Жила-была в одном местечке девушка, добрая, нежная, скромная, любила она одного молодого человека — всем сердцем. И тот её тоже любил, по крайней мере, так говорил и в это верил. Пожениться они собирались. Но приехала тут одна девица... Про таких в песне поётся: «Красивая и смелая дорогу перешла. Черешней скороспелою любовь её была». И не любовь даже, а так, желание острых ощущений. Чтобы не просто погулять, душеньку потешить, а напоказ, при невесте, с её женихом, чтобы взять и разбить чужое счастье. И сердце скромной девушки не вынесло такого удара, такого предательства — наложила она на себя руки. Узнав об этом, молодой человек сошёл с ума от горя и тоже свёл счёты с жизнью. А развязная девица уехала восвояси. Хорошо развлеклась, правда?
А вот ещё история.
Вышла девушка замуж, да не то что вышла — родные уговорили, заставили. Она думала: стерпится — слюбится. Но не слюбилось. Муж — тряпка, маменькин сынок, а свекровь... У-у... Недаром про тёщ кучу анекдотов сложили, а про свекрух что-то не слыхать, всё больше страшилки. Видимо, потому так, что живучи стереотипы: тёща — это смешно, а свекровь — страшно. В общем, пришлось девушке несладко: свекруха поедом ест, а нелюбимый муж заступиться боится, всё мамке своей в рот смотрит. От такой жизни можно и в петлю полезть или уйти из дома куда глаза глядят. А куда уйдёшь, если некуда? Да тут ещё угораздило эту девушку влюбиться в одного мужчину и, когда муж уехал, тайком встречаться с милым. Она думала: хоть какой-то свет в окошке. А тот поматросил и бросил, уехал, и дело с концом. И такая тоска смертная на девушку навалилась, что жить она больше не смогла.
А ещё такая история есть.
Жила-была девушка, красивая, талантливая, с матерью жила, а та всё ей богатого жениха искала. Влюбилась девушка в одного интересного мужчину, и тот ею увлёкся, да так, что чуть не женился, но пришлось ему срочно уехать по делам, причём надолго, а девушка так затосковала, что чуть не умерла от горя. Решила она тогда выйти замуж хоть за кого-нибудь, и подвернулся один кавалер, завалященький, зато преданный. Однако накануне свадьбы вернулся интересный мужчина, уже решивший жениться на другой по расчёту, и, желая повеселиться напоследок, уговорил девушку гулять с ним весь день, а она и поверила, что он на ней женится, и бросила своего завалящего жениха. А после гуляния выяснилось, что надежды девушки были напрасными, что стала она игрушкой в руках циника. И покатилась бы она по наклонной плоскости, если бы не ревнивый жених, который, не снеся оскорбления, убил свою невесту.
Узнаёте?
Оля Василькова из пьесы «Светит, да не греет», Катерина Кабанова из «Грозы» и Лариса Огудалова из «Бесприданницы».
Каждый в той или иной степени знаком с творчеством Александра Николаевича Островского: если не читал тексты пьес, то видел театральные постановки и фильмы — экранизации произведений драматурга или хотя бы слышал о них. Драму «Гроза» изучают в школе, так что какой-то культурный след в памяти человека остаётся от творчества Островского. А оно велико и сильнейшим образом повлияло на русский театр и русскую драматургию в целом.
В последнее время не могу читать новости ни в газетах, ни в Интернете, радио не слушаю, телевизор не смотрю, как и видеоматериалы (блоги, влоги, бандерлоги), хотя раньше интересовалась выступлениями всяких политических и околополитических деятелей. Но как отрезало — не могу. Одно и то же, и никаких изменений: олигархи, как и раньше, обогащаются, чиновники имитируют бурную деятельность, русский народ нищает и вымирает, мигрантов становится всё больше и больше, никакие проблемы не решаются, государство даже не в состоянии обеспечить свою армию всем необходимым, и с миру по нитке люди собирают средства для бойцов, военных медиков и так далее. Тошно от этого. Я не корова, чтобы каждый день жевать одну и ту же информационную жвачку, а повлиять на ситуацию не могу.
Обратилась к творчеству Островского потому, что в нём сильно русское начало, которое я очень ценю, и чем дальше, тем больше, потому что русскость наша подвергается серьёзнейшим испытаниям. Раз уж вся статья о женщинах, то не могу не сказать о современных девочках.
Мне по роду занятий приходится, слава богу, чаще общаться с серьёзными и умными, но в жизни сталкиваешься со всякими. Вы не замечали, что многие школьницы и девы чуть старше хотят: членства в стае — раз (эта потребность в культурной антропологии называется потребностью в сопричастности), популярности — два, денег (или того, что можно на них купить ради престижа) — три? И это всё, предел мечтаний, только ненасыщаемые социальные потребности, и ни одной духовной. И вот ещё поветрие: всё чаще русские девочки надевают длинные закрытые платья, хиджабы и другие платки, характерные для мусульманок (правда, порой слишком яркие, что не соответствует традициям ислама, ведь само слово «ислам» по-арабски значит ʻпокорностьʼ, а смирение должно проявляться и в одежде), иногда поверх обычной куртки накидывают длинный платок. Казалось бы, что плохого в стремлении к Богу, как его ни назови, к святости, благости, высшим ценностям? Но где Бог, а где эти девочки? Я как русский человек, пусть не воцерковлённый, но чувствующий своё духовное родство с православием, не могу быть к этому безучастной.
