(Продолжение)
Алекс ввалился в квартиру, когда стрелки часов показывали без четверти двенадцать. Скинул на пол рюкзак с учебниками, открыл холодильник, схватил засохший бургер, похожий на камень, сгрыз, почистил зубы и улёгся на кровать. Конечно, он напрягся, когда заметил тень Стефани за стеклом, прилипшей к скамейке. «Смейся, идиот, моли бога, чтобы она не вылетела из своего укрытия и мысленно обратился к ней: «Только не сейчас, только не сейчас».
Идиот, ругал он себя, стараясь уснуть. Но тень Стефани за стеклом, огораживающей скамейку для пассажиров, стояла перед глазами и тревожила.
Неделя пролетела незаметно. Наступило второе воскресение сентября. День, когда все члены семьи собирались у бабушки с дедушкой в Большом доме.
Алекс сегодня работал до пяти вечера. Скинув на ходу униформу, выскочил из ресторана через служебный вход, добрался на метро до Центрального железнодорожного вокзала, сел в поезд, который не стоял в часовых пробках — филе, и всего за сорок минут довозил его до Хасселта. За это он любил поезда и доверял им полностью. Алекс закрыл глаза и открыл на конечной станции, где вышел из вагона посвежевшим и весёлым. Большими шагами миновал переходы, и автобус повёз его по центральной улице, обсыпанной осенними цветами и тёплыми солнечными бликами. Вскоре стоял у знакомой двери и слушал весёлые возгласы кузин, доносившиеся сквозь трель звонка.
Глава 2. Большой дом. 2019 год. Фландрия.
Во второе воскресенье каждого месяца в Большом доме ждали гостей. Никто из приглашённых не осмеливался отказываться от приглашения бабушки и дедушки. В том числе и Алекс.
Внучки смеялись, что, слава Богу, не Дом драконов: здесь не шли бои за трон, из года в год бессменно на нём восседала одна и та же правительница. Маленькая женщина, основательница рода Ким. Подвижная, весёлая и лукавая. Звонким голосом раздавала команды и не сомневалась в их исполнении. Огонь, а не почтительная, достаточно взрослая женщина, металась из одного угла дома в другой, взлетала на верхние этажи и спускалась вниз, едва касаясь перил.
Быстро убиралась, быстро готовила обеды и ужины, быстро ходила в соседнюю булочную и находилась в постоянно готовом старте двигаться. Живые глаза видели все и всех.
Во второе воскресенье каждого месяца дети и внуки сидели на своих местах за большим обеденным столом, где в маленьких чашечках, совершенно не по-европейски, краснели и зеленели салаты, густо приправленные чесноком и перцем. В центре красовалась блюдо бабушкиного детства — вареный рис без соли, баби.
Бабимури произносились как одно слово. Рис с водой. И, удивительное дело, внуки, взрослые и маленькие, тянули ложки к нему.
—Рисульку хочешь? — спрашивала сноха, красивая молодая женщина родом из Белоруссии.
—Подайте мне это блюдо, — указывал на чашку с рисом голубоглазый зять — блондин из России.
—Какая странная, но вкусная еда, — удивлялся жених внучки, бельгиец, и тянулся за разноцветными салатами с густым запахом чеснока и пряных трав.
В соусницах горкой краснел перец, перемолотый дедом через электрическую мясорубку новейшей модели.
—Где вы покупаете корейскую еду? — удивлялся бельгиец.
—В азиатских магазинах и в бабушкиных закромах, — смеялась внучка, перечисляя ему ингредиенты специфических блюд.
Внуки любили горькое и нашли в окрестностях Брюсселя корейские рестораны, но пришли к выводу, что в Большом доме еда вкуснее.
Бельгиец Тим научился ловко управлять палочками: цеплять красиво длинную лапшу, подбирать рис и салаты; смеялся, что скоро ещё научится пить воду при помощи палочек. Щеки его раскраснелись от еды, как от горячительных напитков; на лбу выступили капельки пота, которые он промокал салфеткой.
— Осторожнее, все внутренности опалишь, — смеялась Вика.
— Фкузно, — отвечал он и поднимал кверху большой палец.
Внучки советовали бабушке написать книгу рецептов:
—Как мы потом? Не можем же голодать?
—Научитесь сами готовить. Это не сложно.
—Да, но книга рецептов необходима. Мы составим каталог, подберём дизайн книги, название и иллюстрации.
—Руки покажите, — требовала бабушка. Подышите на них. Чувствуете, как ладони наполняются теплом; большой палец покалывает любовью, указательный выбирает специи, остальные присыпают еду щепоткой любви, щепоткой нежности и щепоткой желания накормить свою семью вкусной пищей. Вот так и научитесь готовить без кулинарной книги. Мало у плиты стою, ещё и книгу сочинять.
