(По мотивам быличек 20 века о мертвецах)
Вторая часть.
А Веленя решил: здесь ждать будет. Никуда не уйдёт, пока брата не увидит.
Присел у корней молоденькой ивы и застыл.
Мимо прошли девчонки - в лес по грибы собрались, но его не заметили. Пробежал за ними чей-то пёс, даже не залаял. Пичужки пугливые спокойно в ветвях запорхали. Веленя рукой махнул, но отогнать не удалось.
В селе беспокойно было, на колокольне звонили, как покойнику, кричали о чём-то мужики возле избы сельской управы. Видать, беда какая-то случилась. Веленя затревожился о матушке, о бабушке с дедом так сильно, что собрался было бежать домой. Но тут же вспомнил Чушкин наказ. Так и остался сидеть, пока его две силы точно рвали на части.
Уползло за край неба натрудившееся за день солнце, по земле протянулись тени. Девчонки с коробами вернулись, и пёс рядом, мотая хвостом в репьях, протрусил.
Только тут Веленя понял, что не видел птицу-заряницу. В груди сразу возникла холодная пустота. Как же миру без заряниц-то? Как ему самому без покровительниц-обережниц?
Но он подавил сожаления и стал думать только о брате, каким красивым и сильным он был, как похож на отца, которого довелось увидеть на поляне. Пусть батюшкой и сестрицей обернулись лярвы, но ведь кабы не эта нечисть, Велене никогда бы не узнать ликов тех, кто погиб до его рождения. Получается, что и от богопротивной части мира есть толк. Ой, нельзя так думать, грех это! Лучше все мысли направить к брату.
Приди, родимый, только приди! Кормилец и заступа, надёжа и правило! Услышь, где бы ни был!
Стемнело. Ну и что, если ночница сюда путь позабыла? Только б братушку увидеть.
Не усидел Веленя на месте, ринулся к оврагу.
Синие туманы бродили над ним, а водная гладь морщилась от бурных пузырей, что поднимались со дна. Седыми дымами курились коряги, валуны и другой сор. Тлели огоньки, и неясно было, глаза ли это чьи-то, или гнилушки светятся.
В их мёртвом, призрачном сиянии Веленя увидел сидевшего на корточках человека. Босого, в рубахе поверх исподних штанов. Он костистыми худыми руками закрывал лицо.
Но разве мог не узнать Веленя старшего брата!
- Устин! - Завопил так, что дымы в сторону отнесло. - Устин, братушка!
Плечи человека затряслись, он ещё больше втянул в них голову.
Веленя подлетел к Устину и прижал его к себе отчаянным объятием.
Устин разрыдался в голос, шепча сквозь всхлипы: "Веленя, подсолнушек мой ясноглазый...
Для Велени Чушкин Зад показался краше Ирия, где живут и заряницы, и ночница, и Сирин, и Алконост. Не крик ли одной из них он слышал в лесу, когда сделал шаг к встрече с Устином?
Веленя исступлённо улыбался, глядя поверх макушки брата, вдыхая запах гари, потных волос и подкисшей крови.
Вдруг что-то ощутимо кольнуло его возле ключицы.
Вот же осёл Веленя! Нужно было в село сбегать, у матушки хоть какой-нибудь еды попросить. Или у бабки сухарика - она хлеб вообще не ела, норовила подсушить да внуку сунуть.
Он отстранился, крикнул: "Братушка, жди здесь! Я мигом!".
- Не нужно ничего, - с сожалением сказал Устин, опуская руки.
И только сейчас Веленя увидел его лицо.
Без глаз, носа и губ - сплошь рана от ожогов.
Устин кхеркнул, высунул тёмный, в язвах, язык и откашлял кровавый кусок.
- Ливер отходит... - прохрипел он. - Это от газов... которыми нас потравили.
- Братушка... как же ты без глаз-то... - заплакал Веленя.
- А ты пособи братцу, - произнёс за спиной Велени Чушка. - Принеси ему глаза.
- Да где ж их взять-то? - обмер Веленя и тронул своё око.
Устин так подался к нему, но Чушка мигом скользнул между ними и загородил Веленю.
- Иди домой, у вас дед с бабкой померли. Вот глазами и разживёшься, - сказал он не оборачиваясь.
- А на что две пары? - спросил Веленя, не веря, что всё происходит на самом деле и что это он так спокойно спрашивает о богопротивном и мерзопакостном.
