Святые, пребывающие на Небесах, имеют общение с живущими на земле. И это общение порой сопровождается чудесными явлениями. 20 ноября, в день памяти священномученика Михаила Гусева, сестры стали свидетелями чуда, которое показал нам святой через своего правнука Ивана Геннадьевича Никулина. В этот праздничный день правнук тихо и незаметно приехал в Серафимо-Дивеевский монастырь на раннюю литургию в Троицкий собор. По окончании богослужения сестры-церковницы попросили его и других прихожан помочь перенести иконы и церковные принадлежности. Ивану досталась икона священномученика Михаила, и он сказал с благоговением: «Благодарю тебя, прадедушка, что ты доверил мне тебя нести». Так произошло наше с ним знакомство.
После литургии Иван Геннадьевич помолился на молебне преподобному Серафиму, встретился с игуменией Сергией в приделе Казанского собора, освященном в честь Михаила и Иакова Гусевых, и побывал в музее истории монастыря, в экспозиции которого хранятся подлинные вещи, принадлежавшие семье Гусевых.
Иван живет в Нижнем Новгороде, по специальности он – инженер-системотехник. У него двое детей – одиннадцатилетняя Даша и шестилетний Федор. У Ивана есть еще брат Василий. Все они происходят от дочери отца Михаила – Марии Михайловны.
Их родители живут в городе Кулебаки. Сын Марии Михайловны Геннадий Иванович был заместителем главы города Кулебаки, сейчас возглавляет муниципальное бюджетное учреждение «Хозяйственно-эксплуатационная служба».
Память о святом предке жива в семье Никулиных. У них сохранились старинные фотографии и воспоминания, написанные Марией Михайловной. И теперь этот архив стал доступен Серафимо-Дивеевскому монастырю.
Публикуем фрагмент записи Марии Михайловны Никулиной о ее родословной, которую она сделала для своих детей и внуков.
Михаил Иванович Гусев, мой папа, хотел учиться на врача. Поехал в Польшу. В то время на врачей учили в Польше да в Казани. Год проучился, у него обострился гастрит от еды второпях и всухомятку. Когда приехал домой, отец ему сказал: «Миша, я тебя не благословляю учиться на врача. Я стал стар, болею. Оставляю тебе приход и место священника, а я уйду за штат, служи вместо меня». Благословение родителей – это для человека путевка в жизнь, нельзя ослушаться, Бог накажет. Папа согласился с волею отца. Тогда надо было жениться, так как после того, как посвятят в священники, жениться нельзя. Священник женится раз в жизни, и если жена умирает раньше его, то он остается вдовцом до конца своих дней.
Папа окончил духовную семинарию в Нижнем Новгороде. Стали думать, где искать невесту. Елена Николаевна, жена брата Якова, предложила свою подругу из купеческой семьи в Арзамасе. Туда и поехали Михаил и Елена. Проехали село Онучино, которое находилось на полдороге от Дивеева и Арзамаса. И вдруг папа говорит кучеру: «Повертывай назад». Тетя Лена всполошилась: «Что ты, Миша, в чем дело?» – «Поедемте сперва к священнику Касаткину Ивану Ивановичу в Онучино. Если мне там откажут, тогда поедем в Арзамас». Он имел в виду младшую его дочь Нину, которую видел в Нижнем Новгороде, когда приходил в училище к родственнице, а брат Нины Александр – к своей сестре Нине. При епархиальном училище была приемная комната, где гости-посетители встречались в определенные дни с воспитанницами. И вот тогда Михаил увидел Нину, и она – его, но они не разговаривали, только друг на друга взглянули.
У священника Касаткина Ивана Ивановича было пять человек детей. Жена его Лидия умерла очень рано родами пятого ребенка в тридцать лет. У нее было предчувствие, что этим ребенком она умрет. Всю свою беременность она шила одежду, белье для своих детей, старалась побольше припасти вещей. Нашила им целый сундучок белья. Родив мальчика Василия, при бабке-повитухе она закричала. Подбежали муж и нянька. Тут она сказала, что умирает, подозвала девочку Устинью – няньку ее старших детей – и сказала: «Устинья, не оставь моих сирот». Та ответила: «Век не оставлю, матушка».
