Периодически Мурава уходил. Я не следил за ходом времени специально, но откуда-то знал, что старик пропадал каждые 3 дня.
В такие моменты, когда я оставался один, всё моё времяпровождение сводилось к созерцанию старенького, потрескавшегося кувшина, стоявшего на пустующем иконостасе а углу одной крохотной комнатушки.
Оконных проемов в этой части избы не было, и потому окружение освещала одна лишь оплывшая свеча. Её размеренный огонек бросал на скудную обстановку и мой угловатый силуэт приглушенный свет, - я же размышлял над тем, есть ли что-то в безнадежно забытом сосуде или он все-таки пуст.
Возможно, был смысл подойти к нему и узнать правду, какая она есть, но... зачем? Странным образом я находил отзвук некоторого совсем человеческого интереса, а может быть даже и волнения, когда не знал окончания этой незамысловатой, мной же созданной истории, и в этом было какое-то утешение.
- Сиди в хате, - в очередной раз строго-настрого завещал Мурава, как обычно куда-то однажды уходя. - Не доверю я тебе топор покеда что, но дрова разобрать пожалуйста.
Дрова я, конечно, разобрал. Аккуратным и ровным рядом потеснившись вдоль покосившегося навеса, деревянные обрубки туперь укоряюще глазели на меня почерневшими от сырости спилами.
Тяжелые капли гулко барабанили по моей пустой голове, а я все не отрывал взгляда от деревянной жерди с небольшим цепом на конце.
Инструмент лежал на земле неподалеку от входа в избу, и тем привлек мое внимание. Старик всегда брал цеп с собой, и вот на этот раз забыл.
...
Не было туда не тропинки, ни даже хоть мало-мальски явного намека на то, что ступала в этих местах когда-нибудь нога человека. Крепко сжимая цеп в руках, я осторожно пробирался сквозь дремучие заросли, доверяя одной лишь интуиции. И интуиция меня не подводила.
Нет-нет, а замечая порой характерные просветы в кустьях, я покорно склонялся перед ними и двигался вперед.
Дорога заняла не более 15 минут. Когда я ступил на поросший бурьяном луг, моему взору отерылась угнетающая картина.
На продолжительное время задержав внимание, подле опушки можно было различить останки лачуги, которую давным-давно пожрал лес. Её темный остов напоминал сгнившие от какой-то давно позабытой хвори кости, а душа, что некогда наполяняла это место, развеялась, словно пепел по ветру, унеслась далеко прочь.
Подле деревянных останков равномерным строем молчали невысокие горбатенькие деревца. Подойдя ближе, я сообразил, что деревцами эти были яблони, и когда-то в этом месте произрастал славный и плодовитый сад.
Сейчас же кривые ветви деревьев напоминали изборожденные язвами лапы невиданной миру твари, давно почившей и свесившей конечности вниз.
Прислонившись к одной из таких яблонь, сидел Мурава. Печально свесив голову, он что-то держал в руках. Подле покоился отсыревшый холщевый мешок.
Я молча сел рядом, и Мурава, выждав, сказал:
- Не нужно мне это, - он тряхнул головой в сторону цепа. - И давно уже не нужно было, а всё брал. Не первую зиму они появляются, и не первую зиму сразу ж погибшие. Чтоб помнил. Потому, не иначе...
Повернув голову, я различил в руках Муравы сморщенное иссиня-чёрное яблоко.
Он больше ничего не говорил. Только всё рассматривал яблоко, а затем плакал. Мы пробыли ещё некоторое время в мёртвом саду, а после вернулись прежним путем домой.
...
Прошло несколько дней, и Мурава, не выдержав, снова ушел. Я по своему обыкновению озарил крохотную комнатку слабым светом и посмотрел на кувшин.
Не вспомнится мне теперь, что я тогда подумал, и почему так сделал.
Вопреки прежнему порядку, я подошел к иконостасу и взял в руку небольшой кувшин. Судя по весу, в нем явно что-то было. Помедлив, я вытряхнул содержимое на пол.
Тогда я впервые попытался улыбнуться. Ничего, конечно же, не вышло, но тем не менее одно я тогда всё же понял - всему свое время.
Ведь как только опрокинул верх низом я этот невзрачный кувшин, рассыпались по полу нежно-розовые, едва ли не прозрачные яблочки.