Составил небольшой обзор скаредных героев русской и зарубежной литературы. Выбрал наиболее известных. При анализе образов попытался определить, настолько ли уж они конченые скряги, или может быть их жадность все же имеет какое-то логическое или психологическое обоснование. Жадина в чистом виде в моем представлении это все же не просто прижимистый человек, но еще и немотивированно прижимистый. Имею ввиду случаи, когда жадность не только не способствует развитию и успеху деятельности героя, пусть даже и связанной только с зарабатыванием денег, но еще и действует на нее деструктивно. Как будет видно ниже, из пятерых рассмотренных персонажей только гоголевский Плюшкин показался мне абсолютным немотивированным скрягой. В остальных, мне кажется, все-таки можно найти мотивы, делающие их поведение рациональным.
Итак, персонаж № 1 - мистер Эбенизер Скрудж.
Главный герой повести Чарльза Диккенса “Рождественская песнь в прозе”, как написано в Википедии, считается самым знаменитым литературным воплощением образа скупердяя.
Но при прочтении этого произведения лично мне не бросилось в глаза, что Скрудж является таким уж злостным скрягой. В сущности, о том, что этому человеку свойственна скупость говорит лишь один фрагмент в начале повести, где Скрудж отказывает сборщикам милостыни сделать благотворительный взнос в пользу бедных. Но в этом же фрагменте Скрудж даёт и обоснование своего отказа. Из него становится ясно, что отказ в пожертвования мотивирован не простой скупостью Скруджа, а идейными соображениями этого человека в отношении необеспеченных слоев населения.
Скрудж заявляет им
«— Разве у нас нет острогов? — спросил Скрудж.
— Острогов? Сколько угодно, — отвечал посетитель, кладя обратно перо.
— А работные дома? — продолжал Скрудж. — Они действуют по-прежнему?
— К сожалению, по-прежнему. Хотя, — заметил посетитель, — я был бы рад сообщить, что их прикрыли.
— Значит, и принудительные работы существуют и закон о бедных остается в силе?
— Ни то, ни другое не отменено.
— А вы было напугали меня, господа. Из ваших слов я готов был заключить, что вся эта благая деятельность по каким-то причинам свелась на нет. Рад слышать, что я ошибся.
— Будучи убежден в том, что все эти законы и учреждения ничего не дают ни душе, ни телу, — возразил посетитель, — мы решили провести сбор пожертвований в пользу бедняков, чтобы купить им некую толику еды, питья и теплой одежды. Мы избрали для этой цели сочельник именно потому, что в эти дни нужда ощущается особенно остро, а изобилие дает особенно много радости. Какую сумму позволите записать от вашего имени?
— Никакой.
— Вы хотите жертвовать, не открывая своего имени?
— Я хочу, чтобы меня оставили в покое, — отрезал Скрудж. — Поскольку вы, джентльмены, пожелали узнать, чего я хочу, — вот вам мой ответ. Я не балую себя на праздниках и не имею средств баловать бездельников. Я поддерживаю упомянутые учреждения, и это обходится мне недешево. Нуждающиеся могут обращаться туда.
— Не все это могут, а иные и не хотят — скорее умрут.
— Если они предпочитают умирать, тем лучше, — сказал Скрудж. — Это сократит излишек населения. А кроме того, извините, меня это не интересует.
— Это должно бы вас интересовать.
— Меня все это совершенно не касается, — сказал Скрудж. — Пусть каждый занимается своим делом. У меня, во всяком случае, своих дел по горло. До свидания, джентльмены!»
Соответствующий фрагмент из разных экранизаций повести. На языке оригинала.
