Господи, благослови!
Меня крестили в 2013 году, когда мне исполнилось уже 36 лет. Моим первым и долгое время единственным — по моей собственной ограниченности — путеводителем в православном вероисповедании был молитвослов. С ним же по-разному связаны мои личные трудности в осознании веры.
Ниже я делюсь тем, что меня озадачивало больше всего. Делюсь во многом вопреки собственному нежеланию вляпаться в суемудрие и опасению что-то по невежеству невольно исказить. Заставляет меня писать об этом только одна причина: все-таки вера — это живая и активная работа души, и как во всякой работе, в вере есть потребность обсуждать ее задачи с единоверцами, как мы обсуждаем текущую работу с коллегой. Оставляя, конечно, последнее слово за начальством — нашими пастырями и Христом. Собственно, заголовок вдохновлен созвучным моим устремлениям пожеланием одного из пастырей (протоиерея Андрея Ткачева), о чем христианам следовало бы говорить при встрече.
И молитвословие, и молитва своими словами — личное общение с Богом
В первом прочтении все молитвы пробирают меня до сих пор до слез. Но обычно только в первом. Позже уже только иногда снова пронзит насквозь какое-то одно вдруг задевшее за живое слово. И это несмотря на то, что молитвы явственно проводят какую-то перестройку в душевном организме. Ум демонстрирует от соприкосновения с молитвой явные чудеса. Вдруг оказывается, что в памяти отложились без специальных усилий, кроме повторения раз в день, витиеватые, не понятые до конца и весьма пространные церковнославянские обороты. Насколько я могу судить по посещенным службам в разных православных храмах, подобное улучшение памяти происходит у всех воцерковленных верующих не только с отдельными псалмами и молитвами из молитвослова, ни и в итоге со всей церковной службой. В каждом храме, где я бывала, есть прихожане, которые знают и поют с хором всю службу наизусть.
Однако при этом однажды состоявшееся чудо встречи с молитвой тут же превращается в затейливый словесный леденец во рту, отделенный от ума, занятого параллельно с воззваниями ко Господу совсем другими делами вроде составления списка покупок или продолжения недавнего разговора с мамой или врачом. Или в умственную эквилибристику, об которую церковные чтецы иной раз спотыкаются, как пошатнувшиеся под куполом цирка канатоходцы. И забывают вдруг даже «Отче наш». Это я тоже знаю на своем опыте — и чтеца, и очевидца.
В общем, вслед за коротким пронзительным знакомством с молитвой и производимыми ей чудесами и внутри молящегося, и в его внешней жизни, очень скоро и остро встает вопрос молитвы как заезженной пластинки.
Помню, как я впервые призналась батюшке, что читаю молитвенные правила, как робот. Ничего не чувствую, не понимаю! Был как раз Великий пост, и батюшка выслушал меня и дал мне задание: больше ничего не читать по молитвослову, а каждый день садиться утром и вечером и «пять минут просто думать о Боге».
Как же было страшно вдруг «ничего не прочитать»! Отчасти из-за моего слишком очевидно языческого мышления советского ребенка, воспитанного на всевозможных приметах, когда ритуал становится важен, потому что он сам по себе уже якобы как-то — с языческой точки зрения, — воздействует на Бога, ублажает Его, что, разумеется, не так. Ему не нужны мертвые подношения, в том числе мертвые слова. На встречу с Ним приглашена живая и любящая Его душа («Еда ям мяса юнча или кровь козлов пию? 14 Пожри Богови жертву хвалы и воздаждь Вышнему молитвы Твоя» Пс.49:13-14).
Но страшно прервать ритуал бывает также уже и из-за страха оскорбить Бога, того страха, о котором мы много читаем в Ветхом завете. Как народ Израиля постоянно получал по шее за отпадения от Бога, так и в личной истории воцерковления Бог уже на первых шагах недвусмысленно дает понять, что Он ревнив, и любое пренебрежение Им обернется практически сразу бумерангом роковых событий. Хотя где-то я читала, что все, о чем мы говорим «Бог наказал», — это результат действия законов Божьей правды, а не дисциплинарная мера. Что-то сродни данных нам Творцом законов природы, только действующих в духовной жизни. Горячее жжет, острое — колет, а грех — убивает. И грешащих, и все живое вокруг, как радиация от ядерной бомбы.
