Не много оправившись от тифа, вернули меня в лагерь. Как вернули, сам ушел из лазарета. Просто надоело было смотреть, как каждое утро выносили тела умерших от болезней заключенных. А в лагере у меня друзья были, соскучился по ним. И вот в одно морозное утро я пришел к ним. Они конечно обрадовались. Позже мне принесли котелок с кашей. Наши товарищи умудрялись тырить картошку с кухни, а тут и каша подвернулась.
Сам ведь знал, что есть все нельзя, но так увлекся, что съел всю кашу подчистую. Меня скрутило, думал, умру. Пацаны поили меня теплой водой и переворачивали с бок на бок, пока меня не пронесло в буквальном смысле. И тут мне повезло. Спасли они меня.
В лагере после лазарета к работам не принуждали, давали время восстановить здоровье. В конце зимы 1942 года, я попал в команду могильщиков. Построили, нас значит возле казармы, человек сто и повели на лесопилку. Здесь нам вручили по одной горбатой доске и повели нас в город. Идем по одной из улиц, растянувшейся колонной, я в середине. Конвой впереди и сзади. Вижу, колонна поворачивает за угол, огляделся, охранников не видно. Решил бежать.
Я взял да и сиганул через забор ближайшего дома. Сначала доску перекинул, потом и я вслед за ней. В этом доме жила женщина с ребенком. Она впустила меня к себе, накормила картошкой в «мундире», но ночевать не оставила. Боялась, что их расстреляют. Я попросил показать в каком направлении наши и я двинулся на восток вдоль железной дороги.
Шел, пока не стемнело, добрел до первой деревни и постучался в крайнюю избу. Открыл, старик, впустил меня и накормил. Там я пробыл около трех дней. Жил в сеновале, восстанавливал силы для нелегкого пути.
Но своих увидеть мне было не суждено. Утром пришли полицаи, деда избили, а меня нашли и отправили обратно в лагерь. Кто то из деревенских меня сдал. Думал, все расстреляют, но повезло, только побили. Помню, меня лежачего в крови поднял пожилой немец и сказал: «Век! Век!», мол, убирайся. Пожалел, видать.
Недельки через две нас молодых отправили на завод имени Дмитрова в Могилеве, до войны здесь выпускали авиационные двигатели. От большого завода остались только стены, станки и оборудование успели эвакуировать на восток. Немцы превратили предприятие в еврейское гетто. Здесь находилось около 1200 евреев, ремесленники, портные, часовщики, сапожники.
Разместили нас в бывшем литейном цеху с такими же «малолетками». Помню посередине печь-буржуйка над ней фонарь и трехэтажные нары вдоль стен.
Здесь я познакомился со своим земляком Колькой Грибановым. Он работал на кухне и часто меня подкармливал. Хлеба принесет, картошки или картофельную кожуру на край.
Из гетто нас гоняли убирать город, разгребали мусорки, завалы, разбирали ветхие бревенчатые дома. Бревна приносили в лагерь, заготавливали дрова. С приходом весны жить стало полегче. В нашем рационе появилась крапива, лебеда. Из этой травы мы варили суп, редко и с мясом. Иногда немцы отдавали заключенным собачатину. Шкуру оставляли, а мясо отдавали. В тепле всем ходить хочется.
Тогда немцы много собак убивали, что в деревне, что в городе. Тихо было, не привычно тихо без лая.
До сих пор помню этот случай. Сидит наш пацан Колька Клюев возле печки и печет картошку. Ему тогда лет 14 было. Подходит, значит Данила, он постарше был и начинает отбирать картошку. Колька заревел, ну я подошел как дал по носу этому Даниле. Тут как назло надзиратель выскочил, как черт из табакерки. Кстати надзирателей набирали из лагерных, так называемые «Капо» - прислужники фашистов.
«Кто бил?» - спросил он.
Потерпевший указал на меня.
На утреннем строе привязали к козлам для распилки бревен и отстегали 50 раз. Сначала терпел, но потом уже кричал от боли. Четыре дня пролежал на животе, зад горел будто к нему приложили раскаленную чугунную сковородку.
Из воспоминаний Серебрякова Бориса Павловича.