Видя всё это, хочется припасть к заветному роднику и напиться чистой воды. И вернулась я к истокам, к культурным корням.
Вспомнила, например, что из всего наследия Островского прочитала пьес пять, не больше. Понятно, что спектакли и фильмы видела, но это не в счёт, потому что текст первичен. Решила прочитать все пьесы Александра Николаевича, созданные им единолично и в соавторстве с Николаем Яковлевичем Соловьёвым. Получила большое удовольствие.
Как хороши женщины в пьесах Островского! Драматург подарил русскому театру множество запоминающихся женских образов: это и Александра Негина из комедии «Таланты и поклонники», и Людмила из пьесы «Поздняя любовь», и Елена Кручинина в драме «Без вины виноватые», и Юлия Тугина в «Последней жертве», и Вера Филипповна из комедии «Сердце не камень», и Ксения Васильевна из пьесы «Не от мира сего», и Параша в «Горячем сердце», и Василиса Мелентьева из одноимённой драмы, и Анна Павловна в «Шутниках», и Настя в комедии «Не было ни гроша, да вдруг алтын», и Агния в пьесе «Не всё коту масленица», и Аннушка в комедии «На бойком месте», и Наташа из «Трудового хлеба»...
Их дурные поступки Островский объясняет средой, воспитанием, обстоятельствами, их достоинства воспевает, их благими, решительными, самоотверженными поступками восхищается.
Даровитейший актёр-самоучка Константин Александрович Варламов, сыгравший в Александринском театре множество ролей из пьес Островского, сказал как-то драматургу, что тот идеализирует женщин. Островский отшутился.
Так идеализирует или нет?
Если изучать биографии творческих людей того времени, бросается в глаза множество связей, которые пронизывали культурное сообщество. Например, на становление Варламова как актёра в значительной степени повлияла Александра Ивановна Шуберт (любимая ученица знаменитого Михаила Семёновича Щепкина), дружившая с Фёдором Михайловичем Достоевским. Она по-матерински поддерживала и другое дарование — Маню Стремлянову, ставшую в замужестве Савиной.
Как актриса Мария Гавриловна Савина долгое время не знала себе равных, сорок лет была примой Александринского театра, сыграла множество ролей, в том числе в комедии «Старшая и меньшая», автором которой был старший брат Достоевского, Михаил Михайлович. Именно Савина, сыгравшая Верочку в комедии Тургенева «Месяц в деревне», стала последней любовью Ивана Сергеевича.
Писатель был потрясён игрой актрисы, её умом и естественностью, четыре года писал ей нежные письма, хотел на ней жениться, но этим планам не суждено было сбыться, тем более что она относилась к Тургеневу почтительно-дружески, но не более.
Мария Гавриловна Савина как раз и воплощала в себе русское начало. Вот как отозвался о ней журналист и публицист Влас Михайлович Дорошевич: «Баба, помещица, аристократка, купчиха, мещанка, актриса, смешная, жалкая, страшная, трогательная, любящая мать, жена, любовница, подросток, старуха, разгульная, религиозная, — русская женщина на всех ступенях, при всех поворотах судьбы, во всяких моментах её трудной жизни». Причём Савиной в любом возрасте удавалось перевоплотиться из старухи в подростка так, что менялось всё: движения, лицо, походка, фигура, смех, голос, взгляд. Дорошевич был на концерте Савиной, где она сыграла четыре роли: деревенскую девку Акулину во «Власти тьмы» Л.Н. Толстого, старую княжну в «Холопах» П.П. Гнедича, помещицу Наталью Петровну в «Месяце в деревне» И.С. Тургенева и юную Варю в «Дикарке» А.Н. Островского. Дорошевич пишет в мемуарах «Старая театральная Москва»: «Это было какое-то чародейство, волшебство, колдовство. Четыре раза в вечер мы видели Савину и ни разу не видели Савиной. Это уже не искусство, а какое-то наваждение».
Наталья Петровна в пьесе «Трудовой хлеб», Поликсена из комедии «Правда хорошо, а счастье лучше», Егорушка в комедии «Бедность не порок», царица Анна из драмы «Василиса Мелентьева», Надя в «Воспитаннице», Лидия Юрьевна в комедии «Бешеные деньги», Лариса в «Бесприданнице», Катерина в «Грозе», Негина из «Талантов и поклонников», Юлия из «Последней жертвы», Евлалия в «Невольницах», Параша и Матрёна в «Горячем сердце», Елена из «Женитьбы Белугина», Вера Филипповна из пьесы «Сердце не камень», Клеопатра в комедии «На всякого мудреца довольно простоты» и другие роли — это всё Савина в пьесах Островского. За исключением мальчика Егорушки, сыгранного ею в двенадцать лет в киевском театре, остальные роли — женские.