Как бы то ни было, важно, что такие памятные встряски в начале христианского пути помогают на собственной шкуре, усвоить, что в выборе между жизнью и смертью души нет никаких компромиссов. Например, нет и не может быть никаких сомнений, когда речь идет об обязательном присутствии на воскресной литургии, да и на любых службах, на которые ничто не мешало попасть. После первых легкомысленных ошибок на поприще воцерковления я твердо знаю, что молиться или не молиться, быть или не быть в церкви — это не моральный выбор «примерного паиньки-христианина», а вопрос личной безопасности. Вот поэтому еще мне было страшно вдруг «просто думать о Боге». А вдруг я подумаю как-то «некачественно»? Ведь к этому моменту я уже знала, что день, не освященный молитвой, еще до обеда наполнится мраком в любых его оттенках. День должен быть обязательно наполнен молитвой! Сначала по краям — утром и вечером, а потом — до краев, с утра до вечера. Или, для духовных младенцев — наполнен молитвословием. Хотя как и романы русских писателей в школьной программе не считаются детской литературой, молитвословие — не младенческая духовная пища, а своего рода заданная верующему планка высоты и глубины когда-либо звучавших молитв.
Но сначала молитвослов воспринимается как разминка в спорте: для профессионала это необходимая ежедневная подготовка к тяжелым нагрузкам, а для новичка — сама нагрузка. А потом, когда наконец мы помолились однажды «своими словами», открыли первый закуток в сердце для общения с Богом, приходит время исчезнуть границе между молитвословием и «своей» молитвой, и чужие слова становятся такими же близкими, как свои, потому что они написаны на родном языке души. И это уже не «нагрузка», а то самое «бремя» и «иго», которое «легко» и «благо» (Мф.11:30).
Читаем ли мы Богу по книжке или обращаемся к Нему своими словами, внутренней разницы быть не должно. И то, и другое — прямая речь, разговор лицом к лицу. Молитвенное правило можно принять из-за постоянных повторений за ритуальную декламацию, но совсем не случайно в каждой строчке стоит обращение к Богу на «Ты». Поэтому нельзя ничего «вычитать» Богу — и кому угодно, к кому вы лично обращаетесь в каждой фразе. Говорить «Ты» можно только тому, кто тебя слышит, понимает и может ответить. Тому, кто рядом. Тому, кто живой.
Конечно, необычно, что мы этому «Ты» все время что-то поем или стихословим. Но в том-то и суть! Говорить с Богом — вершина всего того, что может предложить дар человеческой речи! И по содержанию, и по форме.
Зачем тогда читать чужие молитвы?
Мне очень помогла книга отца Александра Меня о молитве. Там даны очень конкретные советы, о чем и как молиться, если сам не знаешь с какой стороны вообще в молитву зайти. Например, там предлагалось взять молитву «Отче наш» и поговорить с Богом о каждой ее строчке. Мол, вот, Боже, Ты на небесах, и Ты создал такой удивительный мир, все здесь Твое творение — и так далее. Это я неточно пересказываю, по памяти, но смысл такой.
Подобное духовное упражнение дает множественную пользу.
Во-первых, оживает заезженная скороговорка, в которую превратилась полная великих тайн молитва.
А во-вторых, мы сами учимся молитве не как «заклинанию», а как живому общению. Все мы помним даже по временам учебы, что одно дело прочитать что-то и неминуемо забыть после экзамена или каникул, другое дело — начать обсуждать эту тему с кем-то еще, подключить к ней ум, внимание, сердце. То же и с молитвой. Пусть она станет не шедевром церковнославянской словесности, а мольбой. В идеале — слезной.
Отец Александр Мень попался мне случайно, то есть, разумеется, совершенно неслучайно, так как мне как светскому советскому человеку имя этого священника после его убийства было уже известно из газетных передовиц. А вот имена отцов церкви мне бы в начале моего религиозного пути ничего не сказали.
Сейчас же мне постоянно помогают наставления свт.Феофана Затворника, свт.Тихона Задонского, св. Иоанна Кронштадтского. И проповеди наших батюшек, откуда я, собственно, и черпаю, в контексте, большую часть святоотеческих наставлений.
Но в начале воцерковления я была просто не в состоянии воспринимать слова пастырей с должным вниманием и трепетом. Тогда я только училась «читать» и к тому же еще не причащалась и не исповедалась, не зная и не понимая, в чем смысл Таинств, то есть шла наощупь, не имея опоры в благодати, хотя меня очень ощутимо оберегал Бог.
