Разве мог я подумать, что меня чуть не придушат в роскошном санатории под Пятигорском, и что там развернется драма, в которой я стану участником!
Мы заехали в один день и познакомились у стойки администратора. Высокий, смуглый парень с залихватским чубом первым протянул руку: «Леха!»
Я невольно залюбовался им. Белозубая, добрая улыбка, ямочки на щеках, голубые глаза… Подумалось: ему бы гармонь в руки – и был бы первый парень на деревне: весельчак, балагур, баловень судьбы…
Невольно пошутил:
- Гармонист?
- Нет, электрик.
Он понял намек:
- Но все девки в санатории мои будут! Спорим?
Я сказал:
- Верю.
И мы сразу подружились.
Нас поселили в одном номере. А третьим в комнате стал Николай из Сибири.
Широкоплечий, плотный мужчина, постарше нас с Лехой, немного хмуроватый, спокойный и рассудительный. Леха уважительно так и называл его – Сибиряк. И искренне удивлялся, что сибиряки болеют.
- Как же хваленое сибирское здоровье? - Допытывался он у Николая. - У вас же натуральная природа, тайга, свежий воздух, кедровые орешки?
- Ты географию в школе учил? Свежий воздух… - Николай ухмыльнулся. - О Челябинске слышал? Почитай про наши города - заводы, заводы, заводы… Я не охотник, Леха, я механик в горячем цеху.
- Ладно, что прицепился! Какие мои годы! И до Челябинска доберусь.
Леха и в Пятигорске первый раз. В их контору, в кои-то веки, профсоюзная путевка пришла, желающих не находилось - осень начиналась, все хозяйством заняты. А Лехе любопытно, про курортные прелести наслышан, путевка стоит недорого, почему бы и не съездить. Не за тридевять земель, почти рядом. Жена не возражала.
Пятиразовое питание, бассейн, грязи, минеральная вода из кружечки с носиком - все в новинку, все по расписанию, все в охотку, все, нравится!
Приедет, расскажет ребятам на работе, как на курорте хорошо – позавидуют, пожалеют, дураки, что отказались. А про баб спросят, так они здесь стадами вокруг фонтана ходят, и все с кружечками. Ищи деликатный подход и выбирай любую.
«Свою» Леха выбрал на второй день, как только освоился и осмотрелся - Марину из Магадана.
Где этот Магадан - Леха понятия не имел, да, ему и «до лампочки» - где. Марина красивая. В теле, как говорится, все при ней, ему по росту.
Стояла с кружечкой у фонтана, смотрела в даль, о чем-то мечтала.
Он подошел: «Как водичка? Пить можно?»
Они быстро нашли общий язык.
В тот же вечер Леха попросил нас с Николаем погулять пару часов на свежем воздухе.
Сибиряк «гулять» наотрез отказался, сказав, что он сюда лечиться приехал, а не на б….ки. И еще он сказал, что по-хорошему нас предупреждает: «Метелок в номер не водить!»
Леха не обиделся:
- Ладно, устал человек. Право на отдых уважать надо.
Однако подгадывал, когда Сибиряк на грязи ходит, и приходил с Мариной.
Для меня же - «погулять» не проблема. Все лучше, чем на койке с книжкой валяться…
Санаторная жизнь наладилась, вошла в ритм.
Все всем довольны.
И вдруг - Леха взбесился!
Я думал – конец мне пришел! Хорошо, рядом Сибиряк оказался.
Ссора случилась, как тогда думалось, из-за пустяка.
Воскресенье. Процедур нет. Чай пьем у себя в номере, прикидываем - не съездить ли на экскурсию. Леха письмо из дома показывает – на листочке в клеточку ладошка ребенка красным карандашом обведена.
Хвалится: «Это мой Колька, пять лет. Умница! Папку любит!!!»
До того умилился, что глаза заблестели. И письмо целует.
Я возьми и ляпни, не подумав:
- А папка здесь любовь крутит. Вернется в Краснодар, а там и мамка кого—то завела, и у Кольки другой папка намечается! Чего делать будешь, казак молодой?
Под Лехой словно пружина распрямилась, вскочил, стол в сторону откинул, меня за грудки схватил, швырнул на кровать, навалился, и чувствую его руку уже на своем горле! Пытаюсь сбросить – тяжелый! Начинаю задыхаться, в глазах темнеет, запаниковал, задергался.
Сибиряк опомнился, бросился мне на помощь.
Еле угомонили Леху.
У Сибиряка фингал под глазом, у меня синяки на шее и подтеки. Рубашки порваны – выбрасывать придется. Лехе тоже бока вдвоем-то крепко намяли. Лежит на кровати вниз лицом и воет, что у него жена «не такая», что она его, только его, Леху, любит.