—Ой, из одних чувств ничего не сваришь.
—Значит, мы поедатели желаний, нет, поедатели душ.
—Вкусно поесть — это здорово, но не надо превращать еду в культ.
—Короче, ничего нового: есть, молиться и любить.
—Интересно, все корейцы помешены на кухне?
—Блин, даже на кладбище покойникам носят свои бабимури и кимчи разные, бррр.
Тим отложил в сторону палочки и съёжился:
—Как покойникам? Такую же еду, как сейчас на столе?
—Успокойся. Ты ещё живой. Там все блюда готовят по специальному рецепту. Например, блинчики рисовые, одну штуку или три кладут на блюдце. Типа, покойник без пары.
—Их кормят — София съежилась, широко открыв глаза.
—Разрывают могилу, открывают гроб и запихивают еду в рот сгнившему покойнику, — низким голосом завыл Алекс.
И в полной тишине раздался громкий стук кулака по столу. Да такой сильный, что слушатели подпрыгнули и вытаращились на деда. Он гневно оглядывал притихший внуков:
—Предел есть у вас, молодые люди?
— Мы же дурачимся.
— Тема не для смеха, — сказал он и встал, как будто хотел выйти из-за стола. Постоял и снова сел.
Дед очень редко делал замечания, а в такой манере вообще не позволял себе ни с кем разговаривать. Больше он не проронил ни одного слова и не притронулся к еде. Сидел с таким видом, как будто проглотил кол.
Бабушка невозмутимо ела десерт. Внуки ожидали, что после сладкого начнёт распекать их за неуважение к старшим, за плохое поведение за столом и так далее, и тому подобное.
Молчание стало неуютным. Лизбет с Ниной начали убирать со стола, Виктория переговаривалась с женихом. Видимо, переводила, что случилось.
— Поиграем в монополию? — нарушила молчание София. Несмотря на свои одиннадцать лет, она всегда выходила из игры победителем.
—В монополию сыграем в другой раз. Мы всё думали, что вы ещё маленькие и не разговаривали на темы, травмирующие психику. Но пришла пора. Пора узнать то, что полагается знать корейцам. Садитесь. Будете учить закон о четырех столах. — Бабушка обратилась к внукам, показывая на место около себя. — Садитесь рядом, девочки, оставьте на столе воду и чай, мне заварите, пожалуйста, кофе.
Девочки задвигались по залу, осторожно собирая салаты и блюда с остатками корейской лапши.
Солнце заглядывало в огромные окна сквозь легкую тюль и делало комнату особенно уютным. Сентябрь в этом году выдался теплым, ласковым.
Дети знали, что бабушка обожает осень. Ей нравилось наблюдать за медленным угасанием природы, которая давала передышку до начала холодов. Хотя, какие холода в Бельгии, где редкие — 10 становились для жителей катастрофой, иногда даже движение поездов изменялось.
—Бабушка, мы же крещёные, христиане, зачем нам тратить вечер на какой-то закон о четырех столах, — заупрямился Иван.
—Да, это более, чем странно, — поддержал кузена Алекс.
В таких спорных ситуациях они держались вместе.
—И я приняла христианскую веру, но корейские законы остаются в силе, — грозно произнесла бабушка.
—Современная жизнь размывает границы культуры определённой нации, — произнёс дед и поднял руку, чтобы успокоить её. —Внешние признаки: узкие глаза, жёлтый цвет кожи и т.д. не изменить, если вы даже сделаете пластическую операцию. Вы повзрослеете и захотите знать не только блюда из корейской кухни. Поэтому, пока мы живы, можете задавать вопросы.
Когда дед волновался, переходил на деловой стиль общения, как будто собирался устроить «разбор полётов». Сколько времени прошло, а командирские замашки не выветрились из его поведения: бывших лётчиков и командиров, наверное, не бывает.
—Вы можете думать по старинке, но нам зачем морочить голову и грузить ненужной информацией. Какие мы корейцы, без языка и Родины, — возмутился Иван. — Разве это самое главное? Блин, начали разговор с книги рецептов, а перешли на личности, — он взъерошил густые волосы и посмотрел на старших.
—Но хоронить нас придётся вам, традиции надо соблюсти. Иначе, Небо не примет наши души, — кивнула бабушка.
—О, так тебя Европа не отшлифовала? Что же ты при каждом удобном случае машешь страховкой по смерти? Корейская фирма подключилась к похоронным ритуалам в Бельгии?