Еще одна насущная потребность обращаться к «чужим молитвам» заключается в том, что если сам никогда не молился, то поговорить сразу своими словами с Богом долго не получится. Более того, одна глубоко и искренне верующая прихожанка меня огорошила тем, что и не следует даже искать «своих слов», когда уже «написаны такие великие молитвы». Вроде как молитва — это такое литературное призвание. А тебе что, простой мирянин? Пожаловался, поблагодарил, попросил, а дальше что?
Однако ведь одно из требований к христианину — постоянное общение с Богом! Мало того, что это требование: это и наше главное христианское чаяние, в вечной жизни. Представляете, молитва — это навечно! Неужели мы чаем себе вечного неудачного свидания, когда не знаешь о чем поговорить с тем, кого больше всех любишь? Только и остается что читать Ему по кругу замусоленный акафистник, как томик любовных стихов! Ну то есть о чем говорить с Всеведущим, что бы было Ему интересно? Что Он такого еще не узнал? Что мы Ему расскажем?
Ответ дают Псалтирь и многие церковные произведения — каноны, тропари, кондаки и т.п. Смысл вечной жизни — в восхвалении Господа. «Хвалите Господа с небес» (Пс.148), если кратко.
Не думаю, что речь идет только о бесконечном повторении слов, которые, впрочем, при соприкосновении с источником всех благ, Господом, тоже получают иное качество, начинают переливаться, искриться тончайшими нюансами значений и смыслов, как игра света и тени на маленьком пятачке обоев в комнате может стать целым путешествием для души.
Но мне все-таки кажется, что хвала Бога означает не поток комплиментов, а представляет собой духовное измерение всего, что создал Творец: живой, непрестанный восторг пребывания в целостности, полноте и гармонии и есть суть вечной жизни. Что хвала и есть райское блаженство, неэгоистичное наслаждение, которое не может набить оскомину - «насладися Господеви» (Пс.36:4). Куда ни глянешь, ни повернешься — везде Бог, везде восторг и преклонение перед Его неизъяснимой и неизмеримой мудростью, любовью и красотой! И к этому нас тоже готовит молитвослов, напитывая нас плодами напряженной духовной работы отцов церкви и вместе с тем очерчивая область, где и нам самим надо еще усердно потрудиться.
Постоянное повторение знакомых текстов убивает их смысл
Когда я ехала к бабушке за год до ее смерти, у меня было одно желание, которое у меня так и стало с тех пор своего рода одержимостью по отношению ко всем окружающим: «хоть бы она согласилась креститься! Хоть бы она причастилась!» Но не успела я выдать и первой провальной реплики яйца, взявшегося учить курицу, как бабушка — суровая редакторша научного издательства, державшая жизнь цепко в зубах, как свою «беломорину», неожиданно без всяких прелюдий, буквально с порога заявила, что хотела бы принять крещение! И я, конечно же, потеряв дар речи от такого оглушительного чуда, побежала и тут же позвала ей священника из ближайшего храма, и после крещения она исповедалась, причастилась, и ближе к смерти все чаще просила меня «что-то почитать». Потому что «там — хаос». «Туда» дал ей заглянуть Господь, когда она поняла после сна, в котором за ней пришел ее покойный отец, что скоро умрет.
Читала я бабушке Библию, каноны ко причащению, молитвослов. Успела также прочесть одно житие — для меня оно тоже стало первым житием, которое я читала — св. Космы и Дамиана, в Риме пострадавших...
Бабушка слушала внимательно, никогда не перебивала, закрывала глаза. Можно было даже подумать, что она задремала. Но, слабея телом, бабушка не теряла остроты ума, и иногда задавала вопросы, ставившие меня как неофита, не знающего толком своей веры, в тупик. Так, один из ее самых трудных вопросов, на который я долго не могла ответить самой себе, был: «А зачем повторять столько раз «Господи, помилуй»?
Как и я сама в первый год после крещения ехидничала, не понимая своего невежества, что, дескать, зачем человеку так часто причащаться, неужели срок годности причастия так краток? Вопрос насчет бесчувственного повторения, как и у бабушки, у меня тоже очень скоро возник, но я обходилась без ответа, считая повторения в молитвенном деле чем-то вроде армейских отжиманий, чем-то нужным для дисциплины.