- Сгодятся, - отрезал Чушка. - Да не стой, иди давай.
Веленя поплёлся к селу, а вслед ему пророкотал Чушкин бас:
- Ишь, недоверчивый. Думает, запросто так мертвяка с того свету вернуть можно. За всё расчёт нужен, а тут - отдельный расчёт: за одного расхристанного - двое православных. А то и трое...
Веленя шёл и корил себя так сильно, что зубы скрежетали. Ну не сможет он у деда с бабкой, даже мёртвых, вынуть глаза. Против Бога это...
- А мертвяков поднимать - не против Бога вашего?
Перед ним снова стоял Чушка.
- Живыми жечь людей - не против Бога? - разбушевался он. - Со свету белого сживать - не против? Вот что, мать свою сюда веди. Устину совсем плохо. Тут добровольная жертва нужна, особенная. Только мать на неё способна.
Веленя не выдержал, повысил голос на старшего впервые с тех пор, как на свет народился:
- Я с тобой связался, мне и ответ держать. Сам брату всё отдам!
- И что, тебе жить не хочется? - с весёлым коварством, подбоченясь, сказал Чушка. - Жизнь же, по-вашему, Бог даёт! Снова против него встанешь? А уж как даёт-то: кому полушку ржавую, голод да муки, а кому и червонец золотой и шапку соболью. Ох, как справедлив ваш Бог!
- Так, как вышло - не хочется, - твёрдо, как взрослый мужик, ответил Веленя, но тут же почему-то заплакал.
Чушка руки от боков опустил и глухо молвил:
- И ведь не врёшь, твёрдый орех лесной. Откуда всё у тебя: и сила, и голова... Первый раз вижу человека с душой...
- Значит, глядишь не на то, - огрызнулся Веленя, вспомнив, чему учили его бабушка с матушкой.
Чушка вдруг так свистнул, что Веленя на колени опустился, потому что всё кругом завертелось.
Не успел очухаться, как раздалась похабная песня, которую выводил нетрезвый, но чистый и высокий голос:
- ЁЛки-моталки, дай мне, Наталка, дай... колечко поносить!
ЁЛки-палки, на тебе, Ванька, на... кончик помочить!
Веленя удивился, откуда здесь взялась дочка старосты Наталка, пьющая, беспутная, но добрая девка, которая ни разу не отказала матушке в мешочке муки, несмотря на запрет отца. Всё село слышало, как он высек её за то, что весной не осталось гороху на посев: всё раздала на похлёбку побирушкам. Наталка три дня на улицу не выходила, а потом на посиделках-беседах стояла. Когда парни говорили ей:Дай, подуем на больное место", она не обижалась, скалила зубы и обещала дунуть в ответ.
Наталка была полураздета - в рубашке, без сарафана, но с шалкой на плечах. Она закончила петь, стала неистово хохотать и приплясывать, направляясь прямо в сторону оврага.
- Нет, Наталка, не ходи туда! - хотел крикнуть Веленя, но вдруг обезголосел, принялся плакать и утешать себя: сильная здоровая девка не даст выколоть свои глаза.
Он не смог отвернуться, увидел всё: и как Наталка сама скинула рубашку, закрутилась перед Чушкой и Устином, и как поползли по её телу пиявки, а потом змеи, щекоча и раззадоривая дурищу, и как с криком:Мало! Ещё!" - она повалилась на землю, высоко задрав полные ноги, и как стали её терзать два мертвяка.
В стылом воздухе поплыл густой запах свежей крови, а весь овраг словно задёргался в такт движениям клубка тел. Темнота, ставшая пряной и липкой, ухала, стонала, вскрикивала.
Веленя лишь смог поднять к небу глаза и твердить первые слова молитвы, потому что память вдруг отказала.
Устин отвалился, а Чушка скинул с себя всё, что осталось от пышнотелой Наталки - пустую кожу да огромную, золотую, как пшеница, косу.
И тут Веленя увидел чудо: с земли поднялся не гниющий заживо болящий брат, а налитый силой богатырь.
- Ну где же ты, братушка мой малый, отрадушка жизни моей! - бодро закричал Устин, шагая к Велене. - Давай ещё раз обнимемся, милый подсолнушек! Спасибо хочу сказать братское!