Чтобы по-настоящему воплотить на сцене женские образы, созданные Островским, нужно самой походить на этих женщин, знать, как они живут, о чём думают, что чувствуют.
Когда читаешь мемуары Савиной, названные ею «Горести и скитания», поражаешься стойкости девочки, которая с семи лет стала играть в любительских спектаклях, а с пятнадцати — в профессиональных театрах. В Бобруйске пятнадцатилетняя Маня Подраменцова (Стремлянова — сценический псевдоним) была вынуждена заменить только что родившую актрису и сыграла Татьяну Даниловну в драме Островского «Грех да беда на кого не живёт», причём имела такой успех, что к её отцу явился сорокалетний капитан просить её руки. В те же пятнадцать лет в минском театре она играла Полину в «Доходном месте» и Верочку в «Шутниках» Островского.
Вы подумаете: а что же ей на месте-то не сиделось? Почему она из города в город кочевала?
Государственных (императорских) театров в XIX веке было мало, поэтому пышным цветом цвели частные труппы. А их нужно было создавать и финансировать. Часто эти труппы жили один сезон, потом распадались, и актёры были вынуждены искать заработка где придётся. А если не распадались, то кочевали из города в город, потому что зрителей было не очень много и им постепенно наскучивали одни и те же пьесы.
Тогда и появились антрепренёры — содержатели частных театров. Ими часто становились сами актёры, у которых были амбиции и уверенность в собственных силах. Держал антрепризу и первый муж Савиной, Николай Николаевич Савин. Он был заурядным актёром, который умел только закатывать глаза и монотонно бубнить, да и антрепренёром был никудышным, так как думал лишь о собственном кармане, а не об интересах публики и актёров.
Антреприза как частное зрелищное предприятие могла быть удачной только при поддержке местных «тузов», поэтому актёрам приходилось наносить визиты богатым и знатным, а также всем лицам, облечённым властью. Вот что писала, например, Мария Савина в своих воспоминаниях «Горести и скитания» о казанской антрепризе: «Губернатор Скарятин принимал горячее участие в судьбе театра и даже произвёл себя в директора; мы все должны были ездить к нему на поклон и привозить ложу на бенефис...», то есть самый дорогой билет — в ложу.
Всё это очень хорошо знал Александр Николаевич Островский, комедии и драмы которого с трудом преодолевали сопротивление цензуры, хотя и шли на ура по всей России. Чтобы представить себе театральное закулисье того времени, можно прочитать его пьесы «Таланты и поклонники» и «Без вины виноватые» или посмотреть экранизации этих произведений.
В главных героинях этих пьес угадываются черты выдающихся актрис, современниц Островского: Марии Савиной, Полины Стрепетовой, Любови Косицкой. У каждой была непростая судьба, каждая была наделена потрясающим талантом.
Пьеса «Таланты и поклонники» названа Островским комедией, хотя смешного в ней мало. Случайно ли, что главную героиню зовут Александра Николаевна Негина? Её имя и отчество — женские варианты имени-отчества самого драматурга. Пусть не ипостась Островского, но сходство должно быть. Фамилия героини образована от слова «нега», то есть блаженство, наслаждение, нежность, страстность. В личной жизни Негина счастья не обрела, потому что театр, искусство для неё важнее всего. Но чтобы играть на сцене, нужно иметь покровителей, иначе дорогие билеты покупать не будут и театр разорится.
Островский показывает нам типичную сценку общения таланта с поклонником:
Дулебов. Вот видите ли, моё блаженство, я человек очень добрый, нежный — это тоже всем известно... я, несмотря на свои лета, до сих пор сохранил всю свежесть чувства... я ещё до сих пор могу увлекаться, как юноша...
Негина. Я очень рада; но какое же отношение имеет всё это к моей квартире?
Дулебов. Очень просто. Разве вы не замечаете? Я люблю вас... Лелеять вас, баловать... это было бы для меня наслаждением... это моя потребность; у меня очень много нежности в душе, мне нужно ласкать кого-нибудь, я без этого не могу. Ну, подойдите же ко мне, мой птенчик!
Негина (встаёт). Вы с ума сошли!
Дулебов. Грубо, мой друг, грубо!
Негина. Да с чего вы вздумали? Помилуйте! Я вам никакого повода не подавала... Как вы осмелились выговорить?
Дулебов. Потише, потише, мой дружочек!
Негина. Это что ж такое! Приехать в чужой дом и ни с того ни с сего затеять глупый, обидный разговор.
Дулебов. Потише, потише, пожалуйста! Вы ещё очень молоды, чтобы так разговаривать.
<...>
Дулебов. Извините, я думал, что вы девица благовоспитанная; я никак не мог ожидать, что вы от всякой малости расплачетесь и расчувствуетесь, как кухарка.
Негина. Да ну, хорошо; ну я кухарка, только я желаю быть честной.
Дулебов. И поздравляю вас! Только честности одной мало, надо быть и поумнее, и поосторожнее, чтобы потом не плакать. Билета мне не присылайте, я не поеду на ваш бенефис, мне некогда; а если вздумаю, так пошлю взять в кассе. (Уходит.)
