Читатели обожают мои подборки и регулярно обращаются за советом. Знакомые покупатели вполне готовы приобретать книги просто потому, что я их предлагаю. Одна дама полностью доверила мне выбор литературы: на подарочный сертификат, хранящийся под прилавком, я покупаю ей подходящие книги.
Все это красноречиво свидетельствует, что у меня хороший вкус. Я имею в виду, что я умею видеть нюансы, которые в силу их сложности, тонкости, или недостаточной подготовки, не замечают другие. Благодаря формальному образованию, большому опыту, а зачастую и тому, и другому, люди вроде меня улавливают еле заметные детали, аспекты и оттенки.
А это, если вы продаете книги, скажу я вам, — большая удача. Хороший вкус — это тонны проданных книг, любых! (Хотя никто не запрещает вам продвигать именно определенные издания.) За годы работы Porter Square Books — книжного с безупречной репутацией — я дал немало удачных советов, и теперь справедливо ожидаю, что репутация парня с хорошим вкусом будет бежать впереди меня.
Но «хороший вкус», пусть и применительно к книгам, не всегда использовался во благо. История знает немало примеров, когда «хороший вкус» становился инструментом захвата власти, маргинализации низов, закрепления привилегий элит и доминирования одного мироощущения или одной формы искусства, объявляемыми «универсальным человеческим опытом», над другими.
Какой-то опыт, безусловно, универсален, ведь все мы смертны и нуждаемся в удовлетворении потребностей плоти, но власти нередко используют хороший вкус для насаждения и закрепления своего видения реальности как «нормального» или «стандартного», объявляя все остальное ущербным, странным и «недо».
Идея «стандартного человека» используется как эмоциональное оружие. Все мы однажды чувствовали себя паршиво, потому что кто-то с «хорошим вкусом» негативно отозвался о нашей любимой книге. Наверняка, хотя бы единожды какой-нибудь «эксперт» выставлял вас недоразвитым только потому, что вы не читали эту книгу, не слушали эту группу или не смотрели этот фильм. При этом я не имею в виду, что есть что-то плохое в том, что, возможно, та самая книга или тот самый фильм станут для кого-то толчком к развитию, я лишь подчеркиваю, что совсем не одно и то же рассматривать чьи-то пробелы в образовании как точку роста, и объявлять их людьми второго сорта.
Никто не хочет чувствовать себя паршиво, поэтому мы для «галочки» читаем ту самую книгу, слушаем ту самую группу, смотрим тот самый фильм. Теперь мы как все. Так и создается авторитарная культура, в которой власть используется для продвижения творческого однообразия и обслуживания самой себя.
Вот как это выглядит в мире литературы. Представим себе классического английского профессора в твидовом пиджаке с заплатами на локтях и трубкой в зубах. Великий арбитр человеческой ценности, он немало потрясен, узнав, что какой-то незадачливый студент, о Боже, не читал Хемингуэя. Одно дело, если наш уважаемый профессор объяснит бедолаге, что его собственный курс требует соответствующей подготовки, и посоветует самостоятельно наверстать упущенное. Тогда студент, возможно (только возможно!) будет наслаждаться и его курсом, а не просто отбывать его, хлопая ушами и протирая штаны. Совсем другое — срезать его на зачете или заклеймить в аудитории. Первое — это акт образования, второе — акт власти.
Возможно, современный аналог «профессора», с которым вы столкнетесь в книжном, и не станет заострять внимание на ваших пробелах в образовании с «Папой Хэмом», но, узнав, что вы не знакомы с Краснахоркаи, точно смеряет вас взглядом. Если бы он только мог, он понизил бы ваш балл в аттестете, но он, увы, это не в его власти, зато он определенно способен отравить ваш поход в книжный. Поэтому, сколько бы я ни кичился своим прекрасным книжным вкусом и как бы ни продвигал правильные книги в надежде улучшить мир, я все равно остаюсь старомодным гетеросексуальным белым мужчиной с высшим образованием, и, должен быть в курсе, что именно такие, как я, использовали «хороший вкус», чтобы манипулировать культурой, очернять чужое творчество и возвышаться за счет других.
Я думаю, что если мы стремимся изжить авторитаризм в культуре, то должны, в первую очередь, смириться с тем, что наше мнение никому не нужно. Даже если покупатель обращается ко мне за советом, он не обязан ему следовать. Это почти пропасть между тем, к чему я стремлюсь как продавец, и тем, против чего я протестую как личность. Если я хочу влиять на людей, то вместо того, чтобы давить авторитетом независимого книготорговца, или человека с высшим литературным образованием, или литературного критика, или автора, я должен приложить немало усилий.
