- Что? Досталось тебе? Вижу, вижу. А что же ты хочешь, милая. Такое проклятие! Садись сюда, на лавку, сейчас начнём. И не бойся. Скоро всё будет позади. Или почти всё. Давай-ка поближе к лампе и не трясись. Но сначала руку перевяжем, а то кровь так и сочится.
Старуха открыла большой сундук из которого извлекла пачку бинта. Затем весьма искусно наложила мне повязку, предварительно смазав рану йодом и зелёнкой.
- Что удивляешься? Думала – раз я такая древняя, так и не умею уже ничего? Не-а, ошибаешься. Я ведь в войну у партизан медсестрой была, столько этих ран навидалась. Хорошо, лекарства были настоящие. Что наши, что трофейные. Сколько жизней спасли. Травками, да припарками ведь далеко не всё вылечишь. Поэтому, с тех пор больше лекарствам из аптеки и доверяю, чем средствам народным. И сама так лечусь, может поэтому столько и прожила. Не знаю.
Старуха закончила с перевязкой и вышла из комнаты. Отсутствовала минут десять, и я успела внимательно изучить небогатый интерьер Палагеиной избы. Состоял он из большого круглого стола, нескольких стульев с высокими спинками, комода и этажерки. На стене, как принято в деревенских домах, висели в рамочках фотографии, в углу размещалось несколько образов, а на маленькой этажерке, стоявшей там же, в углу, высилась огромная, в форме конуса свеча. Всё здесь было старым-престарым, но аккуратным. Чистенькие занавесочки на окнах, белая холщовая скатерть с ручной вышивкой, укрывавшая стол, накидки на стульях – говорили о чистоплотности и аккуратности хозяйки дома. Конечно, случившееся только что сильно взволновало меня. Ощущение конца жизни, внезапно возникшее откуда ни возьмись, отчаянная борьба, судорожные попытки спастись… Не знаю, видимо тихое теперь изучение жилища колдуньи само по себе успокаивало, приводило нервы в порядок. И Палагея, будучи тонким психологом, дала мне такую возможность. Умышленно оставила в одиночестве, чтобы я немного отошла от только что пережитого кошмара.
Точно не скажу, что именно привело мою душу в спокойствие, но спустя десять минут я чувствовала себя превосходно, нервы освободились от стрессовой нагрузки, а сознание больше не волновало чувство смертельной опасности.
Тем временем Палагея вернулась в комнату и, словно желая убедиться в действенности своего психологического приёма, спросила:
- Ну, как ты, милая?
- Уже лучше, гораздо лучше.
- Ага, ну ладно, ладно. Давай-ка начнём.
С этими словами старуха взяла у меня рушник и, развернув, расстелила его на столе.
- Эко-нааа, - покачала она головой из стороны в сторону, - чего только тут нет, дочка.
- Говори, тётка Палагея. Не томи.
- Чернявенькая-то крепким орешком оказалась. Сильно она в твоего Петра влюбленной была и не хотела никому его отдавать. Ни за что на свете. Изводила она тебя этим полотенцем, со свету сживала. И сделано было так, что болеть ты с сыном должны были попеременно через семь лет. Сначала ты семь лет была здоровой, а родить не могла. Без причин не могла, так ты думала. Но вера эта обманчивая. Заговорённый рушничок делал своё дело. Так делал, чтобы муж твой, как иные здоровые мужики, желающие иметь потомство, в конце концов, тебя бросил и ушёл к ней. К разлучнице этой. А Пётр не ушёл, тогда и родила ты сыночка… А как родила, так и стала болеть. Крепко так болеть, да чтобы и згинуть от болячки той, не выздороветь. Вона какой поддел, дочка. Много раз была ты у края жизни. Но не сдалась, не уступила колдовству чернявенькой ведьмы. Знатной такой ведьмы. Рушничок-то аж светится весь чернотой. Брр-рр…
Так и сказала – светится чернотой!
