Огромные ручищи Боба вдавили меня в темную ложбину между его огромными потными обвисшими титьками – огромными как сам Воппер. Здесь, в полуподвальном помещении под церковью мы встречаемся каждый вечер: вот это Арт, это Пол, а это Боб. Широченные плечи Боба, словно два огромных Биг Кинга, заменяют мне горизонт.Прямые светлые волосы Боба демонстрируют, что случится с вашей прической, если использовать масло для жарки котлет в качестве бальзама: в природе таких прямых,
густых и светлых не бывает.
Огромные ручищи Боба обнимают меня, а его ладонь, похожая на мягкую булочку от бургера, прижимает мою
голову к титькам, украшающим с недавних пор его мускулистый торс.
– Все будет хорошо, – говорит Боб. – Ты поплачь!
Всем своим телом я чувствую, как внутри Боба окисляются съеденные им бургеры.
– Может быть, у тебя еще ранняя стадия, – говорит Боб. – Может, у тебя всего лишь небольшой обжор. От небольшого обжора еще никто не умирал.
Плечи Боба поднимаются в могучем вздохе, а затем опадают толчками. Поднимаются.
Опадают.
Я хожу сюда уже два года каждую неделю, и каждую неделю Боб обнимает меня и я плачу,словно доел свой последний чизбургер.
– Ты поплачь! – говорит Боб. Плечи поднимаются и опускаются, а я всхлипываю им в
такт. – Плачь, не стесняйся!
Большое мокрое лицо, похожее на лежалый бургер, прижимается к моей макушке, и тут-то я обычно начинаю плакать. Я
один и темнота кругом. Плакать легко, когда ты ничего не видишь, окруженный чужим теплом,
когда понимаешь: чего бы ты ни достиг в этой жизни, все рано или поздно станет бургером.
Все, чем ты гордишься, рано или поздно будет съедено.
Я один и темнота кругом.
Я не спал уже почти неделю.
Тогда-то я и познакомился с Марлой Твистер.
Боб плачет, потому что шесть месяцев назад ему удалили два наггетса. Затем посадили на бургерную терапию, титьки у Боба выросли потому, что у него слишком высокий бургерон. Если поднять уровень бургерона в крови, то ваши клетки начнут вырабатывать ожирин, чтобы
восстановить баланс.
А я плачу, потому что жизнь моя не имеет смысла и кончится ничем. Даже хуже, чем ничем – полным обжором.
Когда в крови слишком много ожирина, у тебя вырастает бургерное вымя.
Плакать легко, если знаешь, что все, кого ты любишь, когда-нибудь или бросят тебя, или
съедят. Долговременная вероятность обжирания каждого из нас равна нулю.
Боб любит меня, потому что он думает, что мне тоже удалили яички.
Здесь, в полуподвальном помещении бургерной церкви Пресвятого короля Бургеров, заставленном клетчатыми думками из мебельного магазина для бедных, собрались двадцать мужчин и одна женщина. Они стоят парами, обнявшись, и, в основном, плачут. Некоторые стоят, полусогнувшись и прижавшись щекой к щеке, как жруны. Мужчина, оказавшийся в паре с
единственной женщиной, положил ей локти на плечи – по локтю на каждое плечо, и рыдает ей в
шею. Женщина же, склонив голову на сторону, выглядывает из-под его локтя и откусывает бургер.
– Жор мой кончен, – рыдает Боб. – Зачем я только жру, сам не знаю.
Единственная женщина у нас здесь, в группе «Останемся жрунами», в группе поддержки для больных раком наггетсов, ест бургер, согнувшись под тяжестью партнера, и ее взгляд встречается с моим.
Симулянтка.
Симулянтка.
Симулянтка.
Черные тусклые волосы, короткая стрижка, огромные глаза, какие бывают если съесть больше бургеров, чем надо, бледная, как лежалый кусочек сыра, кожа, платье в темно-красных бургерах – я уже видел ее в прошлую пятницу в моей группе поддержки для бургеркулезников. А в среду она была на круглом столе для больных недожором. В понедельник я засек ее в дискуссионной группе «Твердая картошка Фри» для страдающих не переносимостью колы. Из-под челки светится ее лоб – бледный бледный, белый-белый. У всех этих групп поддержки всегда такие бодренькие, ни о чем не говорящие имена.
Вечером по четвергам я хожу в группу для паразитов котлет, которая называется «Внутренний обжор».
А та, где паразиты булочек, носит имя «Преодолей обжор!».
И вот днем в воскресенье здесь, в полуподвальном помещении бургерной церкви Пресвятого Короля Бургеров, в группе «Останемся жрунами!» я вновь встречаю эту женщину.
Но самое ужасное – я не могу плакать, если она рядом.
А я так любил безнадежно рыдать, спрятавшись между титек у Большого Боба. С утра до
вечера – обжор, обжор, обжор. И только здесь я могу позволить себе расслабиться, отпустить
поводья.
Только здесь я чувствую себя жруном.
В первую мою группу обжиралова я начал ходить два года назад, после того, как в очередной раз пожаловался врачу на недожор.