В пояснениях по поводу повести Диккенса говорится, что в уста Скруджа автор вложил идеи британского экономиста Томаса Мальтуса, который в начале XIX века опубликовал свой труд “Очерк о законе народонаселения”, где излагал идеи о том, что все живые существа включая человека стремятся к воспроизводству себе подобных, но при этом рост численности популяции всегда идёт опережающим темпом, чем рост средств существования (пропитания, проще говоря). Таким образом, если думать головой, а не тем, что у людей между ног, то, рассуждал Мальтус, людям хорошо бы соизмерять свою похоть с наличием средств на обеспечение потомства и как то поменьше размножаться. А если нарожали детей, не имея средств прокормить их, то в том, что они возьмут, да и помрут с голоду, сами и виноваты. И не следует через налоги или какие-то ещё поборы забирать излишек продукта от людей, которые внимают разуму и не плодят лишних ртов, для помощи тем, кто вопреки здравому смыслу наплодил таковых и теперь требует от общества и государства обеспечить их существование.
Что-то похожее сейчас, кажется, можно услышать от разных консервативно настроенных политических сил (республиканской партии в США, как пример).
Скрудж, как мы видим, такой же идейный рационализатор, а не просто жадина. Его отказ жертвовать деньги на бедных мотивирован вполне обоснованно. А в остальной части повести никаких других намеков на жадность Скруджа не приводится. Поэтому скрягой Скрудж, строго говоря, вообще не является. Ему можно приписать мизантропию, но не жадность. Тем не менее, в англоязычной среде его имя, как я понял, сделалось нарицательным для случаев, когда нужно привести пример алчного человека. Но это, видимо, стало уже следствием упрощенного восприятия произведения публикой.
Персонаж № 2 - мсье Гарпагон.
Вот главный герой комедии Мольера “Скупой” уже гораздо ближе к образу чистого скряги. Не дает родным детям ни сантима, морит голодом собственных лошадей, экономя на корме, и из экономии обязанности кучера и повара у него исполняет один и тот же человек.
Однако и в случае с мсье Гарпагоном, на мой взгляд, речь не идет о жадине в чистом виде. Как уже сказал в начале заметки, главным критерием я считаю случай, когда жадность у героя иррациональна, даже гипотетически ничем не обоснована.
Гарпагон же, как мне показалось после прочтения пьесы, все же не совсем нерационален в своей скупости, которую при желании можно вполне отнести к бережливости.
Во-первых, из пьесы не вполне ясно как Гарпагон заработал свое состояние. По косвенным признакам можно сделать вывод, что непосредственно в момент действия пьесы, Гарпагон занимается ростовщичеством: «Вчера долг получил сполна - десять тысяч золотых. Десять тысяч! Изрядный капитал!».
Но чтобы давать деньги в долг, их сперва нужно приобрести. Как свой первый капитал приобрел Гарпагон из текста пьесы непонятно. Не исключено, безусловно, что у него темные источники происхождения, но также и вполне возможно, что это был результат кропотливого долгого труда и, соответственно, бережное к нему отношение отсюда выглядит вполне нормальным.
Из поведения Гарпагона также следует, что он, в общем-то, не зациклен на том, чтобы сидеть и чахнуть над своим богатством. Он бы и рад пустить его в дело. В начале пьесы Гарпагон говорит:
«Нелегкий, ах, право, нелегкий труд хранить большие деньги в своем доме! Хорошо тому, кто все свое богатство вложит в прибыльное дело, а при себе только на расход оставит.»
Как следует из пьесы и дальнейших действий главного героя, среди возможных вариантов использования капитала самым прибыльным и безопасным Гарпагон посчитал ссужать деньги под проценты и чуть было не ссудил их собственному сыну.
Во-вторых, что еще мне кажется существенным. Бережливое отношение мсье Гарпагона к деньгам, по-моему, является следствием того, что в глубине души он чувствует свое одиночество и беззащитность в мире. Деньги для него являются самыми верными и преданными друзьями, которые никогда не предадут и не сдадут перед лицом неприятностей. Как там было у Гоголя: «Больше всего береги и копи копейку, эта вещь надёжнее всего на свете. Товарищ или приятель тебя надует и в беде первый тебя выдаст, а копейка не выдаст, в какой бы беде ты ни был». Такое же отношение к деньгам, похоже, было и у Гарпагона, как следует из его монолога, когда после обнаружения пропажи своей кубышки, он бьется в истерике:
«Деньги, деньги мои бедные, голубчики родные, друзья бесценные! Похитили вас у меня! Отняли мою опору, утешение мое, мою отраду! Что мне делать теперь в этом мире? Зачем мне теперь жить? Все кончено! Ох, смерть моя пришла! Умираю, умер, погребен, зарыт в могилу.»