Антрепренёр из комедии «Таланты и поклонники», некто Гаврило Мигаев, чутко держит нос по ветру, ему важно угодить не галёрке (студентам и прочей бедноте), а князю Дулебову, помещику Великатову, важному чиновнику Бакину.
Дулебов. Негина нам не годится, говорю я вам. Вы обязаны угождать благородной публике, светской, а не райку. Ну, а нам она не по вкусу, слишком проста, ни манер, ни тону.
Мигаев. Гардеробу не имеет хорошего, а талант большой-с.
Дулебов. Ну, талант! Много вы, мой милый, понимаете!
Мигаев. Действительно, ваше сиятельство, я понимаю не очень много; но ведь мы судим... извините, ваше сиятельство, по карману: делает сборы большие, так и талант.
<...>
Дулебов. Ха, ха, ха! Ну, пожалуй... Ну, что такое Негина? Какая это первая актриса! с ней скучно, мой милый, она не оживляет общества, она наводит на нас уныние.
Мигаев. Что же делать! уж если так угодно вашему сиятельству, так я с ней контракта не возобновлю.
Дулебов. Да, непременно.
Мигаев. У неё контракт кончается.
Дулебов. Ну, вот и прекрасно. Вся наша публика будет вам благодарна.
Такие антрепренёры не выдумка Островского, а самая настоящая реальность. Например, казанский антрепренёр Медведев, чтобы угодить избранной публике, устроил в театре так называемую «контору» — фойе с единственным во всём театре трюмо, так что актрисы поневоле вынуждены были в антрактах приходить туда, чтобы осматривать свой наряд, а там уже стояли те, кому Медведев позволял вход за кулисы. Савина стеснялась приходить в «контору», но антрепренёр сказал, что дичиться публики глупо, нужно заводить знакомства, иначе бенефисы будут пустые. Пришлось подчиниться.
Актёрам платили «разовые» (например, 15 рублей за спектакль считались хорошими разовыми), на которые, как и на скромное жалованье, трудно было жить. Наибольшую прибыль актёру приносили бенефисы. Само слово «бенефис» и означает по-французски пользу, прибыль. Это спектакль в честь одного из его участников, свидетельство признания его заслуг и мастерства. Сбор от бенефиса частично или полностью поступал в распоряжение бенефицианта.
Казалось бы, чего же лучше? Если ты молода, талантлива, нравишься публике, то играй, твори, будь счастлива. Но из мемуаров Марии Савиной складывается совсем другая картина. Минуты счастья при удачных бенефисах, когда дарят цветы и устраивают овации, быстро проходят, и остаётся каторжный труд, когда нужно без конца учить новые роли, играть каждый день, потому что антрепренёр торопится использовать талант как ходовой товар. Никакого здоровья на это не хватит. Савина падала в обморок от усталости, сильно болела, потеряла ребёнка.
Труппа Медведева покинула Казань и переехала в Орёл на зиму, а летом должна была играть в Саратове. Вот цитата из воспоминаний Савиной: «Доктора советовали мне перестать играть, иначе повторится то, что было в Казани; но мы жили тем, что зарабатывали, и отдых был немыслим. Жизнь моя опять стала каторгой». Актриса старалась изо всех сил, могла за неделю выучить три роли, в течение двенадцати дней играть каждый раз в новом спектакле. (Спросите-ка у нынешних актёров, способны ли они на такое.) Антрепренёр в качестве награды дал Савиной несколько дней отдыха!.. Оцените милость «барина». Вскоре в театре начались интриги, против блистательной Савиной ополчились менее удачливые коллеги. Медведев забыл её услуги и стал всячески притеснять. Счастье, что слава актрисы уже была велика, и её пригласил антрепренёр Саратовского театра, даже выплатил неустойку Медведеву за несоблюдение контракта.
Ещё два слова об антрепренёрах. Кем был содержатель частного летнего театра в Саратове? Вот как об этом пишет Савина: «Николаю Владимировичу Лихачёву, саратовскому помещику, бывшему гусару, страстному охотнику и добрейшему человеку, приснилось когда-то (факт), что он может быть хорошим антрепренёром, и... он снял саратовский театр».
Подавляющее большинство антрепренёров были хозяйчиками и рассматривали театр прежде всего как лавочку, как способ добыть деньги и потешить своё тщеславие. Поэтому содержателя нижегородского театра Фёдора Константиновича Смолькова актёры называли «выродком» среди антрепренёров, потому что он их не надувал, чрезмерно не эксплуатировал, выполнял все обязательства. В современном языке слово «выродок» является бранным и обозначает человека, который в своей семье или среде выделяется крайне негативными качествами, но в XIX веке его употребляли и как слово с положительной оценкой, называя так того, кто вообще выделяется из себе подобных, кто из ряда вон по своим качествам, в том числе поражает всех своими достоинствами.
А кто главная героиня драмы Островского «Без вины виноватые»? Любовь Ивановна Отрадина, девица благородного происхождения. Имя у неё «говорящее»: любовь и отрада — воплощённое счастье. Только почему-то сама шьёт себе платье, ждёт не дождётся милого друга, от которого у неё уже есть маленький сын, а тот приходит украдкой, чтобы никто не видел, хотя и называет Любу «чистым золотом», потому что знает её прекрасные качества...