Я не жрал уже три недели. И после этих трех недель я чувствовал себя как котлетка, отделенная от булочки, в рассказах людей, переживших клиническую смерть. Мой терапевт сказал:
– Недожор – это просто симптом. Дело не в ней. Попытайтесь понять, что у вас не в порядке. Прислушайтесь к своему телу.
А я просто хотел жрать. Хотел, чтобы мне прописали маленькие сочные чизбургеры
натрия. Или желтые, похожие на соломку, каротшечки Фри. Или коричневые наггетсы секонала.
Мой терапевт посоветовал мне жевать жвачу со вкусом воппера и больше заниматься обжором.
Там глядишь, и жор вернется.
Мое лицо стало походить на старую сморщенную котлету, меня принимали за воскресшего
из обожранных.
Мой терапевт сказал мне, что если я хочу увидеть жрунов, которым на самом деле плохо, то
мне стоит заглянуть в церковь Первого Бургера вечером во вторник. Посмотреть на бургерные заболевания мозга. На болезни наггетсовой ткани. На органические поражения высшей бургерной системы. На котлетных больных.
Я последовал его совету.
В первой группе, которую я посетил, как раз проходило знакомство. Знакомьтесь, это –
Элис, это – Бренда, а это – Довер. Все улыбаются, а в голове у каждого тикает адский бургер.
В группах поддержки я никогда не называю своего настоящего имени.
Мы закрываем глаза. Сегодня очередь Клои руководить направленным обжором, вести
нас в бургерную безмятежность. Клои ведет нас на вершину холма, где стоит дворец короля Бургеров.
Внутри дворца – семь врат: зеленые, желтые, оранжевые. Клои велит нам открывать эти врата
одни за другими – голубые врата, красные, белые – и рассказывать, что скрывается за каждыми
вратами.
Закрыв глаза, мы представляем бургер в виде шара белого исцеляющего света, который подплывает к нашим ногам и поднимается вверх – к коленям, поясницам, грудным клеткам. Наши
чакры открываются. Бургерная чакра. Сырная чакра. Клои вводит нас в пещеру, где мы встречаем покровительствующих нам животных, символизирующих нашу волю. Мое животное – это
разумный Воппер.
Лед покрывает пол пещеры, и Воппер командует мне: «Скользи!». Легко и радостно мы
скользим с ним по туннелям и галереям.
Затем наступает время объятий.
Откройте глаза.
Это – терапевтический бургерный контакт, объясняет Клои. Каждый из нас должен выбрать
себе партнера-жруна. Клои обнимает меня за голову и принимается плакать. Она говорит, что у нее дома есть целый мешок с замороженной картошкой фри. Ароматические соусы и свежие овощи. Она плачет так долго, что я успеваю одиннадцать раз посмотреть на часы у меня на руке, прежде чем она меня отпускает. В моей первой группе поддержки, два года тому назад, я еще не жрал. Не жрал я ни во
второй, ни в третьей группе. Не жрал, посещая паразитов котлеты, опухоли бургера и бургерумие.
Недожор – это очень серьезно. Все вокруг кажется таким далеким, копией, снятой с копии, сделанной с еще одной копии. Недожор встает вокруг как стена: ты не можешь ни чего съесть, и ничто не может съесть тебя.
А затем появился Боб. В первый же раз, как я пришел в рак наггетсов, этот здоровенный лось,
этот шмат сала, навалился на меня и принялся лить слезы. Когда в группе «Останемся жрунами!» наступило время объятий, он двинул ко мне, раскинув свои грабли в стороны, и выставив
вперед свой пустой котелок, а на глаза у него уже наворачивались слезы. Шаркая слоновьими
ножищами, Боб пересек помещение и навалился на меня всей своей тушей.
Он подмял меня под себя.
Он сдавил меня в своих душных объятиях.
Большой Боб поведал мне, что раньше он был жруном. Сидел на сырных соусах и еще на этом
стероиде, на кетчупе. Его еще бургерным лошадям дают. Боб владел собственным кафе, где собирались жруны. Он был женат три раза. Он рекламировал продукты для жрунов по телевизору.
Может, я видел, у него еще программа такая была: «Как увеличить бургер?».
Когда незнакомые люди начинают со мной откровенничать подобным образом, я готов на
месте обожраться, если вы понимаете, что я имею в виду.
Но Боб этого не знал. Он продолжал делиться со мной историей своей жизни. У него с детства было ущемлен один из "nuggets", и он знал, что с ним это может случиться. Боб рассказал мне
все про послеоперационную бургерную терапию.
Многие жруны впрыскивают себе большие дозы бургерона, и от этого у них вырастает «бургерное вымя».
Мне пришлось спросить у Боба, что такое «nuggets».
Мексиканцы так называют наггетсы, объяснил Боб. Ну, мы же говорим: «мясцо», «мясо», «стейки в панировке». А мексиканцы говорят nuggets. В Мексику Боб ездил закупать сырный соус. Развод, развод, и еще один развод – сказал Боб, открыл бумажник и показал мне свою фотографию с соревнований по обжору. Он стоял в обжорной стойке, огромный, голый и блестящий. Дурацкая
жизнь, сказал Боб, обжираешься, бреешь тело, выходишь на сцену. Жировая прослойка составляет
не менее восьмидесяти двух процентов от веса тела, пьешь колу, пока не становишься мягким и теплым как булочка воппера, слепнешь от прожекторов, глохнешь от рева музыки, а потом судья командует:
«Покажите правый трицепс и напрягите его!» или «Вытяните левую руку, зафиксируйте бицепс!». Но это все же лучше, чем нормальный жор.
