Варила детям борщ, и Кристи попросила приготовить его с колбасой. Я сказала Лёше — он всё купил. И я стала варить борщ — всё это вечно у меня на ходу, быстренько, между консультациями. Когда я доставала колбасу, то увидела только два кусочка одной колбасы и второй, которую дети совсем не едят. Я ещё думаю: «Странно… Что это Лёша не купил колбасу». Да, ладно. Сделала, сколько есть. Я колбасу сроду никогда не ем, естественно, а детям не запрещаю.
Но в то же время… окей, я его слепила из того, что было. Что-то позвонила Лёше, узнать про колбасу, он не ответил. Ну, и всё. Я убежала на консультацию. Борщ, естественно, сварила. Дети пришли — покушали. Все довольны.
Лёшка вечером возвращается домой и говорит:
— Слушай. Чего это ты в огромном борще сделала три кусочка колбаски.
— В смысле?
— Ты почему остальное не порезала?
Я отвечаю:
— А какое остальное? Я не видела остальное.
Выясняется, что лежит целая палка колбасы. Я в упор её не вижу. А вижу только два эти кусочка. Естественно, я сделала только один из них, потому что второй — не тот, который любят дети. И всё. И когда я открываю холодильник и вижу этот кусочек, потому что я знаю, что там его нужно найти, автоматом кусочек проступает.
И я вдруг осознаю: как так… почему я не вижу это большое, а вижу маленькое. Почему мне это большое недоступно? Я понимаю на уровне ощущений, что я блокирую это большое.
И так я схлопываю очередное осознание, понимание, как мы не видим то, что вокруг нас происходит. И как мы не связываем одно с другим. Ну, кажется, окей, ты была на бегу, тебе оставалось пятнадцать минут до консультации, надо было быстро порезать эту колбасу, поджарить её, добавить в борщ.
Мозг может объяснить, почему это происходит. Но мы редко связываем: то, что происходит с внешним миром — равно нашему внутреннему миру. Всегда и без исключений. Ведь он из нас.
И когда ты это открываешь или готов в это идти…
Хотя я вам сейчас покажу, как нет никакой готовности вообще.
Мы привыкли все расценивать через готовность, но это основная игра, которая внутри нас. И когда ты это понимаешь, то тогда нет никакой готовности.
Получается, колбаса для меня это сигнал. Почему я не вижу большего? Почему я не готова его воспринять? Вся эта белиберда, что я там бежала, надо было быстро, и я просто не увидела — это не работает. То есть происходит именно то, что происходит.
Мы должны понять, что с нами всегда происходит именно то, что должно произойти, чтобы максимально нас разбудить в этом моменте. Но мы всегда спим. Мы спящие котята. Ещё и слепые, которые долбимся в это целое со всех сторон, постоянно и ни на грамм не видим.
Мы не способны принять то, что вокруг нас. И натыкаясь на это, мы думаем, что это стена. И мы как-то это обозначаем, мы объясняем себе, почему мы туда пройти не можем. То есть, не видя этого целого, мы, естественно, из узкой точки себя раскрываем эту часть, как-то называем её и живём с ней, как данность. То есть в нашем мире появляется данность. Мы ей верим, потому что мы так чувствуем сейчас.
Вчитайтесь в это несколько раз. Это важно.
Но мы не можем чувствовать по-другому, потому что мы не способны увидеть это большее. Иное. Мы не способны его распознать внутри себя и отдаться ему, смириться с этим. Но смириться не в том значении, как мы привыкли, а, когда я с миром заодно.
Сейчас я вам об этом расскажу изнутри.
Когда я погружаюсь внутрь себя, я понимаю, как это целое сдавливает меня.
Почему я не вижу большего?
Потому что я с этим большим борюсь.
И это очень сильно внутри видно и ощущается, хотя на физике оно тоже есть, оно тоже было. Но мы же упорно это не замечаем. Но я не то, что не замечаю, я это замечаю, более того я туда ходила несколько раз мимоходом, на бегу ж опять, но я заметила, как на каком-то этапе мы водим себя вокруг себя. То есть мы не даём себе распознать эту глубину. И наше сознание очень быстро скинет поверхностный слой, и мы им удовлетворяемся.
Когда я сплю, у меня иногда поджимает рёбра, особенно левое. Ни с того ни с сего. Как отлежала, скажем так. Мне надо расправиться, перевернуться на другой бок и тогда я обратно сплю. Это не то, что оно мешает, это не то, что оно болит, потому что в обычной жизни это не ощущается. Это только при сне и редко бывает, но оно есть. Я уже несколько раз в это погружалась и удовлетворённая слоем, который открывается, шла дальше. И опять потом вляпываюсь в это.