Поэтому не стоит судить строго данного персонажа. Как видно, у него могли быть психологические травмы в прошлом, которые развили в нем качества, способные показаться излишней скупостью, но с тем же успехом могут быть названы и бережливостью, свойственной рачительным предпринимателям.
Персонаж № 3 - Скупой рыцарь.
Кто там у нас еще есть из наиболее известных скупердяев? Вот еще образец – барон из «Скупого рыцаря» Александра Сергеевича Пушкина.
Смысл своей жизни этот персонаж увидел в том, чтобы до скончания дней наполнять золотом сундуки в своем подвале. Как следует из его монолога, процесс наполнения этих сундуков для него сродни соитию, а чувства, испытываемые непосредственно в момент открывания сундука и вбрасывания туда денег, похожи на оргазм.
«Как молодой повеса ждет свиданья
С какой-нибудь развратницей лукавой
Иль дурой, им обманутой, так я
Весь день минуты ждал, когда сойду
В подвал мой тайный, к верным сундукам.
Счастливый день! могу сегодня я
В шестой сундук (в сундук еще неполный)
Горсть золота накопленного всыпать.»
Что интересно, судя по тому же монологу, источником дохода для него также, как и для рассматриваемых выше Скруджа и Гарпагона является ростовщичество:
«Тут есть дублон старинный.... вот он. Нынче
Вдова мне отдала его, но прежде
С тремя детьми полдня перед окном
Она стояла на коленях воя.
Шел дождь, и перестал, и вновь пошел,
Притворщица не трогалась; я мог бы
Ее прогнать, но что-то мне шептало,
Что мужнин долг она мне принесла
И не захочет завтра быть в тюрьме.»
И это довольно необычно, видимо специально сделано Пушкиным, потому что если для социального статуса Скруджа и Гарпагона деятельность по кредитованию населения не была чем-то странным, то для дворянина в Средневековье это было вещью нехарактерной.
В качестве лирического отступления стоит заметить, что не только у литературных деятелей, но и в целом в истории у обывателей в Европе вплоть до бурного развития капитализма складывалось брезгливое отношение к ростовщичеству. Оно представлялось подлым делом, не достойным благородных людей. Причем как я понял, такое отношение к этому роду занятий было не только во времена глухого Средневековья, но даже и в ранний период Нового времени во времена Реформации даже у протестантов. Последние, как я понял из работы Макса Вебера “Протестантская этика и дух капитализма”, считали, что деятельность ростовщика не может считаться угодной Богу в протестантском понимании, так как ростовщик, в сущности, ничего не делает и не создает для славы Господа, а просто гоняет взад и вперед денежные средства. От себя могу заметить, что подобный подход был не вполне справедлив. Деятельность ростовщика, как и любая другая также требовала умений и навыков, хотя бы оценить платежеспособность должника и ценность залогов, которые тот дает в обеспечение. Если ростовщик будет давать в долг кому попало и под что попало, то быстро разорится. Желающих кинуть его, полагаю, было предостаточно. Я уже не говорю о рисках чисто физических: порешить ростовщика и забрать себе его денежки ни один только Раскольников мечтал. А проценты можно воспринимать по-разному. Плата за пользование деньгами, по сути, ничем не отличается от платы за пользование любым другим имуществом.
