1.
О, как же война цеплялась за жизнь!
На раз-два выгнала с полей комбайны, пустив жать хлеба танки. А тем за счастье перемолоть золотые косточки пшеничных стеблей разлапистыми траками — лишь бы к зиме никаких пирогов, краюх и батонов на столе. Где не хватало бронечудищ, в лёгкую, на три-четыре, поджигались колосья. Спички не нужны, лишь с разворота шугануть перед собой очередью из трассирующих пуль: коси, коса, пока роса. Роса долой — коса домой.
К осени войнушке подоспела новая игра-забава с минами-лепестками! Без слёз не глянешь на приплюснутых, асимметричных резиновых жаб-уродиц, которых никто никогда не возьмёт замуж. Пришлось самой – всё самой! вытряхивать из складов залежавшийся товар, смахнуть пыль с засидевшегося в девках выводка. И снова на раз-два щедрой свахой разбросала царевн-лягушек по городам и весям в поисках поклёвки. Вон рисует мелом на асфальте «классики» стайка мальков - деток донецких сепаратистов. Беззаботны, улыбчивы, но бестолковы от неведения, как легко «лепестки» разрывают в клочья детские пяточки. Вместе с сандалиями. Самая маленькая девчуля приноравливается запрыгнуть из первого сразу в третий класс. Напружинилась, вытягивается в струнку. Умничка. Отличница! Как раз там среди опавших листьев и прикинулся дурочкой «Лепесток» ПФМ — противопехотная фугасная мина. Одна из трёх миллионов, лежавшая до поры до времени на складах под Киевом. Дождалась, сердечная, своего часа стать звёздным фейерверком. Американские изобретатели научили войну главному: чем больше детей-калек оставишь после себя, тем дольше будешь помниться! А что ещё для счастья надо?
Так что жаловаться на забвение войне грех. Всё по присказке: всеми нелюбимая, но — родня! Терпите. Привечайте. Взбивайте самую мягкую перину для осеннего отдыха. Вместе с дождями аккурат к утреннему кофе выходят на авансцену тяжёлые прилёты от арты: без артиллерии война всего лишь игра в песочнице. Осколки по куполу ближайшей церквушки под звук дождя так убаюкивают, умиротворяют… Кто не поленится заглянуть в это время в сам храм - дверь не нужна, в стене рядом с иконой Николая Чудотворца зияет пролом, – полюбуется не менее чудотворной картинкой: только что устремлявшие в молитве взоры к небу прихожане с первыми взрывами бегут, спотыкаясь на крутых ступеньках, в самое тёмное и глубокое подземелье церкви. И это правильно, небо во время войны — оно не для Бога, на него не молиться - его бояться надо.
Не менее сладка прогулка по больничкам и школам с тремя топорами. Люди смешные: непонятно, сколько той жизни им осталось, а обозвали американские гаубицы «Химарс 777» тремя «топорами» и «портвейном». Да хоть горшком назовите, а будет всё как в детской игре: кто не спрятался, я не виноват...
Одна зрада войне на вожделенном пиру — прилетает ответка от тех, против кого её саму и вывели в чисто поле. Им-то чего не живётся спокойно на белом свете? Подумаешь, запретили говорить на родном языке, а дети не цветы жизни, а личинки «колорадов», которых вместе с родителями желательно вздёрнуть на гиляку. Хотя это и смешно – русский язык вздёрнуть на виселицу. Вон мечется на той стороне фронта хиленький заряжающий у орудия с буквой Z на стволе. Крестик на тонкой шейке болтается, словно сошёл с ума вместе с хозяином, при резких движениях выскакивает из-под камуфляжной майки глянуть на мир хоть одним глазком. Ужасается происходящему и - юрк обратно, ища спасения на худосочной груди артиллериста. А тот стреляет и стреляет, не понимая, что восемь лет на бывшей ридной Батькивщине непрерывно работали лишь цементные заводы, и никаким снарядам ни на раз-два, ни на три-четыре не пробить бетонированные укрепления с надписями «Смерть русне».
И она неизбежна, потому что нельзя выстоять одному языку против пятидесяти двух, призвавших её, старуху, тихо почивавшую после Великой Отечественной в самых дальних схронах: ваш выход, сударыня. Обещая аплодисменты будущему триумфу. Так почему не тряхнуть стариной?
У войны затаилась лишь одна, потаённая обида на родителей: ей самой ещё не только не дали имени, но и в самом большом секрете держат место рождения. Прописали вроде на Украине, даже прикупили распашонку-вышиванку и дали время отрастить чубчик. Но если сны снятся на английском языке? Если может переходить с немецкого на французский язык, с итальянского на польский, не имея ни одного диплома за душой? Чья в ней кровь течёт в таком случае?
И ещё мечта есть, одна-единственная: вернуться домой до наступления холодов. Перезимовать в тепле и сытости. Но куда не сунется со своим знанием языков, родичи мгновенно закрывают окна и двери, как от прокажённой, - иди в Россию, добывай там себе пропитание, ищи кров для сна и отдыха.
Не впервой за последние столетия ей слышать этот адрес от неуемных родственничков, и каждый раз крестят при этом, будто видят в последний раз...