—Маленькие проказники с острыми язычками, садитесь рядом и слушайте. Вы должны это знать. Человек рождается, и когда ему исполняется год…
—Слава богу, что не с мертвецов начинается вечер. А то бы пришлось свечи зажечь, обмотаться простынями и пугать друг друга, — захихикала Лизбет.
Пропустив непочтительную реплику, бабушка начала свой рассказ.
—В прежние времена наблюдалась высокая смертность грудных детей, до годика редко кто выживал. За ними, по древним преданиям, охотились драконы. Они облетали землю и по сладкому запаху грудного молока находили младенцев. Каждая детская душа, выкраденная драконами, прибавляла им время жизни: чешуя на их коже — души похищенных младенцев.
Корейцы пытались защитить детей и время, проведённое в чреве матери, считали первым годом жизни. То есть, ребёнок уже рождается годовалым. И, когда ему исполняется год, отгоняют драконов пышным праздником, объявляют, что ребёнку исполнилось два года: им такие дети не нужны, потому что вещества, необходимые для вечности, находятся в детском организме до исполнения одного года. Асянди — первый стол, который получает каждый кореец.
—Так год или не год? — ты запутала нас, бабушка.
—Ага, значит, ты дракон, — засмеялась София, — год, а понарошку — два.
—И вслед за асянди, справляют свадьбу.
—Младенцу? — ужаснулся Алекс.
—Ребёнку, который вырос и захотел жениться, — отмахнулась от него рассказчица и продолжила, — Зачем? Событие знаменует готовность взрослых детей продолжить свой род и принимать его законы. То есть, свадебный стол — второй стол.
Выжил, вырос, продолжил свой род и делает шаг назад, стареет: человек готовится к вечности; пока он в своём разуме, дети благодарят его и устраивают пышный праздник Хангаби и делают дери — поклон. Один раз. Не спутайте.
Хангаби — третий стол, запоминайте.
И последний стол, четвертый, который уготован каждому — похоронный. Печальный, горький, траурный. Здесь уже делают три поклона: корейцы верят, что духи, населяющие Небо и Землю, приходят за умершим, когда он лежит в гробу, поэтому делают три поклона — один умершему и два духам.
Деся — поминки по умершим. Три года длится траур, фактически два года по григорианскому календарю. Помните, что в материнском чреве ребёнку уже прибавили год жизни по лунному календарю? Это самое основное, что вы должны знать и помнить.
Асянди вы видели, мы каждому из вас справляли годик; свадьбу справили, когда женился Дима; юбилей — хангаби, когда исполнилось шестьдесят лет мне и деду. То есть, практически, вы видели все, кроме похорон. Слава Богу.
—Бабушка сделала глоток воды и продолжила очень спокойным голосом. — Живой квест, но с конца. Сейчас у нас. Итак, самая ожидаемая, но неприглядная картина, которую вскоре предстоит вам увидеть. В один из обычных дней вы найдёте меня бездыханную, скорее всего на кухне, со скалкой в руке. Конечно, я не стою. Лежу. Подвернув одну ногу под себя. — Она смешно округлила глаза и подняла ногу, которая будет подвернута.
—И тут начинается квест. Разгон. Кто-то из вас должен выйти во двор с моей любимой кофточкой в руке. Поднимет голову и прокричит: «Небо, прими душу Нуны, она отправилась к тебе!». Придется повторить обращение трижды.
Только потом вы начнете звонить по разным социальным службам. Кстати, на самой верхней полке в нашей спальне, есть папка с надписью «Гробовая». В ней найдете номер страховки и прочие распоряжения.
Продолжение игры: отыскать указанные вещи и отвезти тем, кто будет меня собирать на последнюю вечеринку. Все. Первый этап выполнен. Переходим ко второму. Обязательному.
Хоронить будете на третий день или на 5-й, 7-й или на 9-й. Я буду тихо лежать и не бунтовать.
Тело обмыть, волосы причесать, ногти на ногах и руках подстричь и обрезки сложить в мешочек и положить рядом с телом, а затем уже в гроб. Конечно, это исполнят похоронные службы, не то, вы все ногти с корнями мне вырвете.
Итак, вкратце рассказала, а в подробностях все расписала в тетради. Найдете в той же папке на верхней полке.
Если вам какой-то умник скажет, что мне в рот надо положить немного риса, можете это не делать. Обойдусь. У меня интервальное голодание.
Да. Не забудьте надеть на руки красивые перчатки, чтобы я не оцарапалась, пока буду пробираться в мир духов, говорят, надо пройти через колючее поле.