В комнате разгром, стулья перевернуты, пол водой улит, везде осколки чашек плавают и раскрошенное печенье, помятый чайник под кровать закатился.
Прибрались. Подняли Леху. Усадили, прислонив к стене, напоили водой. Успокоился немного, но все долдонит: «У меня не такая, гулять не станет. Ей нельзя!»
И я еще на взводе: «Ну, конечно, ей нельзя, а тебе можно».
Леха вскакивает: «Да, мне можно, я мужик! А - она мать, у нее ребенок!»
Сибиряк тут же кулаком припечатывает его снова к стене: «Остынь, парень!» И добавляет еще удар Лехе в челюсть.
Разошелся не на шутку. Машет и машет клаками. Приходится теперь мне Леху защищать и оттаскивать от него Сибиряка.
Наконец, все в себя пришли.
Леха говорит:
- Простите, мужики, сорвался. Я горячий - чуть что не по мне – сразу в драку лезу. А если про жену узнаю, что изменила – убью ее! И ее, и себя! Точно убью!
Я все спорю с ним: «Не справедливо получается - себе позволяешь, а ей нет?»
- Я мужик, а она мать! - повторяет Леха.
- Кобель ты драный, а не мужик, - говорит Сибиряк, - был бы ты мой сын, я бы у тебя женилку быстро отбил, чтобы девок не поганил. И какой ты отец - письма целуешь, а юбка зашелестела, и ты по следу бежишь, как собака! Ты собака и есть, и любовь твоя собачья, и Колька тебе в рожу плюнет, когда вырастет, за мать отомстит!
Леха всхлипывает: «Не трожь мальца, он меня любит, и я его люблю, и жену люблю… и девок люблю-ю… Такой вот уродился, что делать?»
- Удавись, урод! - Советует Сибиряк, рассматривая в зеркало свой фингал. – Как на процедуры пойду?
Намочил полотенце в ванной, прикладывает к лицу: «Поздно, неделю – точно! - светить глазом буду. Надо в аптеке бодяги купить для примочек. Повезло - со скотами поселиться!»
У Лехи тоже глаз заплыл, губа разбита, на лице ссадины…
Принял душ, сменил рубашку и побежал на почту – звонить жене. (Сотового у него не было. Тогда сотовые только-только появляться начали). Теперь Леха каждый день - до конца смены - будет бегать на почту и подолгу разговаривать с женой: «Ты где? Что делаешь? Как Колька? Дай ему трубку!»
А вечером придет магаданская подруга:
- Вы за что, зверье, Леху избили? Чего не поделили?
Спрашиваю: «Марина у тебя дети есть?»
- Две девчонки, погодки.
- Мужа не хватает?
Она окрысилась:
- Ты, кто такой, чтобы меня судить? Святой? Сам-то в кино с кем ходишь? Один что ли? Судья хренов!
-Я неженатый.
- Все вы неженатые. А я вот замужем! И что? Муж по восемь месяцев в море рыбу ловит, с кем он на рыбзаводе развлекается, я не знаю!
- Знала же, за кого выходила!
- А ты, щенок, знаешь, что такое двое маленьких детей, которых в садик не берут, потому что болеют часто? Знаешь? А как одной дома куковать, когда у всех праздники?..
Я рассказал Марине из-за чего у нас драка с Лехой произошла.
Выслушала: «Ты его раздразнил, Вовка, зачем, забавы ради?»
И разревелась.
Сибиряк в разговор сначала не вмешивался. Сидел, листал книжку, но не выдержал, подлил масла в огонь:
- Сука ты, Марина! Муж в море рыбу ловит, деньги для семьи зашибает, а ты в загуле! Хороша мамаша, пример дочкам!
И заорал на меня:
- Чего ты ее жалеешь? Гони отсюда эту стерву к чертовой матери!
Марина рыдала, уткнувшись головой мне в плечо. Я растерянно бормотал: «Это твое личное дело. Да, не мне вас судить, но как-то не по-людски все складывается…».
Сибиряк распалился, начал матерится: «Больные, твою мать! Вам не желудки лечить, вам передки заклепать надо! И рожать запретить строго-настрого! И к детям не подпускать!..»
Марина спряталась от его ругательств в ванной, открыла краны, чтоб не слышать обидных слов. Вышла, когда Сибиряк стих.
Спросила:
- Леха-то куда пропал?
Сибиряк зло ответил: «На почте прописался, домой звонит, жену «на вшивость» проверяет, а может, у телефонисток приключений ищет. Ты больше не приходи, попадешь под горячую руку – пришибу!»