Но теперь я, конечно, уже лучше знаю — опять же на своем опыте и на своей «шкуре». Что дело только в нас, в нашей слабости, нашем «сроке годности» и нашем бесчувствии. Повторять нужно не Богу, а самим себе, долбить, как дятел, в свое ежедневно, ежечасно превращающееся в законах земной гравитации в камень сердце. «Стучите, и откроется». Откроется дверь в Царство Небесное, которое, как опять же указывает Господь, должно быть уже здесь, с нами, в наших сердцах: «и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там. Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть». (Лк.17:21).
Отец Андрей Ткачев, ставший для многих моих воцерковляющихся сверстников большой опорой в первых шагах в церкви, своего рода «видео-духовником», обогатил меня бесчисленными ценными идеями, и одна из них, насколько велико человеческое сердце: только оно может вместить Бога! Но чтобы Бог туда вошел, сердце нужно открыть. А это уже работа сродни шахтерской. И по той твердости «породы», которую приходится пробивать в себе, приобщаясь к живой вере в живого Бога, и по той глубине, на которой иногда оказывается запрятано наше сердце под наслоениями всякого умственного и душевного сора.
В ход идут разные средства. Первое, конечно, и главное указал сам Господь: пост. Чем легче в кишках, тем ближе удается вознестись душе к небу. Но стоит только опять усесться за обеденный стол, мы мгновенно падаем вслед за потяжелевшими желудками из облаков на землю.
Есть еще поклоны, воздевания рук. И, да — необходимо повторять все прилагаемые усилия, в том числе нужна непрекращающаяся молитва, одна ли и та же, или много разных, или и то, и другое, — это уж кому как подойдет.
Одна наша прихожанка поделилась со мной советом ее знакомого батюшки: творить молитву в том, к чему Господь дал тебе дар. Полагаю, что это может быть любой самозабвенный труд, и в моем случае это труд письменный. И я после этого совета исписала несколько страниц в тетрадке Иисусовой молитвой прежде чем разрыдалась, увидев наконец полную бессмысленность и ничтожность своих усилий, если мне не поможет Господь.
С тех пор так эта полоса препятствий и продолжается: то ослабевающие, то набирающие силу, но главное, непрекращающиеся усилия пробиться через свои житейские шумовые завесы ко Господу сполна искупаются даже их самыми скудными и редкими плодами, настолько они радостны, эти поцелуи вечной жизни.
Так что нет. Постоянное повторение, дополненное разными другими усилиями над собой, не убивает смысл текста молитвы, а перетирает в порошок, как тяжелые жернова, все, что мешает ему стать живым сердечным смыслом.
Когда бабушка умерла — к сожалению, в реанимации, а не дома, я бежала по сугробам к уже собиравшемуся без меня отъехать от морга микроавтобусу с гробом, и читала ей до самого храма Псалтирь. Наугад открыла и прочитала ей восьмую, девятую и десятую кафизму. И мне было жаль, что мы уже приехали, потому что пока я читала время вдруг исчезло, как это бывает на богослужении. Собственно, это оно, пожалуй, и было. Мы с бабушкой служили по Псалтири и предстояли Богу.
Даже когда мое сердце в осоловелом обмороке земного притяжения — а это почти всегда, — я упорно продолжаю читать, потому что меня держит на плаву память о запечатанных в молитве и, конечно, в первую очередь в самом Священном Писании кислородных баллонах истины, которые в нужный момент вдыхают в душу глоток вечной жизни, пока мы, как пассажиры «Титаника», полагая, что утопаем в роскоши, идем на самом деле ко дну.
Не словом, а делом
Не пишу, что разговор с Богом должен «стать диалогом». Подсовывать нам в нашу умственную кашу «ответы» — навязчивые слова и мысли — имеет привычку лукавый. А Господь предпочитает за редкими исключениями, упомянутыми в Священном Писании (например, во время Преображения - Мф.17:5) и в житиях святых (например, св.Пантелеимона), вести разговор с нами не сбивающим человека с ног громовым голосом из облаков, а делами, не оставляющими сомнений в том, кто их творит: «слепые прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуют» (Мф.11:5). И дела эти всегда так удивительны, чарующи, пронзительны, что снова сами собой подгибаются колени: насколько же надо нас любить, чтобы исполнять настолько красиво, полно, с избытком, наши косноязычные просьбы! А в большинстве случаев и вовсе их опережать, превышая пределы всякого воображения! Вот поэтому и не надо ничего заранее воображать, так как реальность Бога будет намного более захватывающей, ее просто невозможно заранее вообразить!