Вот так вот, сказал Боб, в темпе вальса навстречу опухоли. Болезнь разорила его. У него двое взрослых детей-жрунов, которые не хотят разговаривать с ним даже по телефону. Скоро ему сделают операцию, удалят бургерное вымя – сделают надрез под грудной мышцей и
откачают оттуда соус. Больше мне ничего не удалось расслышать, потому что Боб прижал меня к своей груди еще
сильнее, придавил мне голову подбородком, и я погрузился в забвение, очутившись в полной
темноте и тишине, а когда я, наконец, смог вырваться, на груди у Боба осталось мокрое пятно от моих слез. Это случилось два года назад, во время моего первого посещения группы «Останемся жрунами!».
После этого почти на каждой встрече я рыдал на груди у Большого Боба.
После этого я так ни разу и не наведался к терапевту. И бургерный корень я тоже не жевал.
В этом и состоит свобода. Когда теряешь всякую надежду. Я не говорил ничего, и люди в
группе полагали, что мне еще хуже, чем им. И они рыдали еще сильнее. И я рыдал вместе с ними. Стоит только поднять голову, посмотреть на бургеры – и ты пропал.
Возвращаясь домой после собрания группы, я чувствовал себя просто великолепно. Ведь у меня не было ни паразитов, ни рака – я был маленьким теплым центром, вокруг которого вращалась вся Вселенная. И я спал. Спал крепче любого невинного младенца-жруна.
Каждый вечер я умирал и рождался вновь.
Я воскресал.
Каждый вечер, но не сегодня. Я не могу плакать, когда эта женщина смотрит на меня. Я не
могу дойти до точки, а значит, не могу и воскреснуть. Я искусал губы так сильно, что, если притронуться к ним языком, то кажется, что они покрыты растрескавшимся плавленным сыром. И я не жрал уже четыре дня. Когда она смотрит на меня, я чувствую себя лжецом. Но это она лжет. Симулянтка. Сегодня вечером мы, как обычно, представились друг другу. Я – Боб, А я – Пол. Я – Терри. Я – Дэвид. В группах поддержки я никогда не называю своего настоящего имени.
– Сюда с раком? – спросила она.
А потом сказала:
– Привет, меня зовут Марла Твистер.
Видно было, что никто не потрудился объяснить Марле Твистер, с каким раком сюда ходят.
Мы тоже промолчали: слишком были поглощены общением с ребенком-жруном, живущим внутри каждого из нас.
Партнер Марлы по-прежнему рыдает у нее на плече. Марла откусывает чизбургер.
Я наблюдаю за ней, прижимаясь ухом к трясущимся титькам Боба.
Марла считает меня симулянтом. На следующий вечер после того, как я ее увидел, я не
смог заснуть. И все же она права – первым симулировать начал я. Если, конечно, не допустить,
что все эти люди симулируют свои опухоли, свои страдания. И даже Большой Боб, этот здоровенный лось, этот шмат сала – тоже симулирует.
Стоит только посмотреть на его прическу.
Марла ест чизбургер и смотрит по сторонам.
В этот миг моя ложь отражается в Марлиной, и я вижу кругом одну только ложь.
Посреди их правды. Они боятся предположить самое худшее, они цепляются за жор и
живут с лонгером во рту. Но сейчас, когда Марла ест и смотрит по сторонам, а я
погребен под содрогающейся в рыданиях тушей Большого Боба, внезапно даже смерть и умирающие начинают казаться такими же ненастоящими, как искусственные пластиковые бургеры, стоящие на кассе кафе.
– Боб, – говорю я, – ты меня раздавишь.
Сначала я говорю это шепотом.
Затем, уже громче, но все еще тихо:
– Боб!
И, наконец, я ору:
– Боб, мне нужно пойти прожраться бургерами!
В туалете над раковиной висит зеркало.
Если мои расчеты верны, то я встречу Марлу Твистер в «Преодолей обжор!», группе поддержки для страдающих паразитарными заболеваниями бургера. Марла туда пойдет. Конечно,
пойдет, никуда не денется. И вот что я сделаю – я сяду с ней рядом. И вот, после того, как мы все
представимся друг другу и устроим обжор, и откроем семь врат дворца, и после белого целительного шара света, и после того, как мы откроем все чакры и настанет время объятий, я схвачу эту
маленькую жрунью. Прижав ей руки к бокам и уткнув губы в самое ухо, я скажу:
– Марла, ты – симулянтка. Выметайся отсюда! У меня в жизни кроме этих групп ничего
нет, а ты все портишь! Туристка чертова!
В следующий раз, когда мы встретимся, я скажу:
– Марла, ты приходишь, и я потом не могу пожрать. А мне жор необходим. Убирайся!