А сирот осталось пятеро: Ольга восьми лет, Александр шести лет, Борис четырех лет, Нина двух лет и родившийся мальчик Вася.
Нину родственники бездетные просили взять на воспитание, но отец Иван не отдал ее, сказав, что у нее нет матери, не будет и отца.
И вот она, Нина, уже училась в Нижнем в епархиальном училище на последнем курсе, и ее приехали сватать в Онучино. Устинья их встретила, вышел отец Иван. Михаил объяснил цель их визита. Отец Иван сказал, что он не возражает, но у него есть старшая дочь Ольга, и не принято выдавать младшую раньше старшей. На что жених ответил, что старше себя девушку в жены не возьмет. Решили поехать в Нижний Новгород узнать мнение Нины. Остановились в гостинице. Папа Нины позвал ее в гостиницу и там сказал, что ее приехали сватать, пойдет ли она замуж за Михаила Ивановича. Она ответила согласием.
Полусирота, она с юных лет молилась Богу, чтобы Он дал ей мужа доброго и не пьющего. Господь слышит молитвы сирот. Вот так определилась судьба моих родителей Гусева Михаила Ивановича и Касаткиной Нины Ивановны. Я их дочь Мария и был еще сын Николай, он умер мальчиком.
Осенью сыграли свадьбу, папа посвятился в священники, и стали жить в с. Дивеево. Служил он в монастыре, жили у родителей отца. В то время маме было шестнадцать с половиной лет, папе – 23 года. Жили в каменном доме от монастыря, в одной половине дома в сторону дороги (позднее там стала аптека).
Свекровь Лидия Петровна часто будила маму по утрам, чтобы шла на кухню и смотрела, как кухарка готовит пищу, с целью получения знаний по кулинарии, так как со школьной скамьи мама вышла замуж. Свекровь была в то время властная, полноправная хозяйка дома. А мама, хоть и росла без матери, но нянька Устинья всех детей жалела, оберегала, была ласковая, и поэтому маме было неуютно от Лидии Петровны.
У Михаила Ивановича и Нины Ивановны долго не было детей. Целых шесть лет. Мама часто грустила, особенно когда не было дома папы. А ей блаженная сказала, что дети будут, но сперва понянчит чужого.
В одну из ночей в парадное крыльцо раздался звонок. Вышли из дома и видят: на крыльце лежит ребенок, завернутый в одеяльце, грудной. Папа сходил в милицию и сказал, что ребенка пока возьмем, но, когда найдется мать, мы его отдадим, так как будут свои дети и мы этого, может стать, будем любить не так сильно, как своих. Ребенка звали Василий, было в записке написано при нем, и что крещеный.
Вот и сбылись слова пророческие. Мама стала нянчить чужого ребенка. Мать его нашли, была она из ближних деревень, отец сидел в тюрьме. Полгода мальчик жил в Дивееве, потом его отдали матери. Папа сказал: «Твой грех – тебе и растить». Маме тогда было девятнадцать лет.
В 1919 году 18 октября родилась я, Гусева Мария Михайловна, по мужу Никулина. Детство прошло в Дивееве. Скучала, что не было подруг и девочек моего возраста, а только за стеной – монастырь. Был двоюродный брат Сережа Полидорский, на один год меня моложе.
Помню, мне говорят: «У тебя будет братец». А я отвечаю: «Мне надо сестричку, чтоб играть с ней». Родился брат Коля. Мама у преподобного отца Серафима просила, в Саров ездила, чтоб родить мальчика, там молилась. Спустя несколько месяцев мама заболела брюшным тифом, а до этого папа болел сыпным тифом. Брата Колю отдали в Елизарьево тете Лене, она его растила во время болезни мамы. Я бегала без призора по двору. Начинался снегопад. Мама стала подходить к окну, меня позвали к ней, а до этого не пускали. Мне стало радостно, что вижу ее. Она уже начала поправляться.
На Рождество Христово мы с Сережей ходили в монастырь к игуменье Александре славить Христа, родившегося младенца. До сих пор помню: мне дали конфет голышки, как морские камешки, и я была в восторге. Мне той радости не забыть до сих пор, я их вижу, эти пестренькие конфеты. Дома у нас такого не было.
