23 октября 2002 года в Москве, во время представления второго отделения мюзикла «Норд-Ост», театр на Дубровке был захвачен террористами. Более ста заложников погибло во время совершения теракта, и в ходе спасательной операции. Точное число жертв неизвестно.
С вами Антон Владимиров — писатель, композитор, кинематографист. Рассказываю о проекте, частью посвященном теракту на Дубровке, и показываю отрывки из киносценария.
Несколько лет назад я придумал сценарий, в котором две главные персонажки случайно познакомились в захваченном террористами театре. Это не был «Норд-Ост», это не был театр на Дубровке. Скорее, собирательный образ. Но события, которые произошли впоследствии со всеми героями этого сюжета, не были полностью вымышленными. В их основу положены реальные истории, а общий период действия охватывает около 20 лет.
Многие крупные сегодня СМИ тактично промолчали, будто и не было ничего. Не знаю, сказали что-нибудь по телевидению, вспомнили ли Соловьев, Скабеева, Киселёв, Симонян. Но мы и без них помним, что это было.
Кто знает, когда удастся снять по этому сценарию кино, и удастся ли (такой проект стоит очень дорого, да и многих актёров, которые могли бы в нём сыграть, я пока просто не вижу на экране).
Несколько небольших отрывков (в книжной записи, ибо история эта существует не только в виде сценария, но и в виде книги):
***
«Дым от пожара стелется по земле. Из него выступают странные фигуры: люди с оружием, в касках, кто-то в противогазе, рука замотана тряпкой. Говорят что-то, не разобрать. Это идут фашисты. Они ухмыляются, и бьют в барабан. Летят бомбардировщики с чёрными крестами, бомбят швейными иглами, и иглы падают на землю без звука: много, не сосчитать. Закручивается пламя. Вот один фашист прицелился. Сейчас он выстрелит, беги, беги ! Но дверь не открыть, и сверху сыплет кто-то острыми стёклами, и ходит, покашливая, курит едкую папиросу. Взрыв ! Что там ? Обернуться, надо скорее обернуться ! Она оглядывается назад, на небо, и огромный горящий самолёт падает прямо на неё...
Карина открыла глаза. Белая комната, приглушенный свет. Сильно болела голова. У двери стояла женщина средних лет в белом халате, и тучный, высокого роста, мужчина. Она сделала попытку привстать, но толстяк знаком остановил.
— Будет лучше, если вы пока не будете шевелиться.
— Что со мной ?, — Карина услышала чужой, хриплый голос.
— Вы ранены. В вас стреляли. Ничего не помните ?
— Нет. Я не знаю… Помню, что мы бежали вдоль стены какой-то, потом я упала, и всё.
— Ничего, обойдется, — толстяк взглянул на часы, — Марина Васильевна, на ваше попечение. До свиданья, — он махнул рукой девушке и вышел».
***
«— Что с тобой ? Отчего ходишь всё время прибитая ? Ребята говорили, что-то случилось с вами в Москве, с тобой, и с Катей ? Прости, — вдруг смешался он, — просто всё это странно как-то.
— Я не хочу об этом рассказывать, — Карина бросила камешек в воду, повернулась к нему, — Не хочу вспоминать, понимаешь ? Он вдруг показался ей особенно нелепым — в своих широких штанах, безразмерной футболке, этой дурацкой бейсболке, с наивными любопытными глазами, кудрями, незнакомый, из другого города, чужой. И у него была какая-то девушка, которую никто никогда не видел, но она звонила ему, и наговаривала какие-то слова, и он что-то отвечал, и сидел, прислонившись к дереву, со своим дурацким радиотелефоном. И курил свои дурацкие сигареты. Высокая длинноволосая мама выходила и говорила «Василий, сколько можно курить». И он стеснялся всегда, бросал сигарету, такой весёлый балагур. И она рассказала ему всё.
— Вот что… Ты была там.
— В новостях показали, как нас забирали. Потом бабушке все звонили, и спрашивали: «А это Кариночка ваша, я её видела по телевизору, ко-ко-ко !». И бабушка всегда отвечала, что да, конечно, это Кариночка, и потом ещё напоминала, — Карина зябко пошевелилась на камне, и ещё больше закуталась в джинсовку.
— А мать что ?
— А ничего. Всё так же бухает. Я дома не появлялась недели три.
— Так а где ты живёшь ?
— У бабушки и живу. Да там ничего. Сосед, правда, странный. Какой-то морской капитан. Приезжает, напивается, и затапливает всех. Но я его ни разу не видела. Пошли, наверное, все собрались уже».
***
«Она думала о том, что уже не могла вернуться в ту ночь в чужом городе, где на улицах стоят застывшие троллейбусы, и раскачиваются ветви в темноте. Что она искала там в своих странствиях ? Что-то разбудило её, что ? Книга валялась на полу. За стенкой слышался разговор. «Кариночку ранили, помните, когда в театре это всё ? В больнице лежала» — сердобольная Евгения Францевна всё расскажет, — «Да-да, еле выбрались. Как же вам не передали ? Новый открылся, вчера вот за сахаром ходила». Нет, Евгения Францевна, всё это неправда. Вы добрая, хорошая очень. Но ничего не знаете, ничего...
Голоса превратились в фон, в однообразное бормотанье, бульканье, словно кипел на слабом огне сердитый китайский чайник. Пш-пш-пш-пух-пух-пух... С побережья тянул ветер. Метался в деревьях за окнами свет, будто какой-то великан нёс фонарь, прикрывая лампу своею огромной рукою. Карина снова спала».