Признаюсь — я зачитываюсь Краснахоркаи. Конечно, это нелегкое чтиво. Конечно, его проза стала своего рода символом статуса. Конечно, его проповедуют множество бородатых белых очкариков. Честно говоря, вполне логично, что кто-то вроде меня навязывает вам Краснахоркаи! Но, послушайте, никто не пишет так, как он! Его предложения движутся сложными циклами, возвращаясь видоизменёнными и заплатанными во второй, третий и даже четвертый раз. Предложения Краснахоркаи можно схематично изобразить в виде завитушек и спиралей.
Иногда, как, например, в «Погоне за Гомером» ( Chasing Homer ), его проза вызывает чувство потерянности, необходимости поворачивать одновременно в нескольких направлениях, с все возрастающей тревогой, прежде чем сделать нерешительный шаг. Иногда он пишет с почти тревожной точностью. Читать «Си-ван-му здесь среди нас» , — все равно, что наблюдать, как кто-то снова и снова ремонтирует одни и те же сложные часы. А вот, например, в «Возвращении домой» и «Сатанинское танго» , текст балансирует между вихрем и танцем, и отличить лихорадочные рывки от отточенных танцевальных па почти невозможно.
Другие писатели, также прославившиеся длинными предложениями, строят их не так, как Краснахоркаи. Например, длинные предложения Пруста ветвятся, как сложный лабиринт, охватывая широкий спектр тщательно организованных деталей и контекстов, прежде чем снова сузиться до своей цели. Чтение предложений Пруста — это как прогулка по хорошо организованному музею.
На мой взгляд, этот стиль придает творчеству Краснахоркаи принципиальную реалистичность, какими бы фантастическими ни был сюжет. Жизнь редко движется так, как это делают линейные, схематичные предложения. Жизнь — это два шага вперед и один назад. События, произошедшие в прошлом, возвращаются и влияют на настоящее. Мы пробуем одно и то же снова и снова. Мы нерешительно вносим небольшие изменения. И сожалеем об этом. А потом сожалеем, что не изменились. Повествование, полностью состоящее из линейных предложений, в каком-то смысле посредством стилистического выбора, добавляют искусственности тому, что изображает.
Если абзац выше вдохновил вас взяться за Краснахоркаи, — замечательно. Если нет, — тоже хорошо. В отличие от авторитарной версии хорошего вкуса, неважно, что вы думаете о моих аргументах, достаточно того, что я говорю, что Краснагоркаи стоит прочесть. Другими словами, важно, кто я есть. В этом разница между влиянием и давлением. Разница между помощью в принятии самостоятельных решений и необходимостью подчиниться. В этом разница между хорошим вкусом, допускающим разнообразие мнений, и «хорошим вкусом»-цензурой, блокирующем неугодных.
Поэтому я не буду безапелляционно заявлять, что Краснагоркаи лучше других писателей, наоборот, моя работа как продавца в том, чтобы подчеркнуть особенности его стиля и помочь покупателю определиться. Я уверен — покупателям под силу прочитать краткое содержание на суперобложке и принять решение, скажем, сделать выбор между детективным романом, действие которого происходит в современной Америке, и историческим романом, действия которого разворачиваются на фоне Гражданской войны.
Но книга — это не только сюжет, важнейшие грани книги не умещаются в кратком пересказе на обороте. Сюжет — это лишь один из способов, с помощью которого Персиваль Эверетт исследует феномен расизма в прошлом и настоящем в «Деревьях» иначе, чем это делает Колсон Уайтхед в «Подземной железной дороге» . Помимо критики детективной литературы, «Деревья» играют с представлениями читателей о том, что они считают «реалистичным», а что — «фантастическим». Они откровенно причудливы, и показывают, насколько странной является идеология превосходства белой расы.
Напротив, «Подземная железная дорога» сочетает в себе историю и вымысел, резко подрывая сюжет как механизм повествования, и критикует способность историй продуктивно отражать реальность. Вместо того, чтобы использовать причудливые события для критики реальности, он бросает вызов реализму, который выносит за скобки госпожу случайность, правящую миром. Борьба с господством белых — это не борьба с яркими проявлениями расизма, это выкорчевывание его глубоких и едва заметных корней из обыденной жизни.
Для того, чтобы увидеть и сформулировать столь глубокие различия между «Деревьями» и «Подземной железной дорогой», необходимо понимание работы полиции, исторической и фантастической литературы, а также некоторое знакомство с методами эмоционального воздействия, используемого писателями. Полезно также прочитать другие произведения Уайтхеда и Эверетта, и рассмотреть их в контексте их творчества и творчества других писателей, таких как Уолтер Мосли и Тони Моррисон, которые исследуют схожие темы и экспериментируют с аналогичными приемами.
Но проницательность не приходит сама, ее нужно тренировать, вдумчиво читая самые разные книги. Другими словами, чтобы увидеть различия, которые глубже, чем краткое содержание, нужно крайне внимательно прочесть два-три-четыре книжных шкафа.