Но вернемся к нашему герою. Как следует из того же монолога, Барон пользоваться своим богатством не планирует в принципе, а собирается только складировать его по сундукам и стеречь. Как он говорит, ему не нужно то, что можно купить на эти деньги, достаточно лишь ощущения, что он может себе это позволить, стоит лишь захотеть:
«Так я, по горсти бедной принося
Привычну дань мою сюда в подвал,
Вознес мой холм — и с высоты его
Могу взирать на все, что мне подвластно.
Что не подвластно мне? как некий демон
Отселе править миром я могу;
Лишь захочу — воздвигнутся чертоги;
В великолепные мои сады
Сбегутся нимфы резвою толпою;
И музы дань свою мне принесут,
И вольный гений мне поработится,
И добродетель и бессонный труд
Смиренно будут ждать моей награды.
Я свистну, и ко мне послушно, робко
Вползет окровавленное злодейство,
И руку будет мне лизать, и в очи
Смотреть, в них знак моей читая воли.
Мне всё послушно, я же — ничему;
Я выше всех желаний; я спокоен;
Я знаю мощь мою: с меня довольно
Сего сознанья...»
Из этого отрывка, как видится, можно заключить, что Барону, по сути, хочется обладать не деньгами, а властью. Похоже, что Барон был из обедневших дворян, из тех, у кого кроме меча и может быть еще коня, ничего за душой изначально не было. Не было у него в юности ни вассалов, ни крепостных, ни слуг. Некого гонять на барщину, не с кого брать оброки, некого судить и вешать, и, наверное самое ужасное, не с кем воспользоваться правом первой ночи. Отсюда и проистекает его психологический комплекс. Деньги в данном случае стали своеобразным успокоительным, позволяющим Барону ощущать себя значимой личностью.
А поскольку, власть требует не просто денег, а больших денег, Барон ответственно подошел к процессу накопления и не тратился по мелочам:
«Мне разве даром это все досталось,
Или шутя, как игроку, который
Гремит костьми да груды загребает?
Кто знает, сколько горьких воздержаний,
Обузданных страстей, тяжелых дум,
Дневных забот, ночей бессонных мне
Все это стоило? Иль скажет сын,
Что сердце у меня обросло мохом,
Что я не знал желаний, что меня
И совесть никогда не грызла, совесть,
Когтистый зверь, скребущий сердце, совесть,
Незваный гость, докучный собеседник,
Заимодавец грубый, эта ведьма,
От коей меркнет месяц и могилы
Смущаются и мертвых высылают?..
Нет, выстрадай сперва себе богатство,
А там посмотрим, станет ли несчастный
То расточать, что кровью приобрел.»
Нет, скупость Барона не совсем уж иррациональна. То есть она, конечно, иррациональна в том плане, что поставленной цели барон, как видно из финала пьесы, так и не достиг. Он не получил не только реальной власти, но и даже гипотетической. Ибо вовсе не факт, что накопленного богатства хватило бы, чтобы стать важным сеньором, под стать Герцогу. Поэтому муки Барона были напрасны. Но психологически понять его я могу. Так что, на мой взгляд, он тоже не скряга в чистом виде.
Персонаж № 4 - помещик Плюшкин.
А вот кто по-настоящему иррационально жаден, так это гоголевский Плюшкин. Его скупость носит не просто иррациональный, но и деструктивный характер.
«— У меня не так, — говорил Собакевич, вытирая салфеткою руки, — у меня не так, как у какого-нибудь Плюшкина: восемьсот душ имеет, а живет и обедает хуже моего пастуха!
— Кто такой этот Плюшкин? — спросил Чичиков.
— Мошенник, — отвечал Собакевич. — Такой скряга, какого вообразитъ трудно. В тюрьме колодники лучше живут, чем он: всех людей переморил голодом.»
Принципом жизни Плюшкина стало «все мне, ничего от меня», и такая бизнес-стратегия привела к полному развалу его имения. Помещик, по сути, жил натуральным хозяйством, тем, что производят его крепостные. Всякая торговля у него прекратилась, так как производимая продукция не могла быть реализована из-за того, что Плюшкин заламывал за нее нереальные цены:
«…неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались в пыль.»