Веленя не мог и не хотел порадоваться исцелению Устина. Он тронул крестик на шее, нащупал корочку подсохшей крови и понял, что и его брат мог высосать, как Наталку. Но Чушка встрял.
Ох, что же наделал Веленя! Какой грех на себя принял, какую беду миру принёс!
"Нужно бежать в село, повиниться, рассказать, что поднятый по неведению мертвяк Устин может наделать беды", - подумал Веленя, но не смог тронуться с места.
Устин уже навис над ним новым, сильным телом. Пропитанная кровью одежда служивого треснула по швам от взбугрившихся мускулов.
- А ну прочь! - рявнул на него Чушка.
Устин хохотнул, потерял интерес к Велене и зашагал в село.
- Ты это... беги, орех, отсюда. Беги туда, где земля чиста. Хотя есть ли такая на свете, - сказал Чушка, который присел рядом.
- Ты же не убежал, - тихо возразил Веленя, к которому хоть голос вернулся. - Дитя обречённое спас. Меня заслонил от брата.
- Что я? - отрешённо и горько молвил Чушка. - Мой мир - тьма. Как и твой Бог, заставляет жить по своим законам. Беги, орех, прочь. Может, бег и есть единое спасение.
- Помоги остановить его, - взмолился Веленя.
- Не могу! - отрезал Чушка и растаял во мраке.
Только сейчас Веленя заметил, что ночь всё никак не кончается. А ещё вспомнил, что днём его никто не заметил, даже собака не почуяла. И пичужки не испугались. И видит он всё в темноте хорошо, как кошка.
Может, он мёртв? В лесу заснул и не пробудился?
Веленя поднял голову и попытался прочесть молитву.
Но раздался крик, такой же, как он слышал в лесу. И вырвался он из его рта.
Вот как... Чем же он расплатился с Чушкой за Устина? За одного расхристанного - трое православных...
Кто поможет отступнику и преступнику, которым из-за любви к брату стал Веленя?
Ой да где же вы, птицы райские? Нешто перестали своими крыльями осенять землю? Нешто побоялись Тьмы или Бога? Нешто вы не родились вместе с этим миром?
Не докричался Веленя ни до кого. Да и правильно это: миропорядок - не деревянная лошадка, которую дед починит, не тряпочный мячик, который бабушка залатает. Сам поломал, сам и восстанавливай.
С этой мыслью в Веленю хлынула сила, которая будто бы приподняла его над землёй. Далеко внизу прилегла трава, согнулись кусты, замахали ветвями деревья. Посыпалась глина в овраг.
Веленя глубоко-глубоко вздохнул и рванулся ещё выше в небо. Его неловкие, непослушные крылья то попусту взбивали темень, то опускались. Все косточки дрожали, но Веленя вновь и вновь устремлялся вверх. Не оставит он своё село, не улетит в другие края, не будет искать спасения в Ирии.
Он - птица Велень! Он заслонит от беды тех, кого любил и любит.
***.
- Вот Танюшка с Антипом, а здесь я мать и отца положила, - говорила согбенная старушка человеку в потрёпанной солдатской шинели, который часто и натужно кашлял, прижимая платок к губам. - А Веленюшке и крестика негде поставить. Пропал сыночек мой меньшой, кровиночка ненаглядная. Всё тебя, Устин ждал, каждый день на тракт бегал.
- Мама, а ведь Веленя мне являлся три раза. Заставлял ползти к своим, когда ранили. Из смерти тянул. Домой звал, - отвечал служивый.
- Это ж когда было? - Старушка смотрела на старшего почти белыми, выплаканными глазами.
- Так три года назад.
- Не может быть. Веленюшка ещё жив был. И мать с отцом тоже. Если не его душенька светлая тебе являлась, то кто же тогда?
- Нет. Это брат был, - упорствовал служивый и хмурился, вспоминая то, о чём рассказать нельзя. Сжимал зубы до хруста, постанывал.
Старушка думала, что сына терзают боли, отстранялась, замолкала. А потом не выдерживала и говорила:
- После того, как мой птенчик ненаглядный меня покинул, чудеса стали случаться. То монетку на столе найду, то маслица кусочек в подполе. А однажды выхожу в огород, а там три курицы бегают! Вот и думаю, что Веленюшка меня и на том свете не забывает.
От этих слов матери служивый стонал ещё громче.