Сибиряк был сильно сердит на Марину – считал: «Вот такие стервы и разбивают семьи!» И на себя сердился – за то, что сорвался на истерику и мат, и на меня - за то, что «жалостливый», и на свою не долеченную язву сердился, которая опять разболится от нервов…
Леха после нашей ссоры уже не казался мне первым парнем на деревне. Сник, потускнел. Не давали ему покоя мысли о жене.
С Сибиряком не разговаривал. Со мной - по необходимости.
Марина к нам не заходила. Они с Лехой на людях старались не показываться, выбирали аллеи в парке потенистее. Там и гуляли.
Марина уезжала раньше всех нас. В день ее отъезда Леха на почту не пошел. Попросил меня вместе с ним проводить Марину на вокзал:
- Нам так легче будет расстаться, выручи!
И не думай про нее плохо. Я - дрянь, это точно, а она хорошая, но невезучая. Выскочила замуж в 17 лет за моряка - форма понравилась! А после свадьбы скандалы пошли, он ее ревновал к каждому столбу, и бить начал. Не жизнь – ад. Сюда после операции послали, а тут я – опять невезение…
Перед посадкой Марина повисла на Лехе.
Целовала: «Лешенька, я люблю тебя, люблю, родненький! Обещай, что писать будешь!»
Леха стоял красный - лицо в губной помаде, виноватый, чуб его взмок от волнения и прилип ко лбу.
- Что ты, милая, что ты… Не буду я писать - муж найдет письмо, прибьет тебя, да, и не умею я писать.
- А помнить будешь, Лешенька, помнить будешь?
- Буду, милая, конечно, буду…
Плечи у Лехи вздрагивали. Леха плакал.
- Прости, Маринушка, - стонал он, целуя ее волосы.
Проводница торопила с посадкой.
Я взял чемодан Марины и занес в купе.
- Давай, сажай барышню, а то останется тут. Бери ее под руки и веди сюда! - Командовала проводница. - Сами «голубки» с места не сдвинутся, насмотрелась на курортные «любови», знаю.
Я грубовато развернул Марину к вагону, она обмякла, отлипла от Лехи и не сопротивлялась. Шла, шатаясь, как пьяная. Взялась за поручень, резко обернулась, обняла меня второй рукой и зашептала в ухо: «Вовка, я не б –дь! Я люблю Леху, люблю!»
Отпустила меня.
Поднялась в вагон.
Проводница убрала подножку: «Счастливо оставаться, ребята! Я за вашей барышней присмотрю, не переживайте, доставим ее к месту назначения в лучшем виде».
Поезд медленно тронулся, набрал скорость и помчал Марину к далекому Магадану…
Вернулись в санаторий к вечеру. На ужин опоздали. Народ валил в кино.
И мы за компанию пошли – может, полегчает.
Почти все места в зале заняты парочками. Люди обнимаются, целуются, смеются, а мы не осознаем, что на экране творится.
Отупели.
- Вов, Магадан – это Сибирь, да? Она сибирячка, значит?..
- Это Колыма, Леха, но можно и сибирячкой назвать.
Сзади зашикали.
Леха вздохнул:
- Век помнить буду! Баба– огонь! У меня раньше с девками все просто: встретились – разбежались, а с ней не так. Зацепила. Обожгла душу.
Болит душа! Веришь, Вов?
Я сказал: «Верю, Леха, верю…»
Сзади снова зашикали и стали требовать вывести нас из зала.
Мы замолчали.
А народ уже не просто смеялся, ржал, умирал со смеху…
Отличную комедию показывали …
С Сибиряком расстались холодно.
Николай встал пораньше, собрал вещички и, бросив на прощание «Бывайте!», аккуратно притворил за собой дверь.
А с Лехой мы перед дорогой, как и положено, посидели на чемоданах. Потом спустились к стойке администратора, сдали ключи.
- Приеду домой, Вов, куплю гармонь, состригу чуб, и буду песни петь про то, как девки мужиков с ума сводят! Получится из меня гармонист, а?
- Не получится, Леха. Гармонист неженатым должен быть, чтобы по нему девки сохли, влюблялись, мечтали. А в женатом - какой прок? Выйдет благоверная, крикнет: «А, ну! Марш домой!» И гулянке конец!
- Тогда не буду покупать гармонь, и чуб состригать не буду… Жене нравится мой чуб. Я, Вов, жену свою очень люблю. Веришь?
Я промолчал. Не то чтобы не верил – просто не понимал, как одновременно можно любить двух женщин.
- Леха, ты меня прости, что я тебя раздразнил тогда, не со зла, по глупости.
- Ладно, не поминай лихом! – Он протянул руку и грустно улыбнулся.
Мы обнялись и разъехались в разные стороны, Леха - в Краснодар, я - на Волгу.
Владимир Лапырин.