Плюшкиновское скопидомство, как оно описано Гоголем, имело явные признаки психического расстройства. При этом Чичикову он согласился продать своих мертвых и беглых душ достаточно быстро и при этом весьма дешево, в отличие от Собакевича и Коробочки. Здесь сыграло свою роль то, что эти души, во-первых, не были для Плюшкина чем-то осязаемым, они либо умерли, либо убежали, а во-вторых, души не были товаром, который валялся у него в амбарах, не принося доходов, но по крайней мере и не требуя на себя расходов. За души, пусть и мертвые ему еще приходилось платить государству подати. То есть «товар», которого у него, собственно, уже и не было в наличии, был такого рода, что от него не только не будет прибылей, но и более того, из-за него собственник несет существенные убытки. Это, пожалуй, единственное обстоятельство, которое говорит, что Плюшкин все же не совсем выжил из ума, в остальном он очень близок к этому.
«И до такой ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти человек! мог так измениться!»
Поэтому Плюшкину можно отдать первое место в топе рейтинга литературных скряг.
Персонаж № 5 - Потап Иванович Лоскутков.
И в завершение я бы добавил в список еще одного менее известного, но весьма колоритного скрягу: Потап Иванович Лоскутков, главный герой водевиля Некрасова «Петербургский ростовщик» и советской киноэкранизации этого произведения - фильма «Сватовство гусара», 1979 г.
Персонаж довольно комичный, из героев, рассмотренных выше, ему наиболее близок мсье Гарпагон. Как и французский коллега, ростовщик Лоскутков крайне прижимист, за дочерью своей не только не дает приданого, но еще и просит за свое согласие на брак у Налимова так сказать «калым». На самой дочери страшно экономит, одевает ее в одежды, заложенные его должниками, из-за чего в одной из сцен пьесы у него выходит конфуз.
Но более всего забавны его воспоминания о покойном отце.
«Было года мне четыре,
Как отец сказал:
"Вздор, дитя мое, всё в мире,
Дело -- капитал".
И совет его премудрый
Не остался так:
У родителя наутро
Я украл пятак.
….
Вскоре свыкся понемногу
С ролею скупца
И, ложась, молился богу,
Чтоб прибрал отца.
Добрый, нежный был родитель,
Но в урочный час
Скрылся в горнюю обитель,
Навсегда угас!
Я не вынес тяжкой раны,
Я на труп упал
И, обшарив все карманы,
Горько зарыдал.
....
Вот теперь зато, под старость,
Есть немножко тут (показывая на карман),
Пусть приходят люди в ярость,
Говорят: он плут!
И за что ж бранить за это,
Мне отец сказал:
"Честь -- фальшивая монета,
Плутни -- капитал!"»
В фильме слова у его песни другие, но суть та же.
“Мне внушал папаша с детства, не жалея отчих сил
Деньги все - и цель, и средства, помни это, сукин сын.
И родному человеку я поверил, гран мерси
И папашу под опеку взял я, бог его спаси...”
Соответствующий фрагмент из фильма «Сватовство гусара», 1979 г.
Как видно из этих фрагментов, именно отец воспитывал в сыне соответствующие деловые качества, и сын хорошо развил их в себе. Так что папаша мог быть доволен, что хотел, то и получил.
«Налимов. Вы за деньги готовы отца родного продать!
Лоскутков. А что?.. Да уж умер… царство ему небесное (крестится), в академию медицинскую можно бы… да жена тогда была еще жива… Куда! руками и ногами! А ведь сгнил же в земле.»
Тут можно вспомнить слова героя другого произведения русской литературы: «Вот злонравия достойные плоды!».
Таким образом, Лоскуткова нельзя обвинить в иррациональной скупости. Его поведение продиктовано тем, что, во-первых, так его воспитывал отец, а во-вторых, Лоскутков на личном опыте убедился, что такая модель поведения работает и приносит успех.