даже мысленно ругала себя за то, что разрешила ребятам такое свободомыслие, хотя это были минутки слабости. Был там один мальчик с уровнем знаний пятиклассника, здоровый лоб, но наивный и недалёкий. Вот он такую чушь порой нёс, что все загибались от хохота. Но в этом была и польза: выплеснули эмоции, освежились, посмеялись, а потом объяснили на пальцах, что ты, Вася (имя условное), не так понял, заодно по полочкам всё разложили, самим понятнее стало.
Когда Вася читал стихи, класс заранее улыбался, потому что ещё не было случая, чтобы он не ошибся. И хотя я всегда проводила лексическую работу, объясняя значения устаревших и редких слов, ему это не помогало. Когда мы изучали творчество Блока, конечно, тоже читали стихи. Это было и выразительное чтение с листа, и чтение наизусть. Читать должны были все, так что приходилось и Васю спрашивать, который спотыкался на каждом слове. Но я, чтобы облегчить ему задачу, давала или короткие стихи, или небольшие фрагменты более длинных текстов. В тот раз читали стихотворение Блока «Россия». Кто-то из учеников дочитал его почти до конца, и я попросила Васю продолжить. Он тяжело вздохнул и с мучительными паузами прочёл:
И невозможное возможно,
Дорога долгая легка,
Когда блеснёт в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской ОСТОРОЖНОЙ
Глухая песня ямщика!..
Класс заржал. Я тоже посмеивалась, но нужно было Васю поддержать, поэтому сказала: смотрите, какой интересный образ получился — осторожная тоска! Осторожно: тоска! Конечно, нужно осторожно тосковать, а то мало ли что случится... Класс ликовал, Вася улыбался. Ему уже не было стыдно.
Кстати, чтобы доказать и классу, и ученику, что он может читать стихи, я оставила Васю после уроков, и мы тренировались, пока никто не слышит и не видит. Так было раза три, и наконец Вася вышел к доске и почти без запинок прочитал стихотворение! Это был его триумф. Я не просто поставила оценку, а сказала: когда у человека сразу что-то легко получается, это нельзя считать достижением, а вот когда он долго бился над чем-то, преодолевал себя, работал над собой и смог это сделать, тогда это уже достижение. Вспомните, как читал Вася раньше, и сравните с тем, как он прочитал сейчас. Какую оценку нужно ему поставить? И весь класс дружно закричал: «Пять! Пятёрку!» И впервые в жизни Вася получил пятёрку. После этого на литературу он не шёл, а летел.
И я шла в этот класс с радостью, мысленно потирая руки, каждый раз надеясь на маленькое открытие: что-то сегодня будет? К чему придём? Кто что придумает? Какие идеи у нас появятся? Какие шутки прозвучат? Этот мой настрой был на лице написан, и я в лицах ребят читала живой отклик. Потрудиться мне, конечно, здорово пришлось. Ещё не было персональных компьютеров, у меня даже пишущей машинки не было — приходилось всё писать от руки, искать в книгах, придумывать для каждого индивидуальные задания (была и такая форма работы), расписывать вопросы и страницы изданий. Зато было интересно учиться, ведь я тоже училась у своих учеников.
Перед Новым годом было родительское собрание, пригласили учителей, работающих с десятым классом. Все педагоги жаловались на учеников: нарушают дисциплину, грубят, не выполняют домашних заданий и т. п. Родители всё ниже и ниже опускали головы. Дошла очередь и до меня. Я встала перед уставшими взрослыми людьми, оглядела их и сказала: «Мне не на что пожаловаться. Мне интересно работать с этим классом. Ребята умные, любознательные, с хорошим чувством юмора. Спасибо вам за ваших детей». Видели бы вы лица родителей в этот момент…
Мои учителя шутили редко. В нашей школе царили строгость и порядок. На уроках математики, когда мы сами решали примеры и задачи, была такая тишина, что, казалось, воздух звенел, а учительница сидела за своим столом неприступная, как скала. А на уроках химии мы отдыхали душой, потому что их вела замечательная женщина, уже пожилая, участница Великой Отечественной войны, но энергичная, боевая, с искорками в глазах. Она видела нас насквозь и на каждом уроке что-нибудь роняла как бы между прочим, но это было в самую точку. И её жизненная позиция была нам ясна, и обучение гармонично соединялось с воспитанием.