Помню, как нас с братом мама возила в саночках по Канавке в монастыре. Эту Канавку с монашенками устраивал еще преподобный отец Серафим. Она до сих пор есть. Но уже не Канавка, а место, и близ живущие знают ее расположение.
Только одну неделю я проучилась в первом классе, как в 1927 году разогнали монастырь. А перед этим нас выгнали из дома, и мы поселились в монастыре в маленьком домике с худой крышей.
Папу посадили в тюрьму в Арзамасе, монашество двинулось кто куда: к родным, в ближние деревни, в города и даже в Москву. Крестьяне приютили их, этих обездоленных женщин.
Мама стоит и плачет у палисадника дома, приходят старые монахини, успокаивают. Одна говорит: «Матушка, все опять вернется, мы опять вернемся, придем в монастырь, его откроют, все это будет». Вот прошло семьдесят лет, монастырь открыли, и монахини есть, только другие, те уже умерли, и мощи преподобного отца Серафима вернулись из Ленинграда в Дивеево, как он и предсказывал.
Ну вот, мама плачет, женщины плачут, а мне стало всех жалко, я думаю: «Дай-ка я их развеселю». И спела частушку (деревня рядом, я слышала). Все монашенки обрадовались, начали маму успокаивать: «Не плачьте, матушка, душа ребенка не тоскует, вернется батюшка отец Михаил». Папа вернулся через две недели, уехал искать приход ко Владыке, а мы уехали в Елизарьево. Там я продолжала ходить в первый класс.
Папе Владыка дал место, и мы уехали в Кулебаки. Блаженная Мария Ивановна сказала маме после разгона монастыря: «Будете жить, где большие трубы». А когда я побежала за котенком в ее келье, она сказала мне: «Кошачья неженка». Сбылись ее слова: здесь есть завод, и трубы высокие, и металл длинный катают.
Поселились мы на улице Труда пока. В школу пошла в первый класс, а перед этим болела свинкой (в дороге простыла, ехали весной на лошадях с вещами и всем имением). Школьная сумка у меня была из холста, как у всех в деревне. Здесь мне мама купила или сшила другую, здесь с такими не ходили.
В четвертом классе дали нам другую учительницу, старая, Наталья Ивановна, ушла из учителей, так как велели детям говорить, что Бога нет, а она была верующая, от Бога не отреклась, ушла из школы.
В летние каникулы мы с мамой и еще Мария Владимировна Приезжева поехали в Елатьму за вишней. Эта женщина была смелая, религиозная, она и церковь отхлопотала, чтоб ее открыли, в которой сейчас идет служба. Семья у нее была большая. Муж ее был машинист паровоза, они к нам иногда ходили в гости, и родители – к ним. Купили там вишни, даже сами в саду рвали, там очень ее много у всех, на берегу Оки. Ехали на местном пароходике. И вот на пристани остановился большой пароход, а в нем везли в ссылку крестьян. Пароход набит людьми, слезы, стоны, крики, плач раздается далеко по воде, а одна безумная молодая за окном с решеткой бьется, надрывается, рыдает. Мама тоже заплакала, меня потрясло это видение, мы пока ничего такого не видели в Кулебаках.
Я училась хорошо, но меня никогда не поощряли, как других детей, ни книгами, ни на собрании родителей. А мама мне говорит: «Ты, дочка, учись для себя и не расстраивайся». И я успокоилась.
Семилетку я проучилась в школе № 1, пришла осенью в восьмой класс, а меня в списке нет. Говорят: «Эта школа образцовая, здесь учатся дети рабочих и служащих. Тебя перевели в 9-ю школу». А это на конце города. Мы жили на Кирсановой улице, в общем, с одного конца города – на другой. Это было в 1934 году, там только что школу построили, кругом мусор, туалет на улице деревянный. И я стала ходить через весь город в 9-ю школу. Там подобрались хорошие учителя и классный руководитель Богоявленский Николай Павлович.
Недалеко – парк, зимой там катались после уроков на коньках, народу ходило много, было весело. Коньки оставляли у Ткачевой Александры Ивановны (Егорова Шура). Переобувались – и по домам. Шура была моя подруга по школе, еще Лида Старостина (Каткова). Класс был дружный. Ребята нам, девочкам, на контрольных работах по физике решали задачи (в записочках бросали). В остальном сами учились все хорошо. Учительница литературы Гнутова Александра Ивановна посмотрит на нас, старшеклассников, и скажет: «Эх, молодость, молодость». Мы ее любили.