В школе актёрского мастерства Михаил Семёнович Щепкин учил своих юных коллег непринуждённости, простоте, правдоподобию на сцене, близости к природе. Ученицей Щепкина была и Люба Косицкая.
В 16 лет она поступила на сцену Нижегородского театра, а через три года её пригласили в Малый театр. Темпераментная и потрясающе естественная Любовь Косицкая стала одной из любимых актрис Островского, его музой. Именно для неё драматург написал «Грозу», которая прогремела на всю Москву. Более того, без рассказов Любы о себе (о своих родителях, которые были крепостными у жестокого барина, о страхе перед ним, о выкупе на волю, о своей службе в горничных, своих мечтах, любви к природе и Богу) Островский не смог бы написать поразительные монологи Катерины.
Катерина. Такая ли я была! Я жила, ни об чём не тужила, точно птичка на воле. <...> Встану я, бывало, рано; коли летом, так схожу на ключок, умоюсь, принесу с собой водицы и все, все цветы в доме полью. У меня цветов было много-много. Потом пойдём с маменькой в церковь, все и странницы, — у нас полон дом был странниц; да богомолок. А придем из церкви, сядем за какую-нибудь работу, больше по бархату золотом, а странницы станут рассказывать: где они были, что видели, жития разные, либо стихи поют. <...> Таково хорошо было!
Варвара. Да ведь и у нас то же самое.
Катерина. Да здесь всё как будто из-под неволи. И до смерти я любила в церковь ходить! Точно, бывало, я в рай войду и не вижу никого, и время не помню, и не слышу, когда служба кончится. Точно как всё это в одну секунду было. Маменька говорила, что все, бывало, смотрят на меня, что со мной делается. А знаешь: в солнечный день из купола такой светлый столб вниз идёт, и в этом столбе ходит дым, точно облако, и вижу я, бывало, будто ангелы в этом столбе летают и поют. А то, бывало, девушка, ночью встану — у нас тоже везде лампадки горели — да где-нибудь в уголке и молюсь до утра. Или рано утром в сад уйду, ещё только солнышко восходит, упаду на колена, молюсь и плачу, и сама не знаю, о чём молюсь и о чём плачу; так меня и найдут. И об чём я молилась тогда, чего просила, не знаю; ничего мне не надобно, всего у меня было довольно. А какие сны мне снились, Варенька, какие сны! Или храмы золотые, или сады какие-то необыкновенные, и всё поют невидимые голоса, и кипарисом пахнет, и горы и деревья будто не такие, как обыкновенно, а как на образах пишутся. А то, будто я летаю, так и летаю по воздуху. И теперь иногда снится, да редко, да и не то.
После статей Добролюбова о самодурах («Тёмное царство» ) и «Грозе» («Луч света в тёмном царстве») читающая публика и театральная аудитория с бóльшим вниманием стала относиться к пьесам Островского, а названия статей в качестве метафор вошли в общенациональный фонд выразительных средств русского языка.
Например, А.И. Герцен через четыре года после публикации добролюбовской статьи «Луч света в тёмном царстве» в работе «Новая фаза в русской литературе» так писал о «Грозе»:
В этой драме автор проник в глубочайшие тайники неевропеизированной русской жизни и бросил внезапно луч света в неведомую дотоле душу русской женщины, этой молчальницы, которая задыхается в тисках неумолимой и полудикой жизни патриархальной семьи. Островский уже раньше избирал предметом своих произведений социальный слой, лежащий ниже образованного общества, и выводил на сцену потрясающие своей правдивостью образы. Глядя на героев, которых он выловил в стоячих и разлагающихся водах купеческой жизни, на всех этих спившихся отцов семейства, на этих воров, осеняющих себя крестным знамением, на этих негодяев и плутов, тиранов и холопов, думаешь, что находишься за пределами человеческой жизни, среди медведей и кабанов. И однако, как низко ни пал этот мир, что-то говорит нам, что для него есть ещё спасенье, что оно таится в глубине его души, и это что-то, это ignotum[1] чувствуется в „Грозе”.
Потрясающе правдивые образы русских женщин есть у Островского во всех его творениях.
Вот пьеса «Воспитанница» (сцены из деревенской жизни), созданная в 1858 году. Чем не вариант «Грозы»? Ещё не отменено крепостное право, и рабство во всех видах пышным цветом цветёт в усадьбе помещицы Уланбековой, владелицы двух тысяч душ. У неё есть приживалки, горничные, любимцы из числа дворни и воспитанница Надя. Барыне скучно, вот она и нашла себе занятие — бедных девушек воспитывать да замуж выдавать по своему усмотрению. Надя не первая и не последняя. Дети играют в куклы, а барыня играет живыми куклами.
Это диалог её юного сына Леонида со старым дворецким.
Леонид (не слушая). А что, Потапыч, много у нас хорошеньких девушек?
