История этой страны подобна биению волн окружающего ее океана. Чужая культура то омывала острова, как прибой – сушу, то отступала. Времена масштабных заимствований с материка сменялись периодами изоляции, и тогда Страна восходящего солнца переваривала и усваивала новшества: чужое адаптировалось и становилось национальным.
Текст: Екатерина Жирицкая, фото: Александр Бурый
Китай – источник веры и многих знаний – веками был для Японии великим учителем. И буддизм, и иероглифическую письменность, и систему государственности Япония заимствовала с материка. О том, как шло становление искусства этой страны, рассказывает Анна Егорова – заведующая отделом искусства народов Дальнего Востока, Юго-Восточной Азии и Океании Государственного музея Востока.
ЧУЖОЙ БОДХИСАТВА
В витринах разместились произведения искусства от XII до ХХI века, от изящной скульптуры до лаконичной керамики, от воздушной графики до ироничных фигурок нэцке. Здесь выставлена только часть из почти 9 тысяч экспонатов, составляющих коллекцию японского искусства Государственного музея Востока. Маршрут музейных залов повторяет дорогу, которую прошла Япония, прежде чем стать собой. Ключ, открывающий дверь для этого незримого пути, хранит первая витрина. Имя ему – буддизм.
Жители Страны восходящего солнца считают, что на землю острова Хонсю зерно буддизма было занесено из Кореи. Об этом рассказывают 30 свитков «Нихон сёки» («Записи о династии Нихон») – одного из древнейших письменных памятников Японии. В 552 году, повествует «Нихон сёки», в Ямато (древнее название Японии. – Прим. ред.) явилось посольство корейского королевства Пэкче. Послы привезли сутры, статуэтки Будды и послание, прославляющее его учение. Правивший тогда в Ямато император Киммэй собрал на совет своих приближенных. Буддизм нельзя отвергать, раз все соседние страны на западе почитают его, сказал главный советник – о-оми Сога-но Инамэ. Однако сановники Мононобэ и Накатоми выступили против, заявив, что страна должна сохранить приверженность синтоизму. В итоге в борьбе могущественных придворных кланов победил род Сога, и буддизм получил в Японии официальное признание.
Однако современные японисты больше склоняются к мысли, что это известие в «Нихон сёки» – вставка времен составления летописи (VIII в.), и больше доверяют китайским хроникам. А последние настаивают на том, что буддизм в Японию завезли пять монахов из индийской Гандхары. В 467 году миссионеры отправились за море в Фусан – Страну Крайнего Востока. Предполагается, что это была Восточная Япония. Команда джонки расправила на бамбуковых реях красные паруса из кокосового волокна, а монахи загрузили в трюмы буддийские статуэтки. И хотя деревянные статуи, которые хранит Музей Востока, датируются куда более поздним, XII веком, они не менее уникальны. Это – древнейшие артефакты японского буддизма на территории нашей страны.
В витринах на возвышениях, обитых голубовато-жемчужной тканью, напоминающей туманы над озером Яманака, стоят отсвечивающие позолотой темные фигуры. Облачения их ниспадают мягкими складками. Здесь, среди деревянных скульптур Будд, караулит вечность великий бодхисатва Фугэн. Бодхисатвы – люди, достигшие просветления, но отказавшиеся от нирваны ради спасения и защиты других существ. Поэтому Фугэн всегда в пути, и буддийская иконография наделяет его надежным помощником – в витрине Фугэн сидит на спине мощного слона. Этот слон, покорно склонивший ушастую голову, плод фантазии японского скульптора. Как и китайцы, японцы никогда не видели живых слонов. Так что, создавая скульптуру, японский мастер XII века пытался представить невиданное животное по буддийским текстам и пришедшим с континента сказаниям. Стоит ли удивляться, что у его слона львиные лапы и шесть бивней?