Саму ситуацию не помню, но кто-то что-то нехорошее сотворил, и химичка сделала лирическое отступление. Она сказала примерно так: мне сейчас, ребята, вспомнился один день — 22 июня 1941 года. Мы собрались у радиоприёмника и с замиранием сердца слушали, что началась война. Все были потрясены, многие плакали. Но недалеко от меня стояла парочка, которой, кажется, было всё равно. Даже в такой момент парень тискал девчонку... Это было низко, пошло, недостойно человека. А потом были годы войны, очень тяжёлые годы. Большинство людей или сражались на фронте, или работали в тылу, но и тогда были такие, что шли на улицы щекотать ножом прохожих.
Мы слушали нашу учительницу очень внимательно. Мы вообще её очень уважали и ценили, а в химии благодаря ей стали разбираться даже отстающие. И в этот раз все сидели тихо с серьёзными лицами, «проживая» её воспоминания. Но последние слова нас рассмешили, и все громко засмеялись. А она повторила: «Да-да, щекотать ножом прохожих!» И опять грянул смех. Мне лично очень забавным и неожиданным показалось само сочетание слов «щекотать ножом». Я понимала, что это не смешно, а жутко, но сдержать себя не могла и тоже смеялась.
Были ещё какие-то случаи, когда мы смеялись на уроках химии, но ситуации не запомнились. Казалось бы, при чём здесь обучение предмету? А вот при чём. Атмосфера на этих уроках сложилась такая, что можно было свободно дышать и чувствовать себя человеком, который интересен учителю. Пусть педагог строг и требователен, мы видели в нём Человека, знали о жизненных ценностях учителя, его переживаниях. Эти уроки были человечными. А математичку мы боялись и не любили, она казалась неживой, выражение лица всегда было одно и то же, голос скрипучий, как у несмазанной телеги, и мы не видели в ней человека ни с большой, ни с маленькой буквы.
В вузе отношения между преподавателями и студентами обычно меняются, теряется привкус семейственности, если можно так выразиться, который бывает в школе. Ничего плохого в этой семейственности нет, напротив, она сплачивает ребят и педагогов, психологически поддерживает, скрепляет коллективные узы. В вузе всё более отчуждённо и безлично, а хочется человечности. Юмор этому весьма способствует.
Языковые и литературные материалы дают множество поводов для смеха, иронии, самоиронии, было бы желание. Иногда можно и специально создавать такие поводы. В курсе стилистики, в частности, говорят о просторечии. Я сама собирала языковые факты, находила их в научных сборниках и монографиях, составляла задания, а потом вместе со студентами удивлялась стилистическому богатству русского языка и смеялась над всякими неправильностями и корявостями, над случайной языковой игрой.
Вот примеры устной речи старшего поколения носителей городского просторечия:
Собрала старые вещи недоноски.
Горбатого могила справить.
До каких пор это будит нервно трёпка.
Какие всёже кровососатели трипают мои нервы до нельзы.
Он недавно в траму попал, ну, в аварию, по-вашему.
Кто б ей тама дал право в валенках шастать, умная больно. Нет уж, милая, правильно говорят: выше лба уши не растут, а растут пониже.
Она мне и говорит: хорошо вам ездить кажный год в деревню и жить там всё лето на лýне природы. Пожила бы сама на этой лýне природы, постояла бы цельный день у плиты.
У ней топерича аквария большая для рыб, видать, разбогател народ.
Вот, глядите, света у нас на лестнице нет, а тута люминация горит всю ночь, наберись тут лектричества на всех.
Я кадикалически отказала ей.
У ней вся посуда из алюминь, а я люблю малированную.
Мать её фильтрует, а девке ведь стыдно.
Ейный муж с каким-то мужским эффектом был, потому у них детей и не было.
Её вчерась свезли в больницу, и операцию будет делать не хирург, а профессор.
Операция у неё была кровопролитная.
Вон этот автобус делает очень дальнее преследование.
У меня сегодня скоропостижный пирог.
Мы радовались, смеялись, находили элементы просторечия, объясняли их лингвистическую природу и заменяли литературными соответствиями.