Потом Кирюха приехал со сборов. И говорит:
— Мам, что-то мне как-то дышать интересно. Как будто мне рёбра поджимают.
Я говорю:
— Ну, ладно. Хорошо. Расслабься.
То есть я дала ему физику, дала ему упражнения, как расслабиться. Всё расслабилось у него, естественно. Но я опять это не связываю с собой, вернее замечаю фоном, что надо в это посмотреть, но не срочно.
Если это будет более интенсивно, я в это пойду. Но мы вот такие вещи, которые на поверхности, игнорируем часто, потому что мы сами себя блокируем. Мы не идём в это, потому что ж мы играем сами с собой. И мы сами выстраиваем эту блокировку, и мы так искусно это придумываем вокруг, что не даём себе туда идти.
И у нас всегда есть часть, которая хочет это обнаружить и показать. И она с разных сторон нам это показывает, и часть, которая это блокирует.
И это игра с самим собой. И она постоянна и повсеместна. Замечали?
И когда я пошла в это через колбасу, которая меня уже проняла, вернее, не колбаса, видимо, а как бы мозг уже считывает разные сигналы об этом, с разных сторон, и тогда он уже, естественно, готов воспринять. То есть это есть готовность наша перейти на следующий уровень и более глубже себя погрузить и начать видеть большее.
Но это, на самом деле, не готовность, потому что никакой готовности в принципе нет. Всё всегда с нами есть. Всё всегда в нашем доступе. Но мы придумываем эту игру, чтобы играть, чтобы занимать себя, чтобы не взрослеть.
Это только одно — о своём собственном взрослении, о своей собственной ответственности. Хотя там нет уже понятия ответственности. Это о том, что мы себя бережём.
При погружении я почувствовала, насколько мы сильно себя бережём! Нам кажется, что мы бережны с собой, но это так смешно, потому что нет никакой бережности.
Это как, для примера, нам надо пойти из садика в школу. Ну да, стресс же у ребёнка: новый коллектив, уроки, учёба, приспособиться к учителям, к кабинетам, к новой нагрузке. И это про все переходящие этапы. Но мы же себя бережём! Говорим:
— Давайте, пожалуйста, бережно. Ну вот я сейчас не готова. Ну не так сразу. Ну, давайте, пожалуйста, растянем это на семь лет. Вот год я буду привыкать к коллективу. Год я буду привыкать к нагрузке. Год я буду привыкать к знаниям. Постепенно, пожалуйста. Я ещё хочу поиграть. У меня ещё много игрушек. Мне ещё не до этого. Дайте мне возможность ещё пожить полной жизнью.
Мы детей так часто бережём. Если бы вы видели, как мы на самом деле бережём своих детей, то расхохотались бы в голос. Точно также, как бережём себя. Мы постоянно такие бережливые пуглишки. Пуглишки, которые вообще боятся жить и боятся воспринимать эту жизнь.
Мы всегда есть эти частоты. В нас всегда есть это большое. Но мы этого боимся, потому что мы пугливые береглишки. И мы себя от этого обезопасиваем.
И когда я это вскрыла, я просто хохотала в этот момент, потому что я сразу становлюсь всеми своими клиентами одновременно, кто боится расти. Естественно, я им это выстраиваю. Но каждый же клиент/человек/событие о тебе. Каждая колбаса о тебе!
Каждое слово ребёнка о тебе. Вообще всё только для нас.
Но мы от этого прячемся, мы просто, капец, как прячемся от самих себя.
И когда я погрузилась внутрь себя, я увидела, почувствовала, как я зажимаю себя, как я просто сдавливаю себя, как кусочек бумаги. И это такая огромная сила, которая тебя сминает просто в точку. И даже в то, что меньше точки. До пикселя, до полного, кажется, уничтожения. И ты пытаешься, ухватиться за любую точку.
Окей, тебе смяли ноги, ты чувствуешь тазом или всей верхней частью. Тебе смяли таз, ты чувствуешь грудью. Тебе смяли грудь, ты чувствуешь шеей и головой. Тебе смяли голову, ты чувствуешь шеей. Тебе сминают шею, ты чувствуешь зубом своим, щитовидкой, ещё чем-то. Ты пытаешься ухватиться за идентификацию самого себя, потому что самое страшное, что с нами происходит, это когда мы теряем эту идентификацию, когда мы теряем привычное в этом времени и пространстве.
Но большое оно нас, якобы, сминает, но оно никогда не сминает на самом деле, потому что сминание — это есть расправление. Это один и тот же процесс. Просто он идентифицируется по-разному.
Со стороны целого — это расправление. Со стороны части — это сминание, как будто меня смешивают со всем пространством сразу. И это очень страшно на этом этапе.