Буддизм значительно потеснил традиционную политеистическую религию Японии – синтоизм. Приверженцы синто («путь богов») поклоняются множеству божеств, душам усопших и природным объектам. Все они обладают своим особым духом – ками. И в залах японского искусства обожествленного персонажа, ками, можно увидеть и своими глазами. Невозмутимый старик в черном кимоно замер в позе лотоса в одной из витрин. Глаза его прикрыты, лицо бесстрастно, он погружен в медитацию. Деревянная скульптура «Сановник в черном» (XV–XVII вв.) прибыла в Музей Востока с Сахалина и представляет, по мнению искусствоведа Галины Ивановны Шишкиной, обожествленного чиновника. Черное одеяние – знак его высокого положения. Исследователи полагают, что перед нами прославленный политический деятель, ученый и поэт IX века Сугавара-но Митидзанэ. Благодаря своим способностям он сделал блестящую карьеру при дворе императора в Киото, получив должность «правого министра». Однако его авторитет и влияние на правителя обеспокоили могущественный аристократический род Фудзивара. В результате дворцовых интриг Сугавара-но Митидзанэ впал в немилость и был сослан на остров Кюсю. Через два года он скончался в изгнании. Вскоре после его смерти на Киото обрушились смертоносная чума и тайфуны. Народ воспринял несчастья как месть духа умершего Сугавары. Чтобы умилостивить его, Сугавару объявили божеством–покровителем наук и учебы Тэндзином и построили в честь него несколько храмов. Поклоняются Тэндзину в Японии и сегодня, особенно в случае пожаров, эпидемий и тайфунов: японцы молятся человеку, ставшему синтоистским божеством, прося его сменить гнев на милость...
ОБЕЗЬЯНЫ И ЛУНА
В XV–XVI веках под мощным влиянием Китая в Японии оформляются главные национальные живописные школы. В том числе школа Кано, чья живопись пользовалась особой популярностью у сёгунов и аристократов, а также в буддийских монастырях. В Музее Востока хранится ее редкий образец – двустворчатая ширма «Обезьяны, ловящие отражение луны в воде».
Это удивительная по красоте монохромная работа, филигранно выполненная художником по имени Кано Тосюн. Фон – размытая в дымку тушь, оливково-серая, как шерстка обезьян, создает ощущение ясной лунной ночи. Фигуры животных набросаны уверенными размашистыми мазками кисти. Прихотливо изогнутые ветви старого дерева нависают над водной гладью. Длинные лапки ловких обезьян тянутся к воде, где едва заметно проступает бледное отражение лунного диска. Стоит вспомнить, что для приверженцев дзен-буддизма красота лунного света – олицетворение просветленного состояния самого Будды, сияние его космического тела. Кстати, сюжет о глупых обезьянах, основанный на буддийской притче о бренности мира, породил японскую пословицу: «ловить счастье на земле так же глупо и бессмысленно, как ловить отражение луны в воде». Иными словами, стремясь достичь счастья в бренном мире, человек уподобляется обезьянам, пытающимся поймать отражение луны и не замечающим настоящее светило в небе. Он забывает заповедь, предписывающую помнить о пределах своих знаний и сил.
Как и некоторые предметы китайской коллекции (см.: «Русский мир.ru» №11 за 2022 год, статья «Частный Китай»), ширма с обезьянами попала в музей из собрания купца-мецената Щукина. Сергей Иванович испытывал интерес не только к французскому, но и к дальневосточному искусству. Где именно известный коллекционер приобрел эту ширму, неизвестно. Он покупал произведения искусства во Франции, на него работали несколько влиятельных европейских маршанов. Среди них был и знаменитый арт-дилер Зигфрид Бинг, который обеспечивал японскими гравюрами, ширмами и предметами декоративно-прикладного искусства многих коллекционеров – от братьев Ван Гог и Эмиля Золя до барона Штиглица.
ПЕЙЗАЖ С ГОРАМИ
А вот живописный свиток школы Ункоку (конец XVII – начало XVIII в.). Пепельное небо, пепельная земля, пепельная вода, пепельные горы, тонко прорисованные искривленные стволы старых ив, крыши домов, причалившая джонка и свечами застывшие на высоких скалах темные сосны.
Основателем школы был художник Ункоку Тоган, творивший в начале XVII столетия. Мастера школы Ункоку считали себя наследниками великого живописца Сэссю, жившего в XV веке. Как и биография Сугавара-но Митидзанэ, жизнь Сэссю обросла мифическими подробностями. Говорили, что родился он в самурайской семье и с детства был искусен в рисовании. Даже когда мальчика отдали в дзенский монастырь, он вместо чтения сутр непрестанно рисовал. В конце концов настоятель обители решил проучить юного послушника и привязал его к столбу. Но это не остановило художника: пальцем ноги Сэссю нарисовал на земле мышь. Есть две версии дальнейшего развития событий. По одной, настоятель испугался нарисованной мыши – так она была похожа на настоящую. После чего, осознав наконец степень дарования Сэссю, освободил его. По другой версии, мышь была так правдоподобно нарисована, что ожила и перегрызла веревки, которыми был связан Сэссю. Как бы то ни было, в XV веке с творчеством Сэссю, который обучался и у художников Поднебесной, в японскую живопись привносится мощная волна китайского влияния.