Господи, даже на том свете нет покоя. Руки мои надо скрестить на животе правая поверх левой, у мужчин наоборот.
Мое последнее ложе, одеяло, матрас и подушку, сошьете из красного шелка. Отдельно купите еще кусок красного цвета, размером 0,7 на 2 метра — это специальное погребальное полотно несется во время похоронной процессии. На полотне белой или желтой краской пишут род (пон), откуда я произошла и мою фамилию.
Тут начинается бюрократия. На кладбище надо спросить разрешение у Духа Земли, чтобы она приняла нас.
Конечно, всегда кто-то подскажет. Но зачем обращаться к чужим людям, если вы должны знать. Неприятно? Конечно, это вам не пирожки уминать и развлекаться, придётся поплакать и погоревать, если ваша душа того захочет. Я откладывала этот разговор, но, как уже сказала, пришла пора.
Актриса. Бабушка говорила то тихо, то громко, разводя руки в стороны и оглядывая внуков. Брови, умело подправленные в салоне красоты , куда она любила ходить, то поднимались, то опускались. Делала паузу и задавала вопросы, на которые сама же и отвечала.
—И есть одна маленькая хитрость во всём этом. Вы привыкнете к мысли, что рано или поздно взрослые уйдут из вашей жизни. И они уходят с радостью, потому что не нарушен закон Неба: они уступают вам своё место. Так не случилось в моей семье, где я выросла, и нарушение земного порядка причинило всем много боли.
Нуна замолчала. Пригорюнилась, потом вздохнула и продолжила рассказ. —
Представляете, нас было девять человек в семье: дедушка, бабушка, родители и пятеро детей. В корейских семьях — с радостью ждут рождение сыновей. Потому что сын — наследник, а девочки — товар: они вырастают и уходят в чужую семью, когда выходят замуж. Мне были рады, потому что я появилась на свет первой. После меня родились ещё две девочки, которым уже не радовались. И только четвёртый ребёнок оказался мальчиком — наследником, продолжателем рода.
—Нет, нет, — воспротивилась старшая внучка Виктория. — Пожалуйста, рассказывай по порядку. У тебя отсутствует структура, совсем запутала нас. Драконы, наследники, похороны, слезы, а речь начала с идентификации. Ты расскажи, почему мы вообще оказались в России, потом в Казахстане, потом в Бельгии? Не всегда же ты сидела на троне во Фландрии.
Бабушка рассердилась:
—Будет вам история со структурой. Тысяча и одна корейская ночь, — вздохнула она и начала рассказывать строгим голосом, как будто вела урок по истории. Посмотрела на часы, опять подумала и продолжила рассказ:
—Как корейцы оказались в России? Когда Корея в 1910 году стала колонией Японии, мой дедушка вместе с семьёй пробрался на территорию Дальнего Востока, чтобы укрыться от японского гнёта. Корейские беженцы, отличавшихся отвоёвывали землю у тайги, выращивали овощи и получали невиданный в этих местах урожай.
Дед работал учителем и пользовался уважением в селе. К тому времени уже родились дети, которые приняли российское гражданство.
И вдруг, налаженная с таким трудом жизнь рухнула в один момент. Корейцев объявили японскими шпионами, насильно загнали в товарные вагоны для перевозки скота. В декабре, через три месяца, в самый холод их привезли в места, почти непригодные для жилья. Это случилось в 1937 году. За три дня, которые дали на сборы, люди взяли с собой в дорогу самое необходимое. Они не знали, куда их повезут, какой путь им предстоит. Мои бабушка и дедушка, папа и мама оказались в Узбекистане. Для вас они прапрабабушка и прапрадедушка, прабабушка и прадедушка. Я — третье колено нашего рода. А вы — пятое.
—Так мы и есть пятое колесо в телеге? — съязвил Иван, — вот почему мы ни то и ни се.
—Перестань паясничать, умник, — приструнила его Виктория.
—Конвоиры пересчитали выживших людей —А умершие в дороге? — перебил ее Алекс.
—Они ехали в одном вагоне до следующей остановки поезда.
Алекс хотел отпустить шутку про дальние проводы, но увидел глаза бабушки и замолчал.
—Что станет с ними, депортированные не знали. Они брели неизвестно куда и с тоской вспоминали свою деревню, где осталась прежняя жизнь, ясная и размеренная.
Представляете, женщины плакали, что не успели перед отъездом подоить коров, как будто это было самое большое горе: разбухшее коровье вымя.
Через три месяца их выселили на маленькой железнодорожной станции, дали новые имена. Переселенцы стали Ольгами, Мариями, Иванами, кого-то даже записали в шутку Океаном.
