Солнечным сентябрьским утром 1971 года сотрудник советского генконсульства в Нью-Йорке прогуливался в городском парке с семейством, - супругой и двумя детьми. В этом парке случалось, что услышав русскую речь к ним подходили пообщаться соотечественники-эмигранты. Что было полезно для работы молодого консульского сотрудника с самой что ни на есть русской фамилией Иванов.
Русская эмиграция в Нью-Йорке начала 1970х насчитывала с дюжину мало общающихся друг с другом групп. Традиционное деление на две-три волны эмиграции из России на месте оказалось сильным упрощением. Самыми лояльными к стране Советов были экономические эмигранты 1890-1910 гг. Но не литовские рабиновичи и поляки, составившие костяк той иммиграции из Российской Империи. Первые, все как один, "бежали от погромов". А вторые, очевидно, следовали за своей привычной жертвой погромов. Но обе эти группы по понятным причинам были бесполезны для Иванова.
Полезными же были из эмиграции того времени украинские русины, подмявшие к 1930-му году в Нью-Йорке под себя бизнес по мойке окон небоскрёбов и державшие его как семейный. Как-то они это еще тогда порешали с грозными сицилийцами. Эмигрировали русины, если быть точным, из Австро-Венгерской империи. Но к России испытывали дружеские чувства. Кто-то считал, что русская армия спасла их народ от расправы озверевших австрияков на Лемковщине в 1914-15 годах. Кто-то, что мы просто одного роду-племени. Да и исторические села русинов находились с 1945-го на территории Украинской ССР и они, по этому факту, считали себя выходцами из СССР.
Одна была неприятная проблема с русинами для Иванова: Москва упорно отказывала в визе старикам, которые просили дать им возможность съездить в СССР, чтобы посмотреть "хоть одним глазком" на родное село.
"Да я знаю, что в моей деревне до сих пор нет электричества! Но я об этом никому не скажу!" - сказал Иванову расстроенный очередным отказом старик-русин. Иванову было самому обидно за это, но повлиять на решение Москвы он никак не мог.
Дальше вниз по шкале полезности шли бывшие соотечественники из не принявших революцию 1917го. Миловидный дедушка-белогвардейский генерал регулярно заходил в Генконсульство за свежими советскими газетами. Мог и посплетничать, при случае. С женщинами генерал говорил как то вычурно,по-благородному" растягивая слова. Обидно, что кроме бородатых историй да слухов от таких генералов мало пользы было в работе.
За "белыми" следовали принявшие революцию, но быстро в ней разочаровавшиеся советские невозвращенцы 1920х. По преимуществу это была актерская публика, из когорты Михаила Чехова или Ольги Баклановой. Этим, скорее русская речь была как сигнал тревоги. У них, не вернувшихся после заграничных гастролей советских актеров, года до 1933го все складывалось более-менее. Пока было немое кино. Звуковое же кино оставило их без работы. Кто-то из этой братии "перешел на темную сторону", устроившись в русскую редакцию "Голоса Америки", как семейная династия Сусаниных-Сандерсов. А остальные после времен преследования инакомыслия "дедушки" Джо Маккарти боялись даже посмотреть в сторону советских дипломатических учреждений. Однако актёрское тщеславие брало верх, и кто-то из них появлялся, чтобы поделиться воспоминаниями о Станиславском-Алексееве, а то и просто в надежде, что его кто-то выслушает.
Последняя группа, типа нулевой точки отсчета, были "великие путаники", как называл их Иванов, - эмигранты 1945-50гг из беженцев, невозвращенцев остарбайтеров и пленных. Многие из них и сами не знали, зачем они так поступили. В отличие от предыдущих групп, они не обладали знаниями языков, благородным воспитанием или признанным опытом. Ничего из того, чтобы им помогло "быстро разбогатеть" на чужбине. Но вот среди их детей встречались уже люди с интересными связями.
Брайтонские "колбасники" на начало 70х еще не стали чем-то существенным. Такая ключевая фигура этой русской субкультуры, как Эмиль Горовец еще пел в Москве и только задумывался об эмиграции. К тому же среди этих "колбасников" преобладали ярые антисоветчики, работать с которыми для Иванова было "зашкваром".
Из задумчивого состояния Иванова вывела подошедшая к ним старушка в сильно поношенном плаще, из которого местами торчали нитки. Иванов мысленно приготовился расстаться с парой "квотеров" (25с), хотя и знал, что жена это не одобрит. Зарплата у рядового консульского сотрудника была небольшой, а надо было за командировку успеть отложить на кооперативную квартиру, гараж и машину. Лучше "Волгу".
"Я и нянечкой могу быть. И домработницей. Возьмете?" - обратилась к ним по-русски старушка, пытаясь изобразить на лице формальную американскую улыбку. Это не то, чтобы стало неожиданностью для Иванова, но как-то неприятно. Не на такое общение он рассчитывал. И улыбка у старушки не выходила. Смех сквозь слезы.
Говорила старушка по-русски медленно, но достаточно свободно. Жена Иванова перехватила разговор с привычной линией "откуда родом". Она молодец в этом плане. Старушка оказалась из Эстонии. Уехала с семьей в 1944-м. Почему? Так все уезжали, и они уехали. Вспомнив недавний инструктаж, что американцы "ловят на жалость" сотрудников советских учреждений, Иванов резко оборвал разговор, - уехала, так уехала.
После разговора со старушкой Иванов засобирался с семейством домой. Настроение на сегодня было испорчено. Подстава это была американских спецслужб или нет, но слишком близко к сердцу он принимает судьбы таких людей.