Язык, можно сказать, обслуживает коммуникативные потребности общества, связи между языком и обществом сложны и многомерны, так что всё, что есть в языке, появляется обычно не случайно, а закономерно. В русском языке много такого, что невозможно буквально перевести на другие языки, — это своеобразие слов, выражений и синтаксических конструкцией называется народной идиоматикой. Ниже приведу примеры из научного источника, монографии, чтобы снять с себя ответственность, если меня начнут бранить читатели (хе-хе):
Современный русский язык: Социальная и функциональная дифференциация / РАН. Ин-т русского языка. М.: Языки славянской культуры, 2003.
Ему счастье бог в окно подал. [о несчастливом человеке]
Спохватился, когда свет обвалился. [о сделанном с опозданием]
Шильцем, мыльцем, белым белильцем. [о хитром человеке]
Мороз невелик, а стоять не велит.
Всех их на одну нитку, да в омут.
Нужна ты Москве, как слепому зеркало.
На всех репы не упаришь.
Дождёшься от него помочи, как от турецкого святого.
Опять пришли деньги занимать. Пошли они к монаху под рубаху, не дам ничего.
Дурак за дурой далеко дует.
На угольную яму не напасёшься хламу.
Велика родня, от жопы девята кость.
Закаивалась ворона морожено говно не клевать...
Комнату-то она независтну получила, и суседка не та. Вот от волка бежала, на медведя попала.
Чего ни хватись, то в люди покатись, така у нас теперича жись.
Ведь капуста капусте розь, а другую и вовсе брось.
Тепло — с носу потекло. Иди-ка поморозься там, как раз вспотеешь.
Говорила я со студентами и об идиолекте (варианте языка, свойственном конкретному человеку), и о языке малой социальной группы на примере семьи. Об этом можно подробнее.
Специфику семейной речи создают общие фоновые знания, общий опыт, вследствие чего возникает феномен прецедентности. Это «семейный фольклор»: повторяющиеся истории (рассказы-пластинки), семейные шутки; сказки, которые взрослые сочиняют сами и рассказывают детям; цитаты из высказываний других членов семьи, общих знакомых, самоцитаты (передразнивания); прозвища членов семьи, родственников и знакомых.
Языковая семейная общность проявляется и в том, что близкие родственники одного пола говорят похожими голосами, так что по телефону их часто путают. В семье употребляют одни и те же слова, причём с одними и теми же орфоэпическими особенностями (звóнит, сахер, мяконький, шо/чо/што/что).
Сами вещи, явления, события могут в языке семьи получать особые названия, основанные, например, на языковой игре: он себе делает шерстикюр (о коте).
«Семейные слова» могут создаваться разными способами:
1) путём переосмысления: небесный (тот, который не бесит);
2) путём заимствования взрослыми слов из детской речи: нитафон (=магнитофон);
3) путём «узаконивания» оговорок, ослышек, описок: ситивый телефон (сотовый — опечатка);
4) путём «передачи по наследству» от одного поколения к другому: нокоть (ноготь), ванна (ванная комната).
На фонетическом уровне семейный язык проявляется в особом произношении слов (ненормативное ударение, особое произношение звуков, перестановки звуков, замены звуков, звуковые усечения и удлинения): пʼяник (заимствование детского произношения слова «пряник»), ы-ы-ы (насмешка над заиками), па-анымаэш, дэвушка, а дэвушка (имитация национальной речи), утошнить (вместо «уточнить»), сичас, щаззз, чипси, мотолок.
На лексическом уровне это:
1) переосмысление слов или закрепление за словами особых значений: в одной семье «машина» — это автомобиль, а «машинка» — это швейная машина; в другой семье «машина» — это стиральная машина, а «машинка» — это машинка для стрижки волос. Слова часто нарочито используются в более широких значениях: «жениться» и в отношении мужчины, и в отношении женщины («она недавно женилась»);
2) замена слов семантическими (смысловыми) примитивами: дай мне эту / штуку / штучку / штуковину / фигнюшку / хреновинку / хохоряшку;
3) развитие особых семейных коннотаций (дополнительных значений) у общепринятых слов: «гадёныш», «сволочь», «мерзавец» (с ласкательной, одобрительной экспрессивной оценкой), «профессор» (с неодобрительной, издевательской экспрессией, особое произношение: пра-фффе-ссар);
4) имена, прозвища и обращения в семье: Анища, Ксюха, чучело ненасытное, Лидуха-поздно-домой-приходуха, голоножка, ушастый, Дамира (=Дамир), Ига (=Игорь), Гала (=Галина), Геня (=Геннадий), Элена (=Елена);
5) семейные фразеологизмы: А я что, я ничего, я примус починяю (=какие ко мне могут быть претензии — заимствование из романа М. Булгакова); Кто на ком стоял? (в ответ на непонятную, запутанную фразу).