Формулирование этих различий не только помогает людям принимать решения. Когда я описываю книгу читателю, я хочу большего, чем просто подтолкнуть его к покупке. Люди — языковые животные. Мы воспринимаем мир через язык. Мы познаем мир через язык. Например, пока я не начал изучать описания вин, все вина в мире казались мне одинаковыми. Конечно, я, мог отличить белое от красного, а красное от розового, но не мог уловить всех тонкостей вкуса.
Сознательно дегустируя вина, я обнаружил такие грани вкуса как «минеральность», «древесно-травяной», «шелковистый». Для того, чтобы я смог ощутить эти вкусы, мне нужны были слова. Мы не станет искать то, что не можем назвать. Часто, мы не можем даже ощутить то, что мы не можем назвать. Т.е., формулируя различия, я не только помогаю читателям делать выбор, но и снабжаю их подходящими языковыми средствами, что, в свою очередь, обогащает опыт чтения.
Такой подход все еще не полностью исключает оценочные суждения. Иногда я хочу прямо указать читателю, что вот эта книга больше соответствует его запросам, чем вот та. Однако декларации, объявляющие, что эта книгу «хорошая», а та — «плохая», — это фундаментальный грех, который превращает хороший вкус в оружие. Оружие, в котором предполагаемый авторитет сочетается с предположением о «стандартном» человеческом опыте. Поэтому я думаю о книгах в терминах «успех» или «неудача», а не «хорошая» или «плохая». Достигает ли эта книга поставленных автором целей (по крайней мере, в моем понимании)? Удовлетворяет ли потребности данного конкретного читателя в данный конкретный момент времени? Каково ее потенциальное влияние на социальный, культурный и литературный фон?
У разных читателей будут разные ответы. «Успешный» и «провальный» — все еще оценочные суждения. Я по-прежнему использую свой читательский опыт, чтобы судить о качестве книг. Но мое «качество» признает субъективность контекста у разных людей, что заметно отличается от «качества», основанного на посылке об универсальности человеческого опыта. В первом случае мы говорим о влиянии, а во втором — о власти.
В конце концов, все мы разные люди с разными наклонностями и интересами, которые приняли разные решения относительно своего досуга и доступных для этого ресурсов. Для меня правильное использование моего ресурса — это расширение кругозора читателей, чтобы каждый из них нашел подходящую ему книгу. Для этого я выявляю и формулирую различия между книгами, при этом я отдаю себе отчет, что внутренний мир каждого человека однозначно субъективен.
Я делаю это, не очерняя произведения, которые считаю провальными, или читателей, которые ими зачитываются. Я поощряю стремление к более глубокому чтению, не изображая всех, кто не читал «правильные» книги, плохими читателями. Я открываю двери. Я вдохновляю. Я помогаю развиваться.
Но, спросите вы, если «хороший вкус» можно с успехом использовать как оружие, зачем кому-то что-то менять. Почему бы просто не позволить людям любить то, что они любят, все зависимости от «качества», и находить то, что они находят? В конце концов, у большинства из нас есть доступ к почти неограниченной базе книг, рецензий на книги, любительских рецензий, рейтингов и мнений.
Мой ответ в том, что больше — не всегда лучше. Если не знать, что именно ищешь, легко утонуть в море возможностей (или в море мусора). Нам доступны интернет-магазины, общества книголюбов, бесплатные или условно-бесплатные ресурсы, облегчающие доступ к мировому наследию. Современный читатель имеет доступ практически к любой когда-либо написанной книге. Количество вариантов, с которыми мы сталкиваемся, просто ошеломляет, и мы скорее испытываем стресс от необходимости выбирать, чем восторг от выбора.
Психолог Барри Шварц называет это «парадоксом выбора». Это одна из причин, почему мы часто смотрим одни и те же фильмы или заказываем одни и те же блюда. (Не то, чтобы это само по себе плохо). Если у вас хороший вкус, вы можете решить эту проблему, существенно сузив круг выбора. По крайней мере, фраза «Джош сказал, что это хорошо» — одно из решений.
На мой взгляд, однако, хороший вкус предлагает нечто большее, чем просто практическое решение парадокса выбора. Во-первых, читатели, «просто находящие то, что находят», обычно находят те же книги, которые уже нашли другие читатели; классика, канонические названия, современные бестселлеры. Они найдут книги, которые хорошо поддерживаются существующими системами. Если вам этого достаточно, это прекрасно, но если вы хотите иметь более разнообразную читательскую жизнь, то придется немного попотеть.
Если вы готовы потратить время на поиск в интернете, вы можете выйти за пределы экранизированных романов и школьной программы. Некоторые так и делают. Если не готовы, вы можете без особых затрат найти малоизвестные или не-мейнстримные издания, обратившись к знатокам, таким, например, как я или другой проверенный продавец.