Знаменитые японские монохромные пейзажи называются «сансуй», что в переводе означает «горы и воды». Только не нужно воспринимать их как картины, созданные исключительно с натуры. Художник, говорит Анна Алексеевна, стремился создать образ идеального космического порядка. Неприступные горы и струящиеся воды – это символы мужского и женского начал, движущие, согласно даосизму, Вселенную. Незыблемое и теплое мужское ян и мягкое и изменчивое женское инь формируют гармонию мироздания, а художник должен уловить ее и суметь отразить на шелке или бумаге.
ЧАЙНАЯ МЕДИТАЦИЯ
Из Китая в Японию приходит еще один вид искусства – чайная церемония. Как внешне неброская японская живопись тушью оказывается окном в глубины философии, так и бытовое для европейцев действо оборачивается в Китае и Японии продуманным ритуалом. Недаром тонизирующий чай пьют в китайских чань-буддистских монастырях для сохранения энергии во время длительных медитаций.
Развитие чайной традиции в Японии начинается в VIII веке, позже из монастырей она перекочевывает в светское общество, сплавляя изысканность аристократических традиций с философским содержанием.
В коллекции Музея Востока представлена классическая чайная комната, она же чайный домик – тясицу. Создана комната была японскими мастерами. В 1984 году в Москве проходила выставка «Японский дизайн: традиции и современность». А после ее завершения было решено, что инсталляции, представляющие традиционную культуру, не увезут обратно в Японию, а передадут музеям.
Так в Музее Востока появилась настоящая тясицу, которая позволяет рассказать, как проходит чайное действо. Перед чайным домиком разбит небольшой сад с мощеной дорожкой, ведущей сквозь бамбуковую рощу. Шествуя по ней, участники церемонии шаг за шагом отрешаются от суеты мира и своего социального статуса. В Японии говорили, что «самурай оставляет меч на пороге чайной комнаты», в которой все равны.
СОПРОТИВЛЕНИЕ ГЛИНЫ
В XVI веке в японской чайной церемонии почитание пышной утвари, свойственное китайскому вкусу, сменит любовь к простым вещам. Незамысловатые чаши, похожий на древесный обрубок сосуд для чистой воды, грубые циновки, деревянные опоры церемониального зала, не выстругиваемые начисто, чтобы сохранить следы бившейся в них когда-то жизни... Все это создает ритуальное пространство, насыщенное оттенками смыслов, разобраться в которых может лишь посвященный.
Музей Востока хранит прекрасную и по международным меркам коллекцию японской чайной утвари.
Вот изящная коробочка для благовоний, в которой хранили смесь из ароматических веществ и просеянной золы. Ее сыпали на уголь в очаге, и, пока горел огонь и тлели угли под котелком с водой, по комнате распространялись изысканные ароматы.
А вот чаша для чая. Она называется «тяван» и обычно, завернутая в шелк, хранится в специальном ларце. Японцы считали, что тяван воплощает гармонию пользы и особого типа красоты – красоты простой крестьянской утвари с присущими ей несовершенством, асимметрией, безыскусностью. «Пластичная глина, мастер, тонко чувствующий природные свойства материала, и огонь в печи для обжига, оставляющий свои следы на глине, признавались тремя равноправными участниками процесса создания тявана», – объясняет Анна Егорова. К тявану относились как к человеку, давали имя, навеянное ее видом или узором. Случайные изъяны, возникшие при обжиге чаши – растрескавшаяся глазурь, пятна, запекшаяся на глине зола, – становились ее украшением. Даже поврежденные при употреблении тяваны не теряли своего очарования. Их склеивали лаком, а трещинки и щербинки на тяванах ценили как «драгоценные оттиски времени». Сколы по краям чаши латали пломбами из золотого лака, которые называли «ирэба» – вставной зуб. Золотистые швы превращались в морщины мудреца и шрамы воина, у чаши, как у человека, появлялась своя судьба.
Один из самых распространенных типов керамики, использовавшийся в японской чайной церемонии – предметы в стиле раку. Хотя в этом стиле делали и курильницы коро, и коробочки для благовоний кобо, и сосуды для холодной воды мидзусаси, но именно чаши-тяваны стали его визитной карточкой. Посуду раку лепили руками, не используя гончарный круг – как скульптуру. Массивные, покрытые толстым слоем матовой черной, красной или белой глазури и обожженные при низкой температуре, такие тяваны были удобны для чайной церемонии. Отпечатки, оставшиеся от прикосновений керамиста, совпадали с ложбинками и бугорками руки гостя, и казалось, будто драгоценный напиток участник церемонии пьет прямо из своих ладоней – тонкий и красивый образ.
