О поэзии Михаила Щербакова
Ты светлая точка пространства, тандем, совпаденье лучей...
Михаил Щербаков
«Это же невозможно — объяснить счастье… Всё равно что прикнопить к бумаге солнечный зайчик», - заметила героиня известного фильма. С поэзией — то же самое.
Большое искусство — это всегда Тайна. Чем больше творец, чем выше он парит над обыденностью мира, тем ближе соприкасается с Потусторонним, неведомым и бесконечно прекрасным. Как такое описать словами? Практически невозможно. Только ощупью, далеким поэтическим осязанием, намеком на неземные созвучия, нездешние краски, полутона, гармонии, отдаленными воздушными прикосновениями создающие образы нездешнего счастья, далекого и близкого и невозможного на земле:
То, что хотел бы я высказать, высказыванию не подлежит,
ибо вот то, что я высказать хотел бы, оно таково,
что, когда его все же высказать пытаешься, оно бежит,
а когда не пытаешься, ввек не избавишься от него.
Кое-кому в этом видятся контуры некоего совершенства.
Тем не менее, Щербаков находит слова, чтобы хотя бы отдаленно создать картину недоступного земле совершенства, вернее, видимой части. Его стихи трудно воспринимать без музыки — слишком сложные смысловые ряды, где безупречно сочетаются глубина мысли и совершенство формы. Восприятию текстов способствует музыка — такая же сложная, изысканная в мелодическом плане. Музыка помогает вступить в далекий мир высокой поэзии и освоиться в нем, воспринять сложную гармонию, созданную поэтом.
Восходя дорогой горной прямо к бездне голубой,
не печалься, брат мой гордый, будет нам ещё с тобой -
и парча ковров ценнейших, и невиданный фарфор,
и красавиц августейших неожиданный фавор.
Искусство Михаила Щербакова — абсолютно книжное, богатое литературными ассоциациями, намеками, цитатами. Это и традиционный сегодня постмодернизм, и совершенно новое слово в русской литературе, созданное на фундаменте мировой классики и шагнувшее дальше — ввысь и вперед.
Надежды прочь, сомнения долой
забыты и досада, и бравада.
Граница между небом и водой
уже неразличима, и не надо.
По-прежнему свободный свой разбег
сверяя с параллелью голубою,
плывёт неутомимый наш ковчег,
волнуемый лишь смертью и любовью.
Недаром в текстах много отсылок к латыни, греческим мифам, русскому фольклору, не говоря о литературе новейшего времени. Поэт пытается осмыслить опыт предыдущих поколений, осознать, переварить и усвоить мудрость мудрых, чтобы постичь этот мир, древний, как сама Вселенная, вечно новый, как новый день.
Во слову Греции твоей и всех морей вокруг -
Десятикрылый наш корабль мы назовём «Арго».
Покинем здешние снега и поплывём на юг.
Я буду править кораблём. Ты будешь петь, Марго.
Музыкальная поэзия Щербакова — идеальное соотношение формы и содержания — огромная редкость в литературе и искусстве. Как правило, одно существует за счет другого, и произведение искусства — разумный компромисс между формой и содержанием. Несоответствие внешнего внутреннему — бич любого искусства.
Поэзия Щербакова свободна от этих несоответствий: он идет через форму, которая таинственным образом вытягивает содержание на головокружительную высоту. Здесь поэт следует советам классиков, от Уайльда до Бродского, раскрывающих тонкие секреты проникновения в высшие материи — мир идей, великих и гармоничных. Неосуществимых на этой земле.
Ну здравствуй, бог зыби.
Что нынче мне скажешь?
Чем я обязан столь странной встрече?
Ты, взявший у неба
Всю зелень, все блёстки,
Часть их неужто дашь мне, слепому?
Тут мы вплотную подходим к понятию «Бог». Для Щербакова Бог — это прежде всего Слово, великое и могучее. Слово, открывающее тайны времени, пространства и человеческого существования. Поэт чувствует присутствие Высшего Начала, сияющего в его произведениях непостижимым светом, согревающим все земное. И Свет этот бесконечен и безначален.
Полагаюсь на слово, на вечное Слово,
и кроме него - ничего.
Обращаюсь к нему, как к началу земного всего
и иного всего.
Возвращаюсь, качаясь, как судно к причалу,
к высокому Слову Творца.
И чем более я подвигаюсь к Началу,
тем далее мне до конца.
Человеческое отношение к таинственному свету, вершащему все происходящее, не может быть однозначным. Именно выяснению отношений со светом, запускающим те или иные процессы в мироздании, посвящена львиная доля творчества современного классика.