Потапыч. Вот видите ли, сударь, если взять в рассуждение, так оно точно, как девушек не быть! Есть и в вотчине, и в дворне; только притом же надобно сказать, что у нас насчет этого строгости большие. Наша барыня, по их строгой жизни и по своему богомольству, очень за этим наблюдают. Теперича возьмите то: воспитанниц и горничных, которых любят, сами замуж отдают. Коли где им человек понравится, за того и отдают, и приданое дают, не большое -- этого нельзя сказать. У нас всегда воспитанницы две или три не переводятся. Возьмут у кого-нибудь девочку, воспитают ее; а как минет лет семнадцать или восемнадцать, так без всякого разговора и отдают замуж, за приказного или за мещанина в город, как им вздумается, а иногда и за благородного. Да, сударь, да! Только какое житье этим воспитанницам, сударь! Беда!
Леонид. А что?
Потапыч. Уж очень строго. Скажут: я тебе нашла жениха, и вот, скажут, тогда-то свадьба, ну и конец, тут уж разговаривать ни одна не смей! За кого прикажут, за того и ступай.
Барчук, который учится в Петербурге, приехав в имение, понимает, что скоро ему всё достанется, потому что мать стара. Он как медведь в малиннике: столько красивых девок! А лучше всех Надя. Её по своему капризу Уланбекова решает выдать замуж за дурака и пьяницу, и бедная воспитанница в отчаянии. Предчувствуя весь ужас будущей жизни, Надя решается ответить на ухаживания Леонида, хотя бы на лодке покататься, чтобы было что вспомнить. Для него же это просто интрижка, хотя и он жалеет бедную девушку.
Леонид. Что ж теперь делать-то?
Надя. Да что вы хлопочете-то! Ничего ведь вы сделать не можете: уж оставьте лучше! Вы же теперь скоро уедете в Петербург; веселитесь себе; что вам об таких пустяках думать, себя беспокоить!
Леонид. Да ведь мне тебя жалко!
Надя. Не жалейте, пожалуйста! Я сама как сумасшедшая на беду лезла, не спросясь ума-разума.
<...>
Леонид. А как уж очень-то тебе, Надя, тяжело будет с мужем-то жить, что ж тогда?
Надя (плача). Ах, оставьте вы меня! Сделайте милость, оставьте! (Рыдая.) Об одном я вас прошу: оставьте меня, ради бога! (Рыдает.)
Гавриловна и Лиза (машут руками). Ступайте! Ступайте!
Леонид. Что ж вы меня гоните! Мне, чай, жалко её! Я всё-таки подумаю, может быть, можно ещё как-нибудь помочь ей.
Надя (с отчаянием). Ни помощников, ни заступников мне не надо! не надо! Не хватит моего терпения, так пруд-то у нас недалеко!
Леонид (робко). Ну, я, пожалуй, уеду... Только что она говорит! Вы, пожалуйста, смотрите за ней! Прощайте! (Идёт к дверям.)
Надя (вслед ему громко). Прощайте!
Вы обратили внимание на слова Нади о пруде? А я раньше как-то не замечала, что мотив утопления у Островского повторяется, а потому является значимым.
Способов наложить на себя руки немало, почему же героини ищут погибели именно в воде?
Вода считается одной из фундаментальных стихий мироздания. В самых разных мифологиях это первоначало, исходное состояние всего сущего. Акт омовения возвращает человека к первоначальной чистоте. Ритуальное омовение становится своего рода вторым рождением, это и лежит в основе христианской символики крещения, где соединяются очищающие, растворяющие и плодородные свойства воды: смывание греха, растворение старой жизни и рождение новой. Вода несёт и прямо противоположные смыслы: водная бездна и чудовища в ней являются метафорой смерти. В воде как мифологическом образе соединены мотивы рождения и смерти, недаром в сказках говорится о живой и мёртвой воде.
Вода является универсальным символом чистоты и плодородия, очищения и возрождения. Древние люди верили, что чистая вода, родниковая и дождевая, особенно роса, имеет целебные свойства. Вода стала эмблемой жидкостей вообще, в том числе крови, ведь она так же циркулирует, течёт, связана с жизнью и смертью. Поэтому возникает символизм воды как переходного состояния из одного мира в другой.
Когда жизнь опостылела, когда отчаяние толкает на самоубийство, невозможно хладнокровно рассуждать — действуют иные силы: бессознательное, подсознание, фольклорные и мифологические архетипы. Видимо, поэтому женщины, живущие в гармонии с природой в деревне или приволжском городке, воспринимают водную стихию не только как бездну, которая их поглотит, но и как утраченный первоисточник, к которому они возвращаются, как материнское лоно, из которого все когда-то вышли. Смерть в воде представляется им как самая естественная и чистая (очищающая).
Катерина Кабанова бросается в Волгу, не в силах жить с постылым мужем и злобной свекровью. Лариса Огудалова говорит на прощание матери: «Или тебе радоваться, мама, или ищи меня в Волге».