Получили справки, подтверждающие их новые официальные имена и фамилии, но без отчества. Мой папа Дюнгир стал Алексеем, мама Оксун — Ольгой, дедушка Николаем, а бабушка Соней.
Рожденных в Узбекистане, уже записывали в сельских советах официально. Родители радовались за детей: не успели родиться, а уже с документами; бережно держали в руках свидетельства о рождении с печатью, чтобы не помять случайно или потерять. И такое трепетное отношение к документам у моей мамы сохранилось на всю жизнь.
Незадолго перед смертью она созвала своих детей на «раздел наследства». В маленьких бумажных коробках, подписанных поименно, лежали свидетельства о рождении. Когда нам исполнилось восемнадцать лет, мы получили паспорта, которые были при нас постоянно, а свидетельства о рождении оставались у мамы на хранении, боялась, что дети их могут потерять.
—А где родилась ты?
—Где? — она нахмурилась, потом улыбнулась с удивленным выражением на лице, как будто сделала необыкновенное открытие. — Черный песок, трубы и хлопковые поля. Ветер, ядохимикаты и заводские гудки. Люди здесь не болели, потому что не было больниц, люди здесь не умирали, потому что не было кладбищ, люди здесь не завидовали друг другу, потому что нечему было завидовать, люди здесь были худыми, потому что не переедали и много двигались.
Странное дело. Корейцев перевезли насильно, но подарили волю: живите, как хотите, кушайте, что хотите, думайте, о чем хотите. И они жили, как хотели, ели, что хотели и думали о том, что само приходило в голову. Случилось странное и смешное явление. В неволе на воле. Они никому не досаждали. Где – то за кишлаками находили свободные земли, договаривались с местными сельскими советами и сажали рис.
Тим переспросил Викторию, которая переводила ему слова бабушки. Лицо у него стало скорбным, как будто он оказался в непонятном краю, выброшенный судьбой на милость природе. Он приподнял руку, как ученик и быстро заговорил. Виктория слушала его, нахмурив брови:
— Дорогая Нуна, спасибо большое за рассказ о вашей жизни, о жизни корейцев. Если бы не вы, я никогда не узнал бы о трагической судьбе корейцев. Вы — мужественные люди.
— Тим, спасибо тебе, что слушаешь, — растрогалась бабушка.
— Обмен реверансами, — тихо шепнула Ниночка.
Не слушая их, бабушка продолжила свой печальный рассказ:
—Женщины и дети летом выезжали на поля, помогали мужчинам, осенью возвращались в поселок в свои дома под черными крышами из рубероида и продолжали жить. Не высовались и не показывали носа дальше положенной по закону черты. И внутри этой черты пища не становилась хуже по вкусу, солнце не было холоднее, луна светила им также как и остальным. Так о чем было тужить?
Зимой отдыхали на теплых полах, гудури, беседовали, ходили в гости друг к друг. Смешно, но переселенцы радовались, что им позволили работать и жить в тех местах, куда их отправили умирать. Они соблюдали древние традиции почитания и уважения к старшим, бережное отношение к словам, праздновали положенные даты по лунному календарю.
— Ой, а это вообще надо внести в учебник по психологии, — удивилась Виктория.
—Однажды в Корейском поселке, так называли наше место жительства, появились белые люди в сопровождении милиционеров. Чисто одетые, с тетрадочками в руках. Ходили по домам, морщились от чесночного запаха, спрашивали документы. Испуганные переселенцы доставали из потайных мест пожелтевшие справки и подавали их представителям власти трясущимися от страха руками, согнувшись в низком поклоне. Шла перепись населения. Белые люди записывали фамилии и ни о чем больше не спрашивали. Корейцы находились на седьмом небе от счастья: не депортация, как в 1937 году.
— Поселок большой был? — включился в разговор и дед.
—Четыре узкие улочки вели к водонапорному крану, центральной точке поселка. Здесь взрослые и дети обменивались новостями, назначали встречи, отсюда шли в соседний русский поселок или на железнодорожную станцию. Как сейчас вижу женщин в домашних халатах из одинаковой ткани с одинаковым фасоном, в калошах и теплых ватных носках почти до колен; разноцветные платки на голове, обмотанные несколько раз и завязанные крепким узлом; лица без угрюмого выражения, без злорадства, всегда веселые, готовые к сочувствию.