Старуха поморщилась и зажгла новую свечу. Всё действо происходило так. Палагея с маленькой свечкой ходила вокруг стола и внимательно изучала рушник. Между рассказом, часто прерываемым вздохами и несущественными репликами, старуха что-то шептала себе под нос. Тихо так шамкала беззубым ртом, я ничего не могла разобрать. Да ещё и поражена была точностью ею сказанного.
- Ты болела кряду семь лет,- продолжала между тем Палагея, а потом всё прошло. Буд-то рукой сняло. Враз выздоровела, за то сынок твой захворал. Сильно и безнадёжно. Правильно, что вовремя нашла меня, Антонина. Силы у тебя на исходе.
Старуха повернулась ко мне, совершая свечой крестное знамение. Сгинула бы вслед за сыночком, а чернявенькая прибрала бы к рукам Петра. Рушничок-рушничок! Не зря же в спаленке вашей висел он. Человек во сне раним и беззащитен, всякое зло над ним сотворить можно. А ты сильная от природы, это и спасло. Другая на твоём месте давно бы землицу парила.
Старуха зашла ко мне за спину, совершая какое-то таинство. При этом чего-то нашёптывала, водя свечой вокруг головы.
- Теперь всё будет хорошо, Антонина. А сейчас посмотрим на сыночка твоего, - и Палагея вновь обратилась к рушнику.
К моему удивлению чистое до сей минуты полотно стало грязно-чёрным, будто повалялось в золе. Я с ужасом смотрела на эти превращения…И тут на меня с полотнища глянуло перекошенное от злобы лицо той ведьмы, той чернявенькой! Это может показаться невероятным,
но я отчётливо видела, как она смотрела на меня. Волосы её бесформенной паклей свисали по лицу, рот исказился в зверином оскале, а глаза, казалось, брызгали ядом. Серо-жёлтым злобным ядом. Ведьма умирала в страшной агонии. Всё то зло, что предназначалось мне, теперь обернулось против неё. И острым жалом разворотило сердце колдуньи.
- Ей плохо, -пролепетала я.
- И ты это видишь? - удивилась Палагея. - Нет, ей ещё хорошо. Кажись, преставилась. Плохо ей будет очень скоро, когда попадёт в геену огненную. Вот там, в пекле ей будет действительно плохо.
- Выходит, тётка Палагея, мы её убили?
- Нет, милая. Не серчай почём зря. Не мы, сама она себя наказала. И от собственного зла погибла.
Я молча наблюдала за манипуляциями старухи. Было мне как-то не по себе. Только что произошедшее – в реальности чего я не сомневалась – сильно меня расстроило, что ли, подавило сильно. Я не понимала – стоило ли винить себя в случившемся или нет, подспудно осознавая, что Палагея права. Но всё же…
Тем временем манипуляции старухи продолжались. После чего она взяла рушник, скрутила его трубкой и связала узлом.
- Теперь иди к болоту, смело иди, не бойся. Я буду за тобой наблюдать с крыльца.
- Темно же.
- Подойдя к воде, - продолжила старуха, не обращая внимания на мои слова, - размахнись посильнее и зашвырни узел как можно дальше. Что есть мочи зашвырни, поняла?
- Поняла.
- Потом жди, пока он его не заберёт. Только не трусь, я рядом, храброй будь. Враг побеждён, осталось немного. Знай, смелость твоя – твоё же оружие.
- А кто он? – спросила я.
- Водяной. Только ты его и не увидишь, не положено тебе. Узел исчезнет, тогда и возвращайся, а я пока тут ещё кое над чем покумекаю. Сильным колдовство чернявенькой оказалось. Как его до конца извести – пока не знаю. Ладно, пора. Ступай, милая, ступай.