В пьесе «Светит, да не греет» много мифологических и реальных отсылок к воде. Едва приехав из-за границы, Ренева ищет себе кавалера на пару дней, чтобы развлечься. Вот что она без стеснения говорит своему прежнему воздыхателю:
Ренева (смеясь). А вы думаете, я бы так и оставила вас в покое, если бы нашла вас прежним? Нет, я бы помучила, потешилась. Ведь я вообще страшно зла, я не могу без желчи глядеть на людское спокойствие, мне так и хочется хоть каплей отравить чужое счастье. От меня добра не ждите!.. Ох!.. Да!.. Так что же мне делать здесь пока? Давайте мне что-нибудь, кого-нибудь укажите! Наконец у меня даже здесь нет кавалера, а мне хотелось бы вот, в последний раз, осмотреть все родные места, покататься по реке! Вы не годны... отяжелели.
И старый кавалер знакомит женщину, свободную от предрассудков и морали, со своим молодым соседом, который любит Олю Василькову и собирается на ней жениться. Но Реневой не даёт покоя чужое счастье, хочется его разбить.
Рабачёв. А если невозможно?
Ренева. Ни слова!.. Ужли же это такая страшная жертва? Нет, этот вечер мы вместе, вдвоем, и никто нас не разлучит. Мы пустимся сейчас на лодке туда... куда-нибудь подальше! Прокатимся в последний раз!.. В последний раз вы с этой странной женщиной!.. Уеду, тогда успеете любить и наслаждаться, не уйдёт ваше сонное счастье! Собирайтесь! Я бегу к лодке и там жду!
На беду Оля слышит этот разговор. Для неё жизнь сосредоточена в любимом человеке, а он на пороге предательства.
Оля (с крыльца, вслед Рабачёву). Убежал! Воротить бы надо на минутку. (Кричит негромко.) Боря, Боря!.. Нет, не воротишь! Да нет, что же я! Ведь он знает, знает, что мне расстаться с ним всё равно, что с жизнью. (Приподнимается на крыльце и кричит громко.) Боря, Боря! Так ты и знай! Что с тобой расстаться, что с жизнью — мне всё равно!
В славянской мифологии утопленницы превращались в русалок (купалок, водяниц). Древние русичи и их потомки верили, что в русальную неделю, следующую за Троицей, водяные девы выходят на берег, бегают по полям, качаются на деревьях, могут защекотать встреченных людей до смерти или увлечь в воду.
Ренева. А что там сверкает?
Рабачёв. Вода между ракитником; там всё заливы. А вон дальше белеет —это песок; это он от луны кажется белым.
Ренева (восторженно). Вода, ракитник, белый песок! Там русалки, —пусть они нас вместе защекочут. Я сама хочу быть русалкой! Едем!
А после катания по реке влюблённый неистовый кавалер не хочет отпускать заезжую кокетку. И снова вода становится знаком перехода из одного мира в другой.
Рабачёв. Да так! Если вы не хотите быть моей навсегда, так смерть нас повенчает.
Ренева. Что вы говорите!
Рабачёв. Да, схвачу вас сейчас, да вместе в воду!
Ренева (отступая). Вы с ума сошли?
В славянских верованиях было и представление о том, что русалки входят в свиту водяного. Даже самый приземлённый персонаж пьесы, зажиточный мужик Дерюгин, думающий только о прибыли, знает, что с водой шутки плохи.
Дерюгин (прислушиваясь). Ишь ты, как плещет, ишь, как бултыхнулась! (Подходит к берегу.) С нами крестная сила! Уж не водяной ли шутит? Ну, а коли рыба, так уж рыбища редкостная. Завтра же утром скомандую своим парням в этом самом месте неводом закинуть!
И действительно, парни закинули утром неводок и вытащили, только не то, что хотели. Это несколько реплик горе-жениха:
Рабачёв. Да, я пришёл... Я пришёл сюда, а там на берегу, на песке, видел её... Она лежит на берегу, на песке... белая...
Рабачёв. Я посмотрел на неё, долго смотрел... Я хотел бежать от неё... Я бежал, а она, не двигаясь, шла за мной... Или я ещё всё там, на берегу, подле неё; или она здесь подле меня... (Опускается на стул, хватаясь за голову.)
Рабачёв (встаёт). Ах, нет, нет, я с ума сошёл. Она там, на берегу... лежит... белая... Пойдёмте к ней, посмотрите на неё.
Рабачёв. А невозможно, так пойдёмте к ней! Я не знаю, кто из нас виноват, кто убийца. Мы будем судиться перед ней. Если вы виноваты, так я вас утоплю в той же реке и на том же самом месте. Пойдёмте!
Рабачёв. Люди добрые! Там... на берегу, на песке, лежит мёртвая девушка; чистая душа, ни в чём неповинная. Её убили. А убийца — я! (Падает на колени.) Кланяюсь вам всем, кланяюсь всему свету белому. Кланяюсь матери сырой земле! Простите меня! (Встаёт.) Сам я виноват, сам я себя и казню. (Убегает.)
В пьесе «Грех да беда на кого не живёт» Островский опять использует мотив утопления, хотя он проявляется не в делах, а в словах.
Краснова (встаёт). Ишь ты день-то сегодня какой невесёлый, пасмурный! (Садится.) Бесталанная моя головушка! Что только я над собой сделала! Зачем я замуж пошла? Утопила я себя, просто утопила!