Твердо верить, что молитва будет услышана, но при этом понимать, что тебя ждет все равно сюрприз, - наверное, можно так коротко изложить содержание жизни христианина. Пойти по воде и не усомниться, велеть горе ввергнуться в море, а ветру — перестать дуть, прогнать бесов и исцелить именем Иисуса Христа.
От нас в ответ Бог тоже любит получать дела — вот именно такие. Можно начинать прямо сейчас. Не просто прилежные поступки — это тоже важное дело, соблюдение заповедей, как и постоянное молитвословие, - а деятельные проявления нашей веры. Веры как доверия Богу, в том числе Богу, живущему в нас, нашему Божьему образу. Тогда через нас потечет Его воля, вложит нам в руки наши собственные чудеса, обжигающие и расчищающие дорогу для еще более широкого потока Его воли покаянием — прозрением, что именно мы потеряли и продолжаем терять, пока хоть один уголок души отдан не Богу. А теряем мы вроде бы живя — саму жизнь.
Для неверующего человека такой непрестанный круговорот чуда и драматичная амплитуда внутренних и внешних событий между добром и злом, вечной жизнью и вечной погибелью, возможен только в сказке. Но ведь и неверующий тоскует почему-то упорно по сказке и мечтает однажды как-то в нее попасть. Просто что-то еще в нем до нее дозревает.
Бог все знает!
— Нет, не знает! — решительно отрубил недавно один из наших батюшек на проповеди. — Нет, — сказал батюшка, — Он не знает, чего вы хотите, если вы сами этого не знаете! Обратите внимание, — грохотал батюшка, склонившись над перепуганной стайкой старушек, — что в Евангелии Он совершенно неслучайно всегда спрашивает у тех, кто к Нему обращается, чего они хотят!
Конечно, невозможно согласиться с тем, что Всеведущий чего-то не знает: «ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него» (Мф.6:8). Но пусть у батюшки получилась вроде бы не вполне удачная формулировка, он все же добился ей главного: горячо направил внимание паствы в сторону очень важного условия живой веры — ее осознанности. Как любящий родитель наш Создатель не лишает Свое творение и дитя радости и ценности достижений собственного духовного труда. Какой смысл поставить зеленый росток, что называется, на быструю перемотку и сразу превратить его в шкаф или шпалу? Такое вмешательство уничтожило бы суть самой жизни как становления, обусловленного в случае с человеком еще и дарованной ему свободой совершать тот или иной выбор. Поэтому так важно, чтобы мы возрастая ко Господу взращивали в душе помимо всего прочего еще и плоды молитвенных просьб как деятельных признаков того, что наше сердце горит и болит, ум напрягается, чтобы перевести эти горение и боль в цели и слова, а душа знает, что без Господа не может творить «ничесоже» и потому обращается к Нему за помощью — Бог ведь и намерение целует, как пишет Иоанн Златоуст в своем «Слове огласительном» на Пасху. И даже если неофиту может долго ничего не хотеться, - зачем что-то еще у Бога просить, когда Он меня и так с утра до ночи осыпает чудесами и восторгом?! - все-таки однажды придется ясно, вслух и со слезами чего-то захотеть. Не только мира и православия во всем мире, а каких-то, может быть, несущественных с точки зрения вечности вещей, вступив таким образом в том числе и в сотворчество с Господом и в своё сыновство.
Попросить, чтобы благополучно закончилось медицинское обследование моего брата. Чтобы мама наконец-то причастилась. Чтобы Господь помог исцелиться от страсти. Чтобы минуты не утекали в сток кухонной раковины или стиральной машинки и чтобы еще успеть принести Господу ожидаемые Им от меня плоды. И выспросить — Господи, да какие же от меня еще плоды, кроме гнилых фруктов с дачи?!
И еще знаете, чего я точно хочу больше всего, но пока не набралась смелости попросить именно в такой форме, потому что это, кажется, даже уже не дерзость, а наглость? Я хочу, очень-очень хочу, чтобы и мне, и вам, всем христианам удалось стать хотя бы на секундочку хотя бы чуточку святыми! То есть однажды суметь принять в себя и удержать, не растерять в тот же миг Божью благодать! Поэтому я прячу эту просьбу в слова поскромнее, но, кажется, смысл их все же именно таков, как и моя мечта:
Господи, сохрани нас, спаси и помилуй!
Впрочем, не как я хочу, но как Ты.