Часть 4 глава 1
Мозалев
Я уже не понимаю, что тут настоящее, а что нет. Все кажется мне не более чем абсурдом. Люди в халатах, какие-то странные опыты, ботаник Сосновский, о существовании которого не знал даже я. И, наконец, потерянный среди лесов бункер, где возродились самые странные фантазии советской ботаники.
Но я не отчаиваюсь, это просто бесполезно. Никто и никогда не скажет мне спасибо за то, что я вот так сдался, не разузнав и десятой доли того, что тут творится. К тому же кормят меня неплохо, избиения прекратились, едва они воткнули в меня свои иглы. Другой вопрос — на чем они остановятся.
Я тру свою кожу. Это зуд. Иногда он кажется мне нестерпимым, но я стараюсь не думать об этом. Беспокоит другое — цвет. Разве кожа должна быть зеленой? Она бывает красной или, наверное, желтой, но вот зеленой... Такое я вообще впервые вижу, пусть я, конечно, и не доктор. Но они говорят, что это нормально. Равно как и все остальное.
Я беру с полки фигурку единорога. Странно, но она каким-то непостижимым образом оказалась в моей комнате. Белая, с красивым золотым рогом. Я увлеченно изучаю ее. Она прекрасна, словно живая уменьшенная лошадка. Но зачем она тут? Зачем им вообще дарить мне единорога?
Снова яркий свет открывающихся дверей. Добрые доктора увозят меня. Куда? Я не знаю. Сначала я думал, что они просто хотят вывезти меня из моего коматозного состояния, но нет, им плевать. Им вообще на многое плевать. Вместо ухода они вводят мне в вену иглу.
Зуд. Я снова чувствую зуд. Он проходит почти по всей поверхности руки, заставляя кожу выглядеть зеленой. Но я больше не кричу, с недавних пор я вообще перестал кричать, лишь молча смотрю, как мое тело пытаются окрасить в странный зеленоватый цвет.
Впрочем, разве только это должно меня волновать? Ведь я так и не докопался до главного, до истока борщевика и того, почему он стал таким недосягаемым для пестицидов растением. Нет, я просто обязан все узнать. Просто обязан.
Сосновский
Сидя за столом, Михаил Вадимович Сосновский привычно изучал данные анализов, которые в очередной раз предвосхищали его ожидания. Удивительно, но пойманный ими ученый в очередной раз смог противостоять воздействию борщевика, а если точнее, то его первичному гибриду.
— Михаил Вадимович, — раздался голос его помощницы из полуоткрытой двери, — к вам Трешкин Семен Иванович. Сказал срочно.
— Пусть войдет, — устало ответил Сосновский, — и принеси нам чашки. Думаю, это надолго.
— Как скажете.
Сосновский недовольно убрал папку в стол и включил кондиционер. Ему очень не нравилось, когда его вот так отвлекали, но поделать ничего не мог. Трешкин был единственным мостом между ним и внешним миром.
— Наконец-то смог достучаться, — выдохнул Трешкин, едва переступил порог его кабинета. — К тебе уже скоро по записи надо будет приходить.
— Много работы. А она не терпит отлагательств, — Сосновский потрогал очки. — Чай? Кофе?
— Кофе.
Сосновский поманил вставшую у дверей помощницу. Затем, когда она подошла, аккуратно принял поднос и поставил его на стол. Ухаживать за гостями он любил лично. Он взял поднос и отошел к помятой кофейной немецкой машине Bosh. Одной из немногих вещей, уцелевших в 1977.
— И зачем ты продолжаешь возиться с ней? — привычно спросил Трешкин, наблюдая за тем, как товарищ включает измученный временем механизм. — Все равно на свалку.
— Она еще послужит мне. Как и ты.
— Да? Именно поэтому ты схватил этого ученого? Между прочим, вопрос безопасности — это моя прерогатива, — начал Трешкин, — и теперь, когда ты влез в мою работу, у нас появились проблемы.