Важные события не пересекалось с гнилым месяцем, придерживались закона четных и нечетных чисел: когда сажать и поливать, когда праздновать, а когда плакать, когда справлять свадьбы, чтобы удержать счастье, когда хоронить, чтобы душа покойника нашла приют и успокоилась. И за пояснениями мужчины шли в Большой дом. Здесь жил Учитель. Мой дедушка Николай — Сэнсэй. Без него жизнь корейцев в поселке потеряла бы всякий смысл. Он умел читать, смотреть гороскоп, предсказывать будущее и видеть знаки, посылаемые Небом.
—Так мы ваш дом тоже называем Большим домом. Странное совпадение.
—Большой дом — потому что в нем живут самые старшие из числа родственников.
—Расскажи нам еще что-нибудь интересное.
—А вам интересно?
—Да, да, — закричали слушатели разом.
—Хорошо, — бабушка сделала большие глаза, обвела внуков интригующим взглядом и четко заговорила голосом диктора с экрана. — В Большом доме царила суматоха. Совсем скоро, меньше, чем через неделю, наступит большой праздник. Асянди.
А — ребенок, сянди — день рождения. Даже в самых захудалых корейских семьях к такому празднику готовились тщательно. Иначе разговоров не оберешься. Осудят и вынесут приговор без суда: будут покашливать многозначительно в кулак, дескать, не ценят, что ребенок выжил; ведь закроют будущее бедному младенцу, человек, не получивший стол в асянди, не имеет права на свадебный и юбилейный столы. Нельзя пренебрегать законом четырех столов. За месяц до предстоящего события отец мальчика ездил на велосипеде от одного дома к другому по всей округе и, вежливо улыбаясь, произносил заготовленную фразу с витиеватыми словами. Сначала обменивались любезностями, спрашивали про здоровье и урожай, потом уже он называл дату и событие. Такого – то числа приглашаем вас на асянди, справлять полагалось день в день. Ни минутой раньше или позже. Ни имени, ни пола, ни фамилии, только дата: в такой – то день в такое – то время. До года младенцев называли разными именами, например, Тондори. Дори — камень, тон — гавняшка. Надеялись, что драконы не польстятся на такое «угощение».
Накануне Сэнсэй, мой дед, достал священную книгу в коричневом переплете. Эту книгу вручил ему отец в Сеуле, когда они расставались навсегда. Больше половины листов, заполненные иероглифами, рассказывали об основателях рода. Из длинного списка даже учитель знал только деда и прадеда; на коленях у своего деда он услышал первые сказки о драконах и змеях, похищавших детей и прекрасных девушек. Книга предполагала долгую жизнь рода, история которой ещё не завершилась. Учитель бережно перелистал страницы, заново, в тысячный раз читая о тех, кто давно уже переселился в небеса, чувствуя их дыхание между строк. Каждый прародитель в роду имел одного сына. Прямая линия вела наследников из одного периода жизни в другой. Погладив страницы трепетной ладонью, учитель вывел имя наследника — продолжателя рода: «Че Хан». Чуть ниже мелкими иероглифами обозначил дату рождения: 28 ноября 1954 год.
Большой дом был готовился к празднованию годовщины наследника: продукты закуплены, еда приготовлена, брага и рисовая водка разлиты по бутылкам.
За день до асянди в доме собрались соседи — добровольные помощники.
Женщины смотрели, как хозяйка, бабушка именинника, ловко поправила деревянную решетку на дне огромного котла и сверх нее расстелила полотняную ткань. Сноха, мать именинника, бессловесная Ольга, поддерживала эмалированный таз с рисом, а свекровь священнодействовала: кругами рассыпала клейкий рис особого сорта, чапсари, и следила, чтобы он ложился тонкими пластами и хорошо пропарился. Громко трещали в печи дрова, бурлила вода в котле, густой пар окутывал зерна риса и возбужденное лицо хозяйки, склонившееся вниз.
—Не поняла, бессловесная Ольга кем нам приходилась? — Вика свела брови к переносице, пытаясь расставить главных героев по местам.
—Моя мама, ваша прабабушка; ее свекровь — моя бабушка, ваша прапрабабушка. Что вы сбиваете меня с толку, слушать надо внимательнее. На чем я остановила свой рассказ?
—Парили что-то в котле.
—Ага. Спустя какое – то время интерес у публики остывал, и они негромко начинали переговариваться. О чем? Всегда об одном и том же. Их беспокоили вечные темы поселка, не выходящие за его пределы: что делали вчера, что будут делать завтра, что ели и что будут есть. Первой фразой: «Да ужасно, да странно, да интересно, не пойму, почему так получилось» являлась одной из этих. Одной, сразу цеплявшей внимание окружающих. Что же такого странного могло произойти у рассказчицы? Фраза одна, а вариантов рассказа множество. Говорили о снах, непонятных и сумбурных, о птичке, заглянувшей в окно, о подозрительном прохожем, о невоспитанных детях, не умевших здороваться. Каждый из собеседников многозначительно подкидывал реплику и ждал ответа, вопросительно оглядывая других. Там, где беседовали мужчины, струйкой вился крепкий табачный дым. Они доставали кисеты и угощали:
—Берите, махорка неплохая.