Надо сказать, что уж тут-то я совершенно не отдавала себе отчёта в собственных действиях. Будто робот бесчувственный встала со стула, схватила ненавистный узел – причину всех моих бед и подалась прочь из избы. Страшно? Нет! Страху не было и в помине. Ярость двигала мною, Такая ярость, что и на десятерых бы хватило. Я не шла, почти бежала, ничего не боясь. А добравшись до берега, размахнулась и с пушечной силой отправила узелок в последний полёт. Всплеск воды, раздавшийся вскоре, говорил о том, что мой снаряд достиг-таки цели и плюхнулся в мутные воды болота. Редкие звёзды отражались в зеркальной поверхности, тишина стояла абсолютная. Даже лягушачье пение стихло, как по взмаху
незримого дирижёра. Я слышала стук собственного сердца, гневно чеканящего бесконечный ритм. Прошло несколько минут и вдруг из того примерно места, куда попал узел, поднялись два фонтана воды. Взметнулись над поверхностью метра на три и схлынули вниз, погнав к берегу несколько угасающих волн. Ощущение было таким, будто из-под воды поднялся некто незаметный глазу и огромными ручищами сгрёб моё «подношение». Затем ушёл в чёрные глубины болота. Я же больше не задерживалась на берегу.
Возвратясь в избу, застала Палагею сидящей за столом и при свече листающей какую-то книгу.
- Забрал? – спросила она, не подымая глаз.
- Забрал.
- Садись, Антонина, и слушай меня. Теперь всё будет зависеть от тебя. Я имею ввиду сыночка твоего. Болеть он перестанет, вернее уже перестал. Но на двадцать первом году жизни, запомни, Антонина, накрепко запомни. На двадцать первом году, через три семилетия, чудище болотное придёт за ним.
- Какое-такое чудище? – не поняла я.
- Болотное чудище. То, которое забрало узелок.
Холодок ужаса пробежал по моей спине. Руки стали словно свинцовые, сжатые в кулаки пальцы не желали распрямляться.
- На двадцать первом годку жизни чудище захочет забрать его к себе. На совсем, понимаешь меня?
Я молча кивнула.
- Так вот, ты должна удержать его. Он захочет пойти искупаться, и тут сигналом для тебя будут утерянные носки. Запомнила? Повтори.
- Носки, - ничего не соображая молвила я.
- Повторяю ещё раз, Антонина. Другого случая не будет, не прожить мне столько. Сынок твой соберётся на озеро, или речку – что там у вас есть. И непременно начнёт искать по всему дому носки – вот это для тебя знак. Не удержишь его дома – больше не увидишь. И хоронить не придётся, никто не найдёт. Даже если вместе окунётесь в ту воду. Ты останешься жива, а он не вынырнет. Сумеешь удержать – живи дальше спокойно и внуков дожидайся. Смотри, не забудь. А теперь ступай, Антонина, с Богом. Устала я, с ног валюсь.
- Не знаю, как и благодарить вас, тётка Палагея, - пробормотала я.
- Ступай, Антонина. Ступай, - решительно повторила старуха, выпроваживая меня за порог. – Да, кулёчек-то прихвати с собой.
- Что это?
- Соль здесь заговорённая. Высыпь её в седьмую неделю на могилку чернявенькой.
- И всё?
- И всё. Только ночью высыпай. Днём без толку будет, ночью нужно.
- Ага, сделаю.
- Всё, Антонина. Прощай, не свидимся больше. Живи с миром.
- Так может…
- Ты здорова и сынок твой тоже. А остальное тебе известно. Не свидимся боле, - повторила старуха, выводя меня на крыльцо.
- До свидания, тётка Палагея. Я отблагодарю, непременно отблагодарю.
- Хорошо, хорошо, ступай, дочка.
Рассвет прогнал ночь. Я шла по деревне, на душе было легко-легко. Хотелось петь - радость переполняла моё сердце. Придя домой, я растолкала сонного Петра и сбивчиво рассказала ему обо всём. Помнишь, Петь?
- Угу, - буркнул в ответ муж.
- А потом на радостях залпом выпила полстакана вина – никогда в жизни такого себе не позволяла – выпила и уснула, как младенец.
******************************************************
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