— Проблемы ли? — меланхолично заметил Сосновский, разливая кофе по чашкам. —Так, небольшие осложнения. Сделай, как ты умеешь, своди этого ФСБшника на экскурсию. Мне ли тебя учить.
— Именно что ФСБшника, причем не какого-то там рядового погранца. Он майор. Как и этот Мозалев, которого ты так лихо обработал, представив обычным ботаником.
— Да он и есть обычный ботаник. Все они, — Сосновский пространно махнул рукой, — обычные ботаники, хотя даже это для них похвала.
— Михаил, ты знаешь, я тебя уважаю, твою работу. Все, чем мы столько лет занимались. Но нельзя так. Это очень тонкая грань, слишком много произошло перемен с того момента, как мы начали восстанавливать нашу деятельность. Мы просто не можем вот так глупо похищать людей. Это же моя работа, так дай мне ее выполнять!
— Тогда почему ты дал ему возможность подобраться так близко?
— Да кто же знал, что он будет выкапывать эту борщевичную траншею, я думал, ученые просто берут образец, а не начинают рыть себе проходы.
— Это странно, согласен, — Сосновский протянул ему чашку с кофе. — Вот, выпей. Полегчает.
— Спасибо, — Трешкин принял чашку. — Так что? Мы договорились?
— О том, что не будет моей самодеятельности? — Сосновский улыбнулся. — Конечно. Это лишь каприз, мне стало любопытно, поэтому я решил подарить этому несчастному шанс увидеть мое открытие первым. Он ведь ученый. Пусть примет это как подарок.
— О предыдущем ты так же говорил.
— А, — скривился и махнул рукой Сосновский, — это было ошибкой. К тому же там все само совпало. Не ученый, а орангутан, его просто надо было убить. Что я и сделал.
— Я бы не назвал это простым убийством.
— У тебя везде мерещатся опыты. Нет. Этот человек даже близко не обладал нужными мне качествами. И, кстати, что с моей поставкой? Задержка две недели.
— Небольшие проблемы на таможне. Всем же надо сделать убедительные документы. Да и проверяют сейчас лучше.
— Но мне нужны эти люди. Я не могу работать без материала.
— Будет, обязательно будет. Вон, обработай пока своего ученого. Не зря же мы ради него столько носимся.
— Не могу, — Сосновский сделал глоток и задумчиво добавил: — Отчасти потому, что уже начал и увидел исключительную реакцию. Как будто он был рожден для подобного рода эксперимента. Кстати, тебе понравилось, как мы обработали поляну?
— Да. Почти как была.
— Я очень старался.
— Наверху снова просят данные. Мне пришлось поставить их в известность об утечке, и они немного волнуются.
— Все хотят прорыва, — Сосновский возвел руки кверху, — во всем и везде, только не своими руками. А ведь никто не понимает, насколько это тяжело. Между прочим, если бы эти дебилы нас не торопили, мы бы уже давно стали сверхдержавой, а не тащились за всеми остальными.
— Да, я понимаю.
— Правда? — Сосновский посмотрел на него проницательным взглядом. — Много ты понимаешь?
Сергей Иванович отвел глаза. Сосновский хмыкнул. Ему уже не доставляло удовольствия играть в подобные игры. Он вздохнул и подошел к столу. Если Семену Ивановичу нужны результаты, он их даст. Сосновский выдвинул ящик стола.
— Вот. Я набросал небольшой отчет. Уверен, он всех устроит.
— Ты словно читаешь мои мысли.
— Тебе бы тоже следовало этому поучиться, — Сосновский протянул папку. — Только будь аккуратнее, когда даешь чуть больше, чем нужно, всегда разгорается аппетит.
— Справлюсь, — вырвал папку Трешкин. — А ты дождись партии. Я подобрал наилучших кандидатов. Заплатили втрое больше, но зато там есть и негры, и китайцы.
— Африканцы.
— Да без разницы. По мне это лишь товар. Пусть и другого качества.