—Угоститесь и моим табаком.
Из развязанных кисетов доносился крепкий табачный запах, пальцы с пожелтевшими ногтями брали щепотку и сворачивали самокрутки из газетных обрывков.
Удивительно, что даже в беседе, совершенно малозначительной, соблюдалась восточная церемония: нельзя никого осуждать, нельзя смеяться над другими, случится еще худшее с тобой и, самое главное правило, нельзя хвалить своих детей. Или молчи, или хвали чужих. Только дома становились откровенными и резкими в суждениях: у того – то и того – то дети не здороваются, не приглашают в дом, не подают кружку с водой двумя руками, не почитают старших.
Осуждая других, учили своих детей, что неуважение к старшим — позорное клеймо; поглядывая на жен, говорили, что им надо научиться молчать и не выносить сор из избы, не носить по кругу всякий вздор, похожий на рисовую шелуху.
Хозяйка, моя бабушка, крикнула снохе, моей маме:«Мари манта» — много болтовни. Кумушки закрыли рты и смотрели, как Оксун побежала к месту, приготовленному во дворе с вечера, расстелила мешковину, закрыла ее белой скатертью и только потом уже натянула сверху плотную клеенку.
Помощники, молодые парни, оглядывали место боя и по одному становились друг напротив друга. Выбирали орудие труда — деревянный молот с утолщенным концом и размахивались, ритмично наносили удары по рису и оттягивали к себе на клеенку клейкую массу. Через полчаса их заменяли другие парни, и процесс повторялся. Хозяйка зорко следила, чтобы все действия происходили на клеенке. Часа через три, а то и четыре сноха собирала липкую массу, ток — хлеб из клейкого риса — в большие эмалированные тазы, слегка смазанные растительным маслом, накрывала сверху чистой марлей и, изогнувшись от тяжести слегка набок, заносила их на кухню.
Накануне вечером женщины отварили фасоль, раздавили деревянной ступкой и поджарили в чугунной сковороде на керосинке, добавив немного сахара и соли. Комури — фасолевая присыпка к хлебу — ждала своего часа на подносах.
И вот наступал торжественный момент: в красивые тарелки ложкой разбрасывали комури, аккуратно нарезали маленькие кусочки от массы чартоги, ударного хлеба в тазу, и складывали ровными рядами. Считалось, что у той, которая красиво нарежет чартоги, родится красивая дочь.
Первыми за стол сажали разгоряченных работой парней, отстучавших много раз деревянным молотом. Подносили им угощение с уважением: ешьте, вы так хорошо поработали. Парни медленно пробовали на вкус «свою работу», пытаясь нащупать языком не размолотый рис или крупинки от него, но хлеб был однородным, мягким и тягучим, с хорошей клейковиной. Проглотив первый кусочек, они довольно говорили друг другу:
—Хорошо побили.
—Да, ровный.
—Да мы же мастера, сколько чартоги перебили.
Подошла молодая хозяйка, оглядела низкий столик с тарелками белого как снег чартоги, нарезанного мелкими кусочками, украшенного присыпкой из фасоли, передвинула тарелки, незаметно поставила бутылку рисовой водки и, лукаво улыбнувшись, затворила за собой дверь. В этот день им позволялось немного водки, молодежь сидела в отдельной комнате и чувствовала себя вольготно, рассаживались поудобнее и тянулись к закуске после волки. А в присутствии старших не смели курить, не произносили бранных слов и разговаривали тихо. Перебивать взрослых — все равно, что приговорить себя к смертной казни. Даже став взрослыми мужчинами, корейцы не курили в присутствии родителей. Короче, дистанция сохранялась пожизненно.
Сноха Ольга опять заглянула в комнату, негоромкоспросила, оглядывая в который раз уже столик:
—Ребята, кому добавки?
—Не надо, — медленно отвечали парни, с сожалением оглядывая пустые чашечки. Отказ — тоже правило корейского этикета. Уговаривать, чтобы еще поели — второе правило.
Молодая сноха сновала из кухни в дом и щедро кормила парней: славно поработали, жалеть еды нельзя, осудят или не придут в следующий раз помогать, а без крепких рук парней в корейские праздники не обойтись.