Чаши раку появились в XVI веке благодаря чайному мастеру Сэн-но Рикю и керамисту Тёдзиро. По легенде, восхищенный тяваном, изготовленным Тёдзиро, полководец и объединитель Японии Тоётоми Хидэёси пожаловал великому керамисту именную печать с иероглифом «раку». «Раку» значит «наслаждение, радость», но его смысл не исчерпывается этим словом. Иероглиф отсылал зрителя к названию не сохранившегося до наших дней дворца Тоётоми Хидэёси (Дзюракудай), в котором служил Сэн-но Рикю. То есть это в первую очередь указание «принадлежности» мастерской землям Хидэёси. Сперва название стало наследственным именем мастеров только одной мастерской (Тёдзиро), а позднее словом «раку» стали называть тип обжига и изделия, которые производились в других мастерских.
В Музее Востока коллекция фарфора и керамики значительно пополнилась благодаря усилиям купца Попова. Константин Семенович был одним из самых известных чаеторговцев России. Он много путешествовал по Китаю и Японии, изучал чайное дело, а затем заложил в Грузии собственные плантации чая. Грузинские чаи Попова славились своим качеством, их делали на основе лучших китайских сортов.
Самым интригующим моментом для специалистов является вопрос: как Попову и другим русским коллекционерам удавалось приобретать японские предметы большой художественной ценности? Кто в Китае и Японии помогал им безошибочно находить настоящие жемчужины, подобные, например, черной чаше с мотыльком (XVII в.)? Хотя эта вещь не из коллекции Попова, но она свидетельствует об уровне, с которым успешно конкурировали артефакты из собраний русских коллекционеров. Внутренняя поверхность тявана с мотыльком гладкая, внешняя – пористая. На неровном слое черной глазури нарисован белый мотылек и написан иероглиф «сон». Этот рисунок напоминает о притче китайского философа Чжуан-цзы (Чжуан Чжоу), жившего в IV–III веках до н.э. «Однажды я, Чжуан Чжоу, увидел себя во сне бабочкой, счастливой бабочкой, которая порхала среди цветов в свое удовольствие и вовсе не знала, что она – Чжуан Чжоу. Внезапно я проснулся и увидел, что я – Чжуан Чжоу. И я не мог понять, то ли я – Чжуан Чжоу, которому приснилось, что он бабочка, то ли бабочка, которой приснилось, что она – Чжуан Чжоу»...
БРЕЛОК ДЛЯ ГОРОЖАНИНА
К XVII–XVIII векам многие родовитые японские дома оказываются на грани разорения, зато набирает силу «третье сословие» – торговцы и ремесленники. И экспонаты Зала Японии отдают дань новой городской культуре.
Витрина с нэцке напоминает городской квартал, на улицах которого жизнь бьет ключом. Десятки маленьких фигурок замерли в причудливых позах, будто внезапно остановившееся время застало их врасплох. Они общались, работали, шли по делам и вдруг – на мгновение застыли. «Нэцке – прекрасная иллюстрация того, как горожане присваивали и адаптировали культуру японских элит», – отмечает Анна Егорова.
В мужском и женском кимоно нет карманов. И чтобы носить мелкие вещи – например, письменные принадлежности, – японцы использовали широкие рукава кимоно. Но для купца или ремесленника такая привычка была неудобна: руки у них должны оставаться свободными. Поэтому «третье сословие» все необходимое носило на поясе с помощью шелкового шнура. С одной стороны к нему крепилась коробочка, в которой можно хранить лекарства, ароматические пастилки, маленькую печать, кисть с тушечницей... Другой конец шнура продевали под пояс, а чтобы он не выскальзывал, прикрепляли небольшую фигурку – нэцке. И с конца XVII века такие брелоки для шнура превращаются в самостоятельные произведения декоративно-прикладного искусства.
Нэцке иллюстрируют множество фольклорных, мифологических, литературных, театральных сюжетов. Вот мужчина взбивает в чаше порошок зеленого чая матча – говорят, это портрет самого основателя классической чайной церемонии, мастера Сэн-но Рикю. Рядом утирает лоб демон с рожками – в нэцке легко уживаются люди и духи. Вот маленькая танцовщица с барабанчиком, а там – дамы с веерами и дамы с детьми. На соседней полке мальчик тащит на спине огромную куклу-даруму, которая при ближайшем рассмотрении оказывается патриархом дзэн-буддизма Бодхидхармой. Неподалеку все тот же Бодхидхарма завернулся в плащ так, что видно только его лицо: по легенде, во время девятилетней медитации у патриарха отсохли ноги, и озорной брелок-нэцке откликается на этот сюжет. Удивляют и большие, выпученные глаза Бодхидхармы. Но и по этому поводу сложена легенда: во время все той же девятилетней медитации патриарха начало клонить в сон. Разозлившись на себя за слабость, Бодхидхарма вырвал верхние веки и бросил их на землю. И из них выросли кусты чая. Кстати, именно поэтому чай приобрел популярность у чань-буддистов, ведь Бодхидхарма пожертвовал веками, чтобы создать напиток для медитации...