На словообразовательном уровне это придумывание потенциальных и окказиональных (индивидуально-авторских) слов: «цеплялки» вместо «прищепки», «красноглазица» (мышка с красными глазами), «разжалка» (часть капкана), «зубазавр» (динозавр); смешение, соединение слов: «колбасыр», «бензосин»; пародирование канцеляризмов: «столприборы» (столовые приборы), «стирмаш» (стиральная машина); усечение: «пирик» (пирожное), «жёва» (жевательная резинка); повторы-отзвучия: «сок-мок», «котик-шмотик»; экспрессивные формы: «чаюка» (чай), «кофенька» (кофе).
А это примеры из моей обширной подборки образцов нашей семейной речи. Это то, что многократно повторялось на протяжении многих лет разными членами нашей семьи в широком смысле (включая дедушек и бабушек).
Ешь — потей, работай — мёрзни.
Брось, а то уронишь.
За компанию и жид задавился.
Кто о чём, а вша о бане.
У кого чего болит, тот о том и говорит.
Пузо лопнет — наплевать: под рубахой не видать!
Пусть лопнет проклятое брюхо, чем ценный продукт пропадёт!
Не поваляешь — не поешь.
Дай ей колбасы, заткни хлеборезку.
Тебя легче убить, чем прокормить.
Это тебе не хухры'-мухры'...
Лопай-лопай, равняй морду с попой!
Где иголка? Как сядешь, так найдёшь...
Трам-пам-пам, фонарики, розовые шарики.
Это вам не кот чихнул!
Да, буратинки мы с тобой...
Взял, как украл.
Не бойся, все уедем!
[передразнивание] Я! Я! Я! Паршивая свинья!
Пси-пси-пси, больше не проси.
Спокойной ночи, сыны и дочи.
Не пищщщать!
Маразм крепчал, и танки наши бы'стры.
Герой — голова с дырой.
Страшнее атомной войны.
Хватит кота мордовать!
Давай кота тискать-мыскать.
Я пойду в ту степь.
Кому в лоб дать?
Брысь под лавку — мяса дам!
Я не хóчу, я хохóчу.
Много хочешь — мало получишь.
Хотеть не вредно.
Защитился — и чуть-чуть прикрыл свои ослиные уши.
Защищаться, защищаться! Все ослы к тому стремятся!
А по башке?..
Какая красавица! Щёки шире бёдер!
Ну ваще!
Нам, татарам, всё равно.
Ты гений! В алюминиевых трусах...
На полусогнутых.
Я не трус, но я боюсь.
Не смейся так сильно, а то пупок развяжется.
Ори-ори — морда шире будет.
Закрой свою пасть: в ней можно пропасть!
Пр-р-равда, я хор-р-роший? Пр-р-равда, я кр-р-расивый? [просьба похвалить; звук [р] произносится картаво]
Дети, куда вас дети?
Очень я тебя люблю, с кашей я тебя сварю!
Браво, браво, браво, бис! Полетели сверху вниз!
Бесштанная команда.
Да надо, Вася, надо.
Что выросло, то выросло — обратно не вернёшь.
Ну, вопрос, конечно, интересный...
Врёт и не краснеет.
Весь из себя.
Растащило тебя, однако.
Работать надо, а не на пенсии сидеть.
Родина вас не забудет!
Любитель гурманов.
Что крестьяне, то и обезьяне.
Что крестьяне, то и попугай.
Рвотный порошок.
Что, кушать будем, да?
Студенты получили от меня задание записать факты их «семейного языка» и с энтузиазмом его выполнили, а потом мы зачитывали примеры и весело смеялись.
При изучении орфоэпических норм тоже можно пошутить. Я, например, с таинственным видом начинала свой вопрос так: «А вы знаете, чем доцéнт отличается от дóцента?..» В ответ было мотание головами и бормотанье: «Нет, не-а». Я продолжала, делая паузы после каждого слова: «Тем, что доцéнт носит в портфéле докумéнты, а дóцент носит в пóртфеле докýменты!» — «Ха-ха-ха!»