—Бабушка, ты же готовила чартоги. Муку покупали из азиатского магазина? Почему не били по пареному рису?
—Сейчас мука готовая, не надо парить клейкий рис и бить по нему.
—Поэтому ты парила муку в мантоварке? А где можно купить чартоги?
—Нигде, поэтому я сама научилась готовить по рецепту из интернета.
—Да здравствует дедушка Google, избавил нас от молота. Прикинь, Иван, как бы махали батогами, — развеселился Алекс.
—Интересно, я попробовал бы хлеб из – под молота. Люблю чартоги. Натуральные продукты, — заинтересованно откликнулся Иван, увлекающийся историей.
—Болтуны, дайте бабушке договорить. Скоро уже по домам надо разбегаться. Расскажу про гукси. Аналог вашего любимого спагетти.
—Бабушка, где Италия и где ваш поселок? Может быть, среди депортированных прятались итальянцы?
—Станок делали сами. Уж не знаю как, но металлический поршень с цилиндром, укрепленный на деревянной основе, выдавливал тесто через железную решетку, такую как в мясорубке; длинная лапша поступала в казан, где кипела вода. Как только лапша поднималась наверх, ее вылавливали ситом и погружали в холодную воду. Давили кукси тоже молодые парни, на шее у них висели белые полотенца, чтобы, не дай бог, капля пота не попала в казан. Эх и хороша была лапша, упругая, длинная; никакое спагетти не сравнится с ее качеством. Ну а остальное, как и у меня. Бульон, разные салаты, мясо, обжаренное длинными тонкими полосками, блинчики из яиц, тоже тонко нарезанные, жареная капуста с мясом. Бульон заправляли соевым соусом. Кукси — основное блюдо на асянди, оно предвещало длинную жизнь ребенку.
Аккуратно вытерев уголки рта салфеткой, бабушка продолжила рассказ. Говорила напевным голосом, как будто читала сказку на ночь:
—Ну так вот. Торжество начинали ровно в двенадцать дня, к этому времени гости толпились во дворе и нетерпеливо поглядывали на дверь, куда суетливо проходили женщины и дети.
Вскоре глава рода, Сэнсэй, пригласил всех в дом. На низеньком столике, приготовленном для наследника, стояли небольшие чашки с ударным хлебом, красной фасолью, с ручкой, книгой и игрушками. Жена учителя, бабушка Че Хана, подвела мальчика к положенному месту. Он шатался на слабых ножках и озирался вокруг. Гости подошли ближе, пытаясь не пропустить важный момент: вот – вот именинник должен выбрать приглянувшийся ему предмет, который станет выбором в его жизни: ножницы означали, что ребенок может стать портным, ручка и книга — ученым, стрелы и лук — храбрым воином. Ребенок мог трижды взять то, что ему понравилось из приготовленного для него на столике.
И вот настал долгожданный момент: худенькая ручка неуверенно потянулась вперед, на минуту остановилась и повисла в воздухе.
Разговоры затихли, окружающие замерли в предвкушении и приблизились ещё ближе, чтобы лучше разглядеть то, что произойдет сейчас. И никто не понял, почему вдруг худенькое тело в просторной рубашке, сшитой к этому дню, странно дернулось и стало медленно оседать вниз; если бы не руки бабки, шедшей рядом с ним, он не удержался бы на ногах. Головка откинулась назад, лицо побледнело, по углам рта потекли слюни, затем послышался хрип. Минуту назад бледное лицо почернело, глаза закатились. Раздался истошный вопль бабки, которая рухнула на пол с безжизненным телом внука.
—На сегодня все, — раздался голос деда, — отпускай детей, сказочница, им пора разъезжаться.
—Ты прав, что-то я увлеклась, — бабушка оглядела внуков и вздохнула, — пора по домам, детки.
—Хитрая бабуля, остановилась на самом интересном месте.
—Да, как в сказке «Тысяча и одна ночь».
—Ага, тысяча и одна корейская ночь. Ой, а куда дели чартоги? Гости разъехались или остались пировать?
—Скажешь тоже, «пир во время чумы» что ли?
—Не ворчите, злые язычки. Продолжение последует в следующий вторник.
Гости разъехались. Дом остывал от возбужденных голосов и готовился к ночи. Нуна не могла уснуть. Лежала с открытыми глазами и вспоминала. Опять жгло сердце, и к горлу подступал ком. Сколько раз она уговаривала себя, что хотела как лучше, что другого выхода не оказалось в тот момент, но сердце не соглашалось с ней. И последняя поездка в Казахстан еще больше усугубила чувство ее вины, заставляя вспоминать дорогие картины из тех далеких лет.