Что еще более важно, так это понять, что репрессивные силы в нашем обществе «не позволяют людям находить то, что они находят». Угнетатели в Соединённых Штатах всегда стремились контролировать, кто и что читает: они объявляли незаконным обучение рабов чтению и удаляли главы из школьных учебников, они запрещали неугодные книги, теперь они нападают на библиотеки. Репрессивные силы делают все, чтобы читатели, особенно подрастающее поколение читателей, находили только одобренные ими книги.
Мы можем повлиять на это, поощряя читающих людей идти дальше первой страницы фида поисковиков и, особенно, продвигая работы маргиналов. Так, глядишь, тут и там читатели набредут на книги, с которыми, по мнению этих самых сил, им было бы лучше не знакомиться.
Более того, популяризирую малоизвестные книги, особенно, маргинальные книги, мы можем, хотя бы отчасти, снять с них это клеймо. Чем больше мы читаем о других, тем лучше их понимаем. Даже если привычки и поведение других кардинально отличаются от наших, чем чаще мы сталкиваемся с ними, тем менее болезненными становятся различия, и тем меньше страх и недоверие (которое, возможно, власть имущим хотелось бы, чтобы мы испытывали). Более того, читая о других культурах, вы вырабатываете полезный навык сталкиваться с неизвестным, с чем-то, выходящим за границы обыденного опыта.
Язык также помогает приблизить другого. Вполне нормально опасаться людей, которых вы никогда не встречали, или вещей, которые вы никогда не делали. Пробовать что-то новое всегда страшно. Но страх можно приручить, дав ему имя. Незнакомые книги становятся более понятными, а чтение — более приятным, когда мы даем людям соответствующие языковые средства. Это, в свою очередь, побуждает к дальнейшим исследованиям.
Речь не идет о том, чтобы представить гомогенизированную версию неизвестного и сделать ее более усвояемой. В этом, как правило, больше вреда, чем пользы. Скорее, речь идет о том, чтобы преподнести отличия в позитивном ключе. Цель не в том, чтобы утвеждать, что все люди одинаковые, а в том, чтобы сформировать культуру, которая ценит различия.
Я думаю, это один из самых больших триумфов Энтони Бурдена. Он никогда не пытался приспособить культуру, которую исследовал, к целевой аудитории. Он никогда не пытался вырвать людей, места или пищу из их естественной среды. Он, напротив, всегда стремился подчеркнуть их уникальность. Благодаря своей открытости, Бурден смог показать лучше, чем иной писатель, насколько чертовски огромен мир и как прекрасно жить в нем.
Количество книг, которые я прочитаю, всегда будет намного, намного меньше, чем те, которое я не прочитаю. Каждый раз, когда я заканчиваю книгу из списка «Xочу прочитать», на ее место водружаются три других. Такое количество книг может пугать. Я уверен, что многие чувствуют, как над нами, хмурясь от разочарования, нависают их списки. Хмурясь и стеная, что даже в глубокой старости они не доползут и до середины.
Но меня это не пугает. Прекрасно, что сколько бы книг ты ни прочел, ты будешь снова и снова сталкиваться с неизвестным. Это отличное доказательство широты, глубины, сути и значимости человеческого опыта. Для меня чтение — это бесконечное путешествие, и в этом путешествии мне нужно как можно больше попутчиков.
Хороший вкус, превращенный в оружие, утверждает, что лишь немногие достойны влиять с помощью литературы и искусства. Он утверждает, что лишь немногие способны распознать истинное качество; удел остальных — быть ведомыми. Легко поверить, что многие книги недоступны простому обывателю, а высоколобая литература — удел профессоров и «экспертов».
Однако, если вы умеете читать и писать, вы, несомненно, лучший читатель, чем вы думаете. Вы можете понимать сложные метафоры. Вы принимаете неопределенность. Вы можете приближаться к неизвестному с любопытством. Вы можете отважно нырять в бесконечный мир книг — с проводником или без него. И, если вам нужен проводник, я продолжу читать книги и совершенствовать свои навыки, — чтобы и дальше быть вам полезным.
В конце концов, принципиальная разница между хорошим вкусом, который я проповедую, и хорошим вкусом-цензурой, может быть сформулирована одной фразой: последний — это то, что у вас есть, первый — это то, что вы делаете. Настоящий хороший вкус — это навык. Это не багаж знаний, а его применение для помощи другим. Это не злоупотребление влиянием, которые дают знания и авторитет, это готовность делиться. Это не доминирование, это — наставничество.
Все это о том, что я делаю, а не о том, кто я есть. Мир книг дьявольски огромен, и, если я заявляю, что у меня прекрасный литературный вкус, я в ответе за свои советы.
Джош Кук
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