Героиня (Татьяна Даниловна Краснова) гибнет не по своей воле, а от руки мужа, которого не любит, за которого пришлось пойти замуж, чтобы не умереть с голоду. Узнав о том, что жена встречается с барином, своей прежней любовью, лавочник расправляется с женой на глазах семейства.
Краснова (со слезами). Я виновата, Лёв Родионыч, я вас обманула. Не любила я вас никогда и теперь не люблю. Уж лучше вы меня оставьте, чем нам обоим мучиться. Лучше разойдёмтесь!
Краснов. Как разойтись? Куда разойтись? Нет, врёшь! А на ком же я свою обиду возьму? Ты говоришь, что не любишь меня и не любила, а я, видишь ты, по городу ходил да ломался, что меня барышня любит распрекрасная. На ком мне этот стыд теперь взять? Пошла в кухню! Не умела быть женой, будешь кухаркой! Не умела с мужем ходить об руку, ходи по воду. Ты меня в один день состарила, и я теперь над твоей красотой погуляю! Что ни день, что ни взойдёт солнце красное, кроме тычка наотмашь да попрёка не дождёшься ты от меня весь свой век; разве как-нибудь, под сердитую руку, убью тебя как собаку. Да подайте мне ножик!
<...>
Краснов (отталкивая его). Прочь! От мужа только в гроб, больше никуда! (Уходит. Слышен крик Красновой: „Пустите меня!” Возвращается.) Вяжите меня! Я её убил.
Пьеса написана в 1862 году. Такое отношение к женщине как к вещи было обычным явлением во времена Островского.
В пьесе «Дикарка», названной Островским комедией, чиновник Вершинский так говорит о своём желании жениться на Варе:
Ашметьев. Вы женитесь? Любопытно знать, как вы, молодые люди, нынче женитесь.
Вершинский. Точно так же, как и вы, с тою только разницей: мы не так богаты нежными чувствиями. Жизнь коротка, задачи так велики; мы люди, призванные к общественной работе, или, лучше сказать, перестройке, — нам некогда млеть и утопать в личном счастии.
Ашметьев. Значит, вы смотрите на брак...
Вершинский. Как на физиологическую потребность. Вообще женщина с её нервами, с её ахами и охами представляется мне существом не очень высоким. Конечно, бывают из них и выродки, но они-то нам и не нужны. И потому-то я задумал жениться на девушке очень обыкновенной, не только без всяких высших вопросов в голове, но даже без образования, чтобы как можно менее тратить моего времени на женщину.
Обратили внимание на слово ВЫРОДКИ? Оно употреблено не как бранное слово, а в значении человека, утратившего типичные свойства себе подобных, как бы выродившегося, выделившегося из своей среды. У Вершинского выродки среди женщин — это женщины, подобные мужчинам по интеллекту, духовному развитию, но они ему не нужны, потому что как же помыкать равными себе, ничего не получится, а ему в женщине нужна раба, над которой бы он возвышался ежедневно и ежечасно.
Как изумляется этот чиновник, когда в «дикарке» Варе обнаруживает то, чего никак не предполагал...
Варя. Так: «Не пойду за вас».
Вершинский (подумав). Гм! Что же вы медлили, чего вы дожидались, чтоб сообщить мне такую приятную новость?
Варя. Думала.
Вершинский. Думала, ого! Интересно бы знать тот умственный процесс, который вы принимаете за думанье.
Варя (обидясь, сквозь слёзы). Нет, я думала, много думала.
Вершинский. Мне кажется, что барышни в таких случаях жизни всего меньше думают, а только верят в какую-то судьбу, которая где-то написана.
Варя (с сердцем). А я вот думала.
Вершинский. И что же вы думали? Любопытно.
Варя. Я нашла, что я очень проста и глупа... не гожусь вам.
Вершинский. Такое сознание делает вам честь, но я, в свою очередь, подумал именно об этом ещё прежде вас. И странно было бы мне не подумать! Вам в ваших недостатках признаваться незачем, — они не тайна для меня. Если я взглянул на них, может быть, слишком снисходительно, так уж это мой проигрыш.
Варя. Я не хочу ни проигрыша, ни выигрыша, я не хочу никакой игры; я хочу жить... Я не хочу снисхождения... (Сквозь слёзы.) Мне обидно... Я думаю, что я найду у людей другое что-нибудь, а не снисхождение... Слышите! Вот я о чём думала.
Вершинский. Не ожидал, не ожидал... Это делает вам честь.
<...>
Вершинский. Каково, а! Не ожидал, вот уж не ожидал. Она — думала! У ней является что-то похожее на мысль и на чувство собственного достоинства... она приходит к заключениям, к выводам. Хм! Эта дикая деревенская девочка... непонятно!
Интересно, что у Островского нет трагедий, в основном комедии да «картины жизни». «Как это? — возразите вы. — А „Гроза”? А „Бесприданница”? А бросившаяся в реку Оля Василькова? А убитая мужем Татьяна Краснова? Там же героини гибнут!»
А вот так. У Островского это драмы.
[1] Ignotum (лат.) — неизвестное.