Но чего тут, собственно говоря, такого для меня? Я уже миллион раз теряла свою идентификацию.
Но это следующие уровни восприятия самого себя. Я вижу, что на этом уровне сразу открывается. Как ты начинаешь слышать это пространство. Не слышать, на самом доле.
Ничего мы не слышим. Мы слышим очень ограниченно, мы видим очень ограниченно, мы дышим очень ограниченно, мы воспринимаем очень ограниченно через малую щёлочку себя, это, буквально, 2 процента от того, что есть. Всегда. Всегда без исключений. И мы привыкли так, потому что нам так безопасно. Но когда мы это вскрываем, начинается самое удивительное и интересное.
Начинается офигенное открытие самого себя. И, можно сказать, что новых способностей самого себя. Но нет там никаких новых способностей. Всё это всегда было с тобой от рождения и до рождения, и в миллиардах рождений. Это то, чем ты всегда являешься. Это то, что всегда с тобой есть. Это то, что всегда с тобой неразрывно.
Это как мы носим свои почки, и они с нами неразрывны. Мы же их не ощущаем, как то, что мы носим. Но потом люди, например, набирают килограммы и тоже их носят, и мы тоже их не замечаем. Тем более если эти килограммы в пределах нормы, мнимой нормы, которую нам показали, и мы этому верим, то мы их носим и не замечаем, что они с нами есть. Они с нами срастаются.
Точно также и здесь.
Мы носим с собой эту правду и не готовы с ней расставаться, не готовы сминаться в ней, что, на самом деле, расправляться в этом целом.
И это всегда очень мощно. И мы боимся обладать этим всем объёмом одновременно.
Мы не выдерживаем эту частоту. И из этой частоты нас выкидывает в привычное.
И потом мы опять создаём эти игры, и ходим вокруг да около специально, чтобы, по сути, дорастить себя до этих объёмов, дорастить себя до важности самих себя, до сильности самих себя, до мощности самих себя. И это всегда так удивительно, и очень смешно.
Я хохочу в погружениях всегда, потому что, когда открывается истинная правда или честность самого себя, или когда ты сам с собой просто смотришь в зеркало и нет у тебя разделения между тобой и зеркалом, и ты не можешь себе сказать неправду в этот момент, ты не можешь уже бегать, ты уже настолько близко сам с собой и смотришь глаза в глаза, что ты просто не можешь по-другому, и это самое офигенное ощущение, что есть. И это самое обалденное состояние, что есть. И в этих состояниях раскрывается это всё не для того, чтобы только почувствовать в раз на этом моменте, а для того, чтобы прожить это тотально. Ощутить это тотально. И быть этим. Быть этим всё больше и больше.
И да, там другие возможности. Если смотреть на мир ещё из разделённости, то там возможности. Там то, что становится тебе доступным, но оно, на самом деле, всегда с тобой было. Это базовая твоя комплектация, также как ты носишь свой вес, почки, проблемы и так далее. То, что всегда с тобой. Просто ты перестаёшь это замечать. Оно настолько с тобой, что атрофируется. Это как твои навыки, умения, ваши изменения, когда я людей погружаю в глубины себя, они быстро трансформируются и становятся абсолютно другими, но они мало это замечают, потому что эта другость себя, она становится твоей основой, сутью, и ты уже не можешь по-другому. И когда ты из этого воспринимаешь, тебе кажется, что это норм.
Так устроена наша психика. И мы себя так постоянно затираем, мы не видим этих изменений в тотальном объёме, потому что мы перекатываемся сами по себе.
Это колобок, который катается сам по себе. То этим боком, то этим, то этим. Но всё всегда есть. Всё всегда есть в тебе. И это самое офигенное, что есть.
И это очень круто, когда ты это открываешь, когда ты сминаешься или расправляешься опять в глубинах самого себя или в низинах, в вышинах. Не важно, как это назвать. Это есть единое пространство себя и всех остальных, и всего, что только есть, было, будет и бесконечно существует во Вселенной и вне Вселенной тоже. И это всегда мощно.
Это мощно, как мы прячемся от себя, как мы хотим с собой бережно, нежно, пожалуйста, растяните мне это на семь лет.
С кем мы разговариваем? С кем мы договариваемся? Только с собой.
Но когда это большое, как тесто, которое уже невозможно спрятать в кастрюле, оно будет выходить из берегов, оно тебя поглотит.
И это важно быть поглощённым этим, но поглощённым быть пугает, якобы, кого-то на этих этапах. Но нет никакого поглощения. Ты сам себя обрабатываешь. Ты сам себе становишься доступен. И это всегда очень сильно — быть себе доступным.
А как ваш доступ к себе?
И о чем вам ваша «колбаса»?