Сосновский опустился в кресло. После того как Трешкин забрал отчет, он почувствовал себя выжатым, как будто забрали не исследования, а часть его души.
Когда Трешкин вышел, Сосновский развернулся и посмотрел на портрет отца. Молодой, красивый, один из самых видных ученых своей эпохи, он буквально завораживал его своим видом, возвышаясь абсолютно над всеми светилами науки.
— Я уже близко, папа. Осталось совсем чуть-чуть, — тихо сказал Сосновский и отключил лампу, собравшись сделать очередной обход своих подопытных.
***
Сосновский медленно шел по коридору, разглядывая лежавших по койкам людей. Все они выглядели примерно одинаково, это была самая последняя партия и, как оказалось, они даже по времени привили их примерно одинаково.
Сосновский остановился возле одного из испытуемых. Вид у того, конечно, был удручающий. Ученый поднял медкарту, пробежался глазами, посмотрел на монитор. Оставалось бедняге не больше двух часов. Что, естественно, никак не приближало его к результату.
— Кричал? — отстраненно спросил Сосновский.
— Да, Вадим Михайлович, — ответила невысокая полноватая медсестра.
— С остальными так же?
— Все без изменений.
— Тогда подготовьте крематорий. Все согласно расписанию, до завтрашнего утра надо освободить все койки.
— Сделаем.
Женщина покрутила капельницу. Сосновский поморщился, он с первого дня не оценил эту смену. Хотя работали они усердно, но очень уж чопорно. Волновались, что ли. Сосновский вернул диагноз на место. На самом деле сейчас его интересовал лишь один пациент, Мозалев. Что и понятно, ведь он был первым, кто пережил внедрение без последствий. Сосновский даже термин для этого придумал. «Растениесекция».
— Ольга Дмитриевна, а что с новеньким? — резко спросил он толстенькую медсестру, заставив ее вздрогнуть.
— Все хорошо. Лежит отдыхает.
— Вы провели повторную диагностику, как я просил?
— Да, — она задумалась, — почти.
— Что-то упустили? — теперь уже Сосновский скривился.
— Флюорографию не сделали.
— Флюорографию? — Сосновский отвел взгляд, подумал, затем снова посмотрел на медсестру. — Но у нас же есть рентгеновский комплекс. Новый. Я еще в прошлом году получил его.
Ольга Дмитриевна лишь моргнула. Сосновский не сводил с нее взгляда. Затем подошел поближе к медсестре.
— Вы же понимаете, насколько мне важен этот человек? Это уникальный случай в нашей практике, просто шанс. И его дали всего один раз. Вы до этого где работали?
— Вы же знаете. В центральной областной, при хирургии, — скомкано, стараясь не смотреть ему в глаза, ответила Ольга. — И еще практику в Швейцарии, годовую.
— Годовую практику, — задумчиво повторил Сосновский. — У вас там не было рентгена?
— Был.
— Тогда почему вместо того, чтобы сделать полный рентгеновский снимок, вы воспользовались устаревшим оборудованием? Даже я, человек, не обладающий медицинский образованием, понимаю, насколько там велика разница в точности.
— Я решила, так будет быстрее и проще.
— Хм, — вздохнул Сосновский, — значит, проще и быстрее?
Он снова посмотрел на нее. К сожалению, весь персонал, с которым ему приходилось работать, был набран из самых проверенных людей и делать повторный запрос он мог лишь в том случае, если сотрудник был полностью профнепригоден. Он поманил ее пальцем.
— Это ведь было в последний раз? Да?
— Конечно, Михаил Вадимович, — с готовностью ответила медсестра.
Сосновский устало вздохнул и согласно покачал головой. Именно кадры порой расстраивали его больше всего, замедляя порой и так затянувшийся эксперимент. Он развернулся и пошел дальше. Все же для осмотра Мозалева четкий снимок ему пока не нужен. Ведь главные изменения на первой стадии проявляются наружно. Лишь после второй начинается обильное проникновение компонента сквозь мягкие ткани внутренних органов.
Заврин Даниил