Николай Павлович в 9-м классе мне говорит: «Маруся, сними крестик, а то тебе могут испортить аттестат». Я говорю: «Я спрошу маму». Мама мне сказала: Сними, только на белье ниткой вышей крестик и помни: Бог был, есть и будет. Бог вечен».
В 1935 году умер мой брат Коля. 21 ноября, на Михайлов день – день Ангела папы. В том году много детей умирало от дифтерита и скарлатины. Не было еще антибиотиков, и прививок, и шприцов для уколов. Коля болел всего три дня. Врач-фельдшер приходил его лечить каждый день, но бесполезно: у него распухло горло, он не говорил, задыхался. Учился он тогда в четвертом классе. В пионеры не вступал, ходил в церковь, прислуживал в алтаре. Их была два мальчика – еще сын старосты церковного Миша Хлыстунов. Коля был глубоко верующий, и Господь избрал его. Последнюю ночь мама и Мария Михайловна Абашина (наш друг дома) сидели у его постели, он метался в жару, что-то пальцем водил по подушке, как бы писал, к утру затих.
Накануне его похорон заболела я. Меня показали в больнице врачу Маргарите Николаевне Титовой, она сразу определила скарлатину, увидев на сгибе руки едва заметные точки сыпи. Тут же положили в заразный барак, остригли наголо, и я потеряла сознание. А в это время хоронили родного брата Колю.
Каково было родителям: потеря сына и дочь при смерти?!
Там у моей постели сидела моя тетя Дуня, жена Бориса Ивановича, брата мамы. И вот я пришла в сознание и слышу разговор тети и медсестры. Тетя спрашивает: «Чай, не помрет Маруся, ведь они только что схоронили сына?» Та отвечает: «Не знаю, очень тяжело лежит. Может помереть». А я услышала эти слова и говорю себе: «Ни за что не помру». Больше я сознания не теряла. В больнице пролежала сорок дней. Там я познакомилась с девочкой Сосуровой Женей. Она училась в четвертом классе, а я в девятом. С Женей мы подружились на всю жизнь. Она хорошо рисовала, была смелая, общительная. После школы она окончила институт физкультуры, жила в Москве, в отпуск приезжала к родным, всегда заходила к нам.
В десятом классе два мальчика-товарища меня часто провожали с катка до дома. Сергей Щурин и Николай Старостин. Сергей мне нравился. Он играл на скрипке, пианино, был одаренный, музыкальный. В то время мало кто играл на инструментах. Он много знал из жизни музыкантов, с ним интересно было говорить, но я всегда помнила, что дальше дружбы мы никогда не будем вместе – моя биография может испортить ему жизнь.
В 1937 году после окончания десятого класса я и Сергей проводили время вместе, ходили на Устинский пруд, купались, вечером любовались лунной дорожкой на пруду, домой шли иногда через леспромхоз на Кирсанова, а ему еще бежать на Зеленую улицу, рядом с главной конторой. Ходили, держась за руки, или рядом. Иногда все вместе, с подругами Лидой и Шурой, собирались в парке. С Сергеем переписывались до самой войны. Потом связь оборвалась, он умер от воспаления легких, не доехав на фронт под Сталинград.
8 августа 1937 года я уехала учиться в Ленинград. Ехали Шура Ткачева, Маруся Лобанова и другие девочки. Папа меня благословил. У него был печальный и скорбный вид. Он заплакал. Никогда не забуду его лицо, когда он стоял со мной у двери. И все. Больше я его никогда не видела. 31 августа 1937 года его забрали из дома, репрессировали. Мне было семнадцать с половиной лет, папе – 47 лет. Мне его не хватало всегда, его доброго слова, сочувствия, совета, участия и, конечно, материальных благ. Этого я была лишена. Раз я пришла поздно с улицы, папа мне сказал: «Мария, помни, мужчины любят ветреных – с ними им весело, а женятся на скромных». Я эти слова всегда помнила.