Молитесь — если не нелепо
в минуту страха или горя
взывать к тому, кто сам когда-то
не избежал смертельной чаши:
едва ли выпросишь у неба,
чего не выпросил у моря.
Смешна стихиям эта трата словес.
Но, впрочем, дело ваше.
Щербаков вынужден существовать в мире, который ему трагически мал. Он прорывается в иную стихию и пытается зафиксировать фантастическое сияние, едва уловимое для нас. Для всех. Кроме него. Этот отсвет рождает совершенные произведения, не всегда дословно понятные, но безупречные. Безупречны они потому, что отражают свет, доступный немногим. И не только отражают, но приближают людей к его Источнику.
Глядишь, и впрямь — смог, создал, восхитил, снискал
раскланялся. И что же после? Публика ушла.
Грааль исчез. И снова пустота, потёмки,
снова никому не важен, хоть и Пикассо…
Обожествляя Слово, мастер не боится экспериментов. Он одинаково свободно распоряжается самыми разными ритмами, от гекзаметра до рэпа. Даже внутри одной стихотворной строчки соприкосновение слов ослепительно:
А в джунглях злачных недр, в дыму азартных игр,
Крупье - поджарый негр - сопит, как старый тигр.
И теплый желтый франк, похожий на зерно,
Седой столичный франт бросает на "зеро"…
Поэзия Щербакова — сложнейшее явление современной культуры. Отстраненное и глубоко личностное, витающее «в изгибах пространства», свободного от сиюминутности и одновременно попадающее в самую суть явлений, трагически одинокое и востребованное ценителями высокой поэзии, его искусство балансирует между высокой простотой классики и сложностью современного мира.
Не кричи, глашатай, не труби сбора.
Погоди, недолго терпеть.
Нет, ещё не завтра, но уже скоро -
Риму предстоит умереть.
Радуйся, торговец, закупай мыло,
мыло скоро будет в цене.
Скоро всё иначе будет, чем было.
А меня убьют на войне.
Стихи Щербакова, написанные тридцать лет тому назад, сбываются и сегодня. В этом тоже странная тайна высокой поэзии — пророческий дар поэтов, состоящих в особых отношениях с вечностью. Причем пророчества по времени совпадают дословно.
Когда-нибудь, пусть не теперь,
но через тридцать-сорок зим,
настанет время и для нас -
когда на трон воссядет зверь,
И смерть воссядет рядом с ним,
и он начнёт творить разбой,
и станет воздух голубым
от нашей крови голубой.
1985
Но это понимание не приносит счастья. Поэт ощущает себя пророком, несоответствующим земным пропорциям: ему трудно донести откровения людям, далеким от света звезд:
Зыбь зыбью. Смерть смертью.
Я был здесь. Я видел.
Но - там, в пустыне - кто мне поверит?
Пустыня — вечный символ пространства, лишенного самого необходимого: воды, прохлады, тени. Территория выжженного разума, высохшей духовности. В пустыне трудно дышать тому, кто знает, что такое чистая высота. Пустыня — место, где проходил искус Христос перед тем, как пойти к людям. Он тоже искал слова. Искал способы достучаться до людей и открыть им нездешнюю истину. Многие ли поверили Ему?..
И всё чаще выходит, что смерть наготове,
а тайна Земли заперта.
И опять остаётся спасение в слове,
а прочее всё — суета.
Понимание национального характера, истории, культуры, психотипа русского человека делает стихи Щербакова страшными в своей пророческой ясности. То, что написано тридцать лет назад, сбывается сегодня. И долго еще будет сбываться.
Мы, жители социума, не могущего без войны,
Граждане гипер-отечества по прозвищу «тройка-птица»,
Нынче, сложив оружие, с той и другой стороны
Сходимся, чтобы на миг побрататься и к тебе обратиться.
Ты — наш потомок общий, грядущий лет через сто,
Мальчик предполагаемый, воображаемый прапраправнук,
Нищий наследник наших, трансформирующихся в ничто,
Дел противоестественных, богопротивных и противоправных.
…
Каждый век выражает по-своему в каждой отдельной стране
Зависть к чужому будущему и страх перед тьмой загробной;
Мы выразили это тем, что вырезали звезду у тебя на спине
И бросили тебя одного умирать в стране допотопноподобной.
Поэзия Щербакова пленяет классическим совершенством, вечной гармонией, пророческой глубиной в поразительном сочетании с современностью. Его стихотворный мир современен и адекватен утонченной сложности нашего мира. Это поэзия нашего времени. Нашего века. Нашей земли. Нашей культуры — полноправной части большой мировой культуры, вечно ищущей совершенства уже на этой земле. И страдающей от того, что оно недоступно.