В курсе риторики было, в частности, выразительное чтение басен. Например, мы штудировали басни Крылова «Пёстрые овцы» и «Свинья под дубом». Нужно было не учить их наизусть, а всего лишь прочитать, но так, чтобы аудиторию проняло. А для этого понять все смыслы, учесть и логические ударения, и паузы, и интонацию. В некоторых случаях я рисовала на доске стрелочки вверх-вниз для восходящего и нисходящего тона, иллюстрируя это взмахами руки и голосом; конечно, утрируя, чтобы выделить, подчеркнуть, чтобы все всё поняли. Даже те, кто в конце аудитории сидит и непонятно чем занимается!..
После моего «разбора по косточкам» и чтения наизусть я предлагала самым смелым выйти к кафедре и прочитать с листочка эту самую басню. (Сама садилась где-нибудь со студентами, предвкушая удовольствие.) Такие добры молодцы и красны девицы всегда находились, бойко начинали, спотыкались, сами смеялись, остальные снисходительно улыбались, чтение продолжалось, с первого раза не получалось ни у кого. Трудные места я проговаривала по многу раз, показывала интонационные варианты, где это было возможно, спрашивала у студентов, как бы они эту фразу произнесли. В общем, обычная работа с текстом, но это всегда интересно и полезно, потому что студенты приучаются к мысли, что публичное выступление, будь то доклад на конференции или что-то другое, нужно тщательно готовить, проговаривая заранее.
«Свинья под дубом» — басня небольшая и несложная, но последнюю строчку читают часто так, что пропадает вся соль авторской морали.
Невежда также в ослепленье
Бранит науки, и ученье,
И все учёные труды,
Не чувствуя, что он вкушает их плоды.
Послушав одного, другого, пятого, показываю, как нужно голосом выделить то, что важно для баснописца:
Не чувствуя, что óн ↑ вкушает úх ↓ плоды.
При этом взмахиваю правой рукой на слове ОН, показывая восходящую интонацию, делаю паузу, продолжаю, а на слове ИХ рука падает, отмечая нисходящую интонацию.
Студенты смотрят, слушают, мотают на ус.
Помню, один юноша вышел и стал читать «Свинью под дубом» почти так же утрированно, как это делала я при анализе текста, да ещё смотрел с лукавством, так что все догадались, что он меня передразнивает. А в конце сделал жест рукой вверх и вниз. Все ждали моей реакции, пряча улыбку. Я удивилась, конечно, но и обрадовалась: во-первых, его чувству юмора, во-вторых, безукоризненному в остальных отношениях чтению. И, когда он закончил, стала его хвалить: и темп хороший, и голос звучный, и ударения правильные, и выбор интонационных конструкций уместный, и паузы выдержал, и впечатление на аудиторию произвёл... А главное... Тут я сделала паузу и подняла указательный палец правой руки и произнесла, жестикулируя:
Не чувствуя, что óн ↑ вкушает úх ↓ плоды!
Смеялась я, смеялся чтец, смеялись все остальные.
В таком духе у нас проходили все занятия — неудивительно, что вначале на мой спецкурс записалось человек пятнадцать, а через месяц студентов-юристов стало так много, что они с трудом помещались в большой аудитории.
Мы изучали филиппики и панегирики древних, и студенты писали собственные обличительные и хвалебные речи; изучали «цветы красноречия», средства выразительности, и ребята сочиняли тексты разных жанров, используя тропы и фигуры речи. У меня сохранилось несколько таких текстов.
Описание своего дня
Утро. Я встала. Нехотя.
Мне на риторику.
А спать хочется до коликов.
Ну ничего. Потерплю.
Да, кстати.
Возьму у папы с мамой по рублю.
Дальше что?
Лекция. Лекция. Лекция.
Может, уйти?
Как говорят, ученье — свет.
А неученье (само собой) — тьма.
Я это. Прекрасно. Понимаю. Сама.
Я дома. Ура! Теперь отдохну.
Потом — за уроки.
А дальше?
А дальше — спать.
А завтра?
Завтра. Всё. Начнётся. Опять.
_
Описание своего дня
Проснулся.
Встал.
Пошёл умылся.
Руки вытер.
И лицо.
А потом.
Я съел яйцо.
Зубы чищу.
А затем.
Ухожу гулять.
Совсем.
_
Реклама-загадка
Утоляет жажду, голод,
Оставляет в душе холод.
В жизни раз его вкусив,
Точно будешь ты красив.
