Кощей нагрянул на деревню перед рассветом. Люди в Царстве Кощеевом к такому порядку были привычны, потому собирались на рыночной площади практически самостоятельно, добровольно и без лишних напоминаний. Лишь чересчур заспавшихся граждан слугам кощеевым приходилось подгонять ленивыми, почти дружескими пинками и затрещинами.
После того, как все до единой избы остались пусты, слуги начали процесс перераспределения имущества. То бишь стаскивали все, что плохо лежало, в запряженные ломовыми лошадьми телеги. А плохо лежало, по их мнению, приблизительно все. От кухонной утвари до детских игрушек. Даже чем-то из мебели не побрезговали, которой еще кое-как можно было пользоваться. Впрочем, такой было немного. Жители деревни ведь тоже не дураки. Не совсем, по крайней мере.
Продукты, само собой, выметались подчистую. Даже горшки с кашей, оставленные с вечера доходить в печи, кощеевы слуги, обжигаясь и переругиваясь, таскали в одну из телег. Ловили кур и тут же сворачивали им головы. Двух коров, подумав, резать не стали, привязали к оглоблям.
Люди стояли молча, зябко переступая босыми ногами. Кто-то бросал тоскливые взгляды на обоз, большинство же смотрело в землю. На руках матери тихонько хныкал ребенок, по причине малости лет не осознающий необходимости хранить торжественное молчание. Кощей и свита благородно не реагировали на нарушителя тишины.
Один из мужиков скрутил себе «козью ногу» и закурил, и вот это уже, конечно, без внимания не оставили. К мужику тут же подскочил ближайший из кощеевых слуг, отобрал кисет и огниво, с укоризной поцокав языком. Виновник пристыженно потупился. Самокрутку ему милостиво оставили, что лишний раз подтвердило доброе расположение духа государя.
В конце, под аккомпанемент особенно горестных вздохов, слуги притащили несколько кринок с самогонкой, припрятанных непутевыми мужьями от своих жен. Жены этих заначек не разнюхали, но слуга кощеев — это вам не глупая деревенская баба!
Когда места в телегах больше не осталось, на центр площади вышел сам Кощей.
— Господа! — сказал он проникновенно. И хотя смотрел Кощей прямо перед собой, каждому жителю деревни показалось, что ему заглянули прямо в душу. — Благодарю вас за активное участие в государственной программе приватизации. Вы можете быть уверены, что это принадлежащее мне имущество — выращенное на моей земле зерно, вскормленный на моих лугах скот, изготовленные моими инструментами предметы быта — я обращу на ваше благо. На благо народа! Скоро будет построен новый дворец, видом которого все вы в ясную погоду сможете любоваться прямо отсюда. И я решил, что плата за это любование будет взыматься чисто символическая! Потому что все мы одна семья! Так вот, плечом к плечу, мы преумножим величие нашего Царства!
Кощей перевел дух.
— Но я здесь еще и для того, господа, чтобы лично провести в действие еще одну государственную программу — помощи малоимущим. Если среди вас есть относящиеся к этой категории, прошу подготовить ладони!
Люди непроизвольно оглядывались на опустошенные дома и все как один складывали руки лодочкой. На мужчин с крупными ладонями посматривали с плохо скрываемой завистью.
Кощей дал знак слугам, и те притащили из обоза один из мешков с пшеницей. Развязав бечевку, начали шустро насыпать зерно в протянутые руки. Горсть за горстью, горсть за горстью. И вот одному из мужиков — как раз тому, что совсем недавно имел наглость попользоваться царским табачком, — насыпали в ладони не доверху… Не то в назидание, не то случайно так вышло. Но от зоркого взора Кощея это не укрылось! Вихрем подлетел он к слуге и отвесил ему звонкий подзатыльник. Взял за грудки, приподнял над землей и хорошенько встряхнул.
— Ты что же, гад, творишь?! Мой народ смеешь обделять?!
Глаза Кощея метали молнии. Пока, по счастью, в переносном смысле.
— На плечах этих людей наше Царство держится, а ты им неполную горсть?! Так знай же, лиходей, я тебе в этот раз при выдаче жалования так же неполную горсть золота отсыплю!
Нерадивый слуга, втянув голову в плечи, трясущимися руками досыпал зерна. С горкой досыпал.
Люди смотрели на Кощея с восхищением. С таким царем не пропадешь! Спуску вороватым слугам не даст, за народ — горой! По обветренным, продубленным на ветру щекам текли слезы умиления. Обильные женские и скупые мужские.
— Благодетель! — шептали люди.