ОРЕЛ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ II
К середине XIX века политика самоизоляции привела к отставанию Японии в военной, научной и социально-экономической сферах. Попытки европейских государств и США заставить японское правительство открыть страну фактически привели к вооруженной интервенции. В 1853 году к столице Японии Эдо подошла американская эскадра, властям было вручено письмо от президента США. Японцы начали долгие переговоры и тянули с ответом. В феврале 1854-го у берегов Японии вновь появилась усиленная американская эскадра, пушки которой были красноречиво направлены на столицу. И уже в марте был подписан японо-американский договор, открывший для иностранной торговли порты Симода и Хакодате. Окончательное же открытие Японии внешнему миру произошло в 1868 году, когда трон страны занял император Муцухито, взявший курс на кардинальное реформирование внешней и внутренней политики страны. Эта эпоха получила название «Мэйдзи» – «просвещенное правление», по официальному посмертному имени императора Муцухито.
Так что если китайские коллекции российских собирателей и музеев формировались с XVII века, то японские – только с конца XIX столетия, причем в сильной конкуренции с американскими и европейскими коллекционерами. И, несмотря на это, в Музее Востока хранятся по-настоящему уникальные вещи. Вот пример: в витрине в центре зала на огромном пне замер белый орел. Посетителю музея трудно оценить значимость этой скульптуры, если он не познакомится с историей экспоната. Перед нами – императорский подарок.
В 1890–1891 годах император Александр III отправил своего наследника, цесаревича Николая, в большое Восточное путешествие, во время которого тот посетил Египет, Йемен, Индию, Цейлон, Сингапур, Яву, Таиланд, Китай. Путешествие цесаревич завершил в Японии, где в том числе посетил одну из южных провинций – Сацуму, славившуюся производством керамики. Тонкостенные чаши и вазы из Сацумы цвета слоновой кости покрывали позолоченными многоцветными надглазурными эмалями. На японский вкус такой декор был избыточен, зато он восхищал европейцев.
В Сацуме, куда Николай Александрович прибыл в 1891 году, его встречал нарядившийся в самурайский доспех местный правитель Симадзу и его приближенные. В честь визита цесаревича были открыты ярмарки сацумской керамики и устроена охота на собак – традиционное развлечение южных японских провинций. Симадзу подарил гостю и сопровождающему его кузену, греческому принцу Георгу, огромные расписные вазы.
А в 1896 году император Муцухито присылает на коронацию Николая II подарки: роскошную вышитую шелковую ширму и шедевр косторезного искусства – скульптуру орла. Именно этот целостный уникальный ансамбль и выставлен в Музее Востока. Скульптура орла была выполнена токийским мастером Канэдой Кэндзиро. После коронации Николая II подарок был передан в собрание Оружейной палаты Кремля. Но во второй половине XX века орел и ширма перекочевали в Музей Востока. А в 1986 году специалисты приступили к реставрации скульптуры.
Фигура орла наборная: туловище и крылья изготовлены из подогнанных друг к другу деревянных деталей. Это – основа, на которую маленькими гвоздиками крепится более полутора тысяч перьев из слоновой кости. Голова птицы вырезана из цельного куска бивня, когти – из черного рога. Изготовление каждой детали скульптуры требовало виртуозного владения различными приемами резьбы по кости. А на одном из перьев хвоста мастер оставил гравировку: «Великая Япония. Токио. Произведение Канэды Кэндзиро».
Во время реставрации эти полторы тысячи пластин из слоновой кости были сняты и приведены в порядок. Разбирая скульптуру, реставраторы музея понимали, насколько сложно будет собрать это множество мелких деталей вновь. Однако внутри орла обнаружилась деревянная основа, на которой были отмечены и пронумерованы все места креплений перьев. Такая же маркировка стояла и на каждом пере. В итоге орел снова был собран и занял место в экспозиции. Японские реставраторы были восхищены работой своих российских коллег. Как выяснилось, за пределами Японии хранятся всего лишь несколько произведений Канэды Кэндзиро, и наилучшей сохранностью из них отличается орел в Музее Востока.