Белым-бело его в стакане,
Найти его нельзя в кармане,
Лишь только в вафельном стакане
У доброй тётки на бульваре.
_
Похвала В.В. Путину
О Президент! Видны дела твои добрые, видны помыслы твои чистые. Были ли ещё у кого они добрей, чище, возвышенней? Взошёл ты на престол, словно царь милостивейший, словно солнце над землёй. Не тебя ли ждал народ? Речи твои будто журчание весеннего ручья, походка твоя выражает всю силу воли твою, твои жесты подобны взмаху крыльев орла, парящего в поднебесье, — уверенные, твёрдые.
Да приветствует тебя его величество Народ! Я знаю, Президент, чувствуешь и понимаешь ты счастье быть полезным людям. Помогаешь ты детям, старикам, женщинам. Да благословит тебя Господь, да освятит Он твой путь!
Не могу читать это без улыбки. Не знаю, насколько искренней была девушка из 472-й группы, когда писала этот панегирик, — важно, что она смогла составить оригинальный текст с заданными средствами выразительности.
А это подражание речи Цицерона «Против Катилины», написанное её сокурсницей:
Против Григория Явлинского и фракции «Яблоко»
До каких пор, скажи нам, Григорий, будешь злоупотреблять ты нашим терпением? Сколько может продолжаться эта жуткая игра с русским народом? Будет ли предел разнузданной твоей заносчивости? Тебе ничто, как видно, программа «500 дней»: где процветающая Россия и накормленный народ её? Где?! Остались лишь опасения народа, и озабоченность, и заседания Госдумы, как одно большое шоу!
Все прекрасно знают твои обещания, твою знаменитую фразу: «Фракция „Яблоко” будет голосовать против». Против чего? Против кого? Где конкретные дела? Что ты можешь дать народу? Яблочный спас — раз в году, вы же просыпаетесь раз в 4 года. Выборы — вот тут-то «Яблочко» и созрело!
Таковы времена! Таковы нравы!
Наиболее интересные работы зачитывались вслух, даже публиковались в университетской газете. Мы вместе эмоционально на всё реагировали, так что возгласы и смех постоянно звучали на этих занятиях. Приятно вспомнить.
Смех...
Он может и больно ранить, потому что бывает всяким, в том числе злобным, издевательским, глумливым, да и люди разные, и воспринимают смех по-разному. Это всё понятно. Но совсем отказываться от смеха (от умного смеха!) в преподавании, от его силы, эстетики, действенности мне кажется глупым. Смех не только казнит несовершенство мира, но и очищает и обновляет человека и утверждает радость бытия.
Говорят, что из всех людей женщины и поэты больше других боятся быть осмеянными. Я тоже боялась.
Помнится, мальчишки в третьем классе стали дразнить меня гориллой. Право, не знаю почему, какой там был изначальный контекст, но это и неважно. Я больше походила на птичку, а не на обезьяну, но им нравилось выкрикивать это слово, а меня это бесило, и я бегала за дураками всю перемену, уподобляясь и им, и горилле, а кого настигала, того лупила. Одному несчастному даже оторвала рукав школьной курточки, ну не совсем оторвала, а так, наполовину, и он стал кукситься, хныкать, что совсем не было похоже на охотника за гориллами. По приказу любимой учительницы пришлось пойти домой с этой злосчастной курткой, чтобы мама её зашила.
Потом, через несколько месяцев, уже в четвёртом классе, к нам пришли практиканты из пединститута, парень и девушка. Ничего, вполне прилично вели уроки, хотя мы, конечно, очень снисходительно на них смотрели: студенты для нас авторитетами не были. На уроке русского языка парень-практикант попросил нас придумать предложения с обобщающим словом и однородными членами. Класс замер, все молчали. Тут я подняла руку, встала и громко произнесла: «В зоопарке живут обезьяны: шимпанзе, орангутаны, гориллы!» Класс грохнул от смеха, особенно громко смеялись мальчишки, а я победно оглядела всех и села. Студент не мог понять, в чём дело, и сказал: «Правильно, обобщающее слово — обезьяны, а однородные члены — шимпанзе, орангутаны, гориллы». Все опять засмеялись. Я чувствовала себя превосходно, сидела с гордым видом, ведь это я всё устроила. Кстати, после этого случая обзывать меня перестали. Какое же удовольствие такую девчонку дразнить, которая сама над собой смеётся?
Так что смеха на уроке я с тех пор не боюсь.