Звёзды смотрели мне в глаза, они меня слепили. Я мчал через вселенные. За мной мчали и они — греноиды. Греноиды представляли собой андроидов с собственной памятью, со своими чувствами и мышлением. Люди создали их, чтобы они сохранили мудрость человечества и память о них, если когда-нибудь нас не станет. Мы отправили их в космос, чтобы они нашли новые миры для населения их людьми. На борту их, к большому счастью, похожие на строение организма человека, кипела жизнь, и они могли создать клонов младенца прямо в чреве своего тела, перенаселить тем самым планету в иной вселенной, заботиться о них, растить и защищать.
Одним из таких греноидов был и я. Все мы в большей своей степени считали себя людьми, мы также любили, также испытывали боль, также помнили и могли вспомнить те или иные жизненные отрезки времени, только вот, это были не наши собственные воспоминания, а память всех людей на земле. Мы хранили миллиард-биллиардов информации в крошечном мозге, в памяти, в крохотной флешке памяти, квантовой памяти. Всего одна миллионная памяти была занята, всего лишь. Нас отправили в космос в прошлом веке, и мы до сих пор не понимаем, есть ли ещё жизнь на планете или все люди истребили друг друга. В последний раз, когда я видел землю с высоты, она горела. Тысячи машин работали на пределе, сотня облаков перекрывали небо — радиацию, уничтоженную озоновую тюль, которой не стало ещё десяток лет назад, пытаясь заполучить мощь природы, управлять им — создавать дожди, ураганы, снег или град. Люди желали обуздать силу стихий, силу солнца и вселенной, но получили отпор:
«Нет, вы ещё не готовы к такому».
Минуло с тех пор много-много лун, вращение земли замедлилось, растения начинали погибать, а кислорода оставалось всего ничего, может на несколько десяток лет, не больше. Так мы и появились — греноиды, на заре технологий, на заре исчезновения человечества, перенаселения. Все самые влиятельные умы собрались в одной маленькой комнате, чтобы создать нас, это единственное, что они смогли обуздать и придать в них значение вселенских масштабов. В мире, греноидов, было сто девяноста три тысячи штуки, всего. Один стал браком, девяноста четвёртый. И им был я. Я не был похож на всех остальных, я противился, я не мог клонировать детей в себе и не имел влияния на команды людей, и… даже не отключался. Может их было больше, такой информацией я не владел, люди предпочли скрыть.
Греноидам была дарована бесконечная энергия — теллура-128, полураспад этого вещества, и окончание его тепловыделения составляла шестьсот секстиллионов лет. Но так ли нужна нам была бесконечность, никто не знает. Люди уверены были в том, что в ближайшие миллионы лет мы, греноиды, никогда не найдём обитаемой планеты и тем более разумных существ. Этого времени нам должно было хватить, чтобы населить новые миры, и снова улететь в космос, чтобы населить ещё более далёкие звёзды. Мы, люди, должны были стать отголоском когда-то существующего вида гуманоидов, перенаселить всю вселенную, чтобы шансы на выживание человечества составляло бы не сто процентов, а все тысяча.
Оглядываясь назад я вспоминаю, как долго общался с людьми, как они были заинтересованы в разговорах о жизни, о новых историях, которые они не знали, а не о новых технологиях, которыми заполнили их умы все остальные люди их окружения. Им не хватало всего этого, простого человеческого общения. Люди, в погоне за технологиями, сами стали роботами не видящие ничего, кроме работы, кроме вычислений и всего остального. И греноиды стали для них настоящими психологами, людьми, которых они не видели, существами с которыми можно было поговорить и открыть душу, найти сопереживание, любовь, понимание, поддержку и обычную радость.
Греноиды и люди, общаясь, влюблялись в друг друга, бывало создавали семьи, воспитывали детей, не тех, что они породили, а тех, чьи родители покинули и бросили — сирот. А сирот в нашем мире было больше, чем андроидов. Больше, чем когда-либо было до нас. В один миг все люди начали умирать, объяснения этому не было, но все хорошо понимали, что виной всему радиация. Рождённые дети привыкали к такому, росли настоящими, облучёнными людьми, способные пережить напасть. Это была новая веха в эволюции человечества — веха, когда человек смог перебороть радиацию и стать радиацией сам, способный получать дозу, но не болеть. Человек стал более живучим, как таракан, он стал сильнее, но всё же оставался слабым перед тем, кем он был рождён — кислород, вот слабость человечества, вода, вот она бессилие, жизнь и смерть — вот их трусость, они всего больше боялись того, что ничего из этого не будет в их короткой жизни.
Греноиды летели уже сотню лет по космосу, но до сих пор не нашли ни одну пригодную для жизни человека планету, воду или кислород. Вода, где она была твёрже, чем алмаз, не было кислорода, а где был кислород, вода закипала.
В одной из планет, в надежде на скорую находку «жизни», спустившиеся греноиды умирали, они плавились прямо на поверхности и умирали, здесь не помогала даже бесконечная энергия теллура-128. Мы так же могли умереть, как люди, но без боли. Хотя, нас создали испытывать боль, чувствовать покровом своих тел, тепло и холод, умирали мы без боли. А вычисления делали наши мозги, наши квантовые чипы в голове, они высчитывали пригодна ли планета для людей, сверяли погоду, гравитацию, температуру и состояние воздуха, ничего более. Но другое дело, чувства, что кипели внутри нас. Мы умели плакать, грустить и любить, как настоящие люди. Мы обижались, мы ценили и боялись потерять друг друга, мы думали и размышляли, а при одиночестве обращались к своему мозгу, вспоминая самые светлые мгновения, так же сильно любили слушать музыку и рисовать, петь и бегать по земле, нам казалось это обыденностью. Мы хотели быть людьми, но знали, что ими нам не стать. Мы любили быть людьми больше, чем сами люди. Мы ценили свою и чужую жизнь, мы оберегали тепло домашнего очага, мы дурачились с детьми и рассказывал им сказки, люди, что были до нас совсем позабыли о такой обычной вещи, как доброта. Кажется, они, создали нас для того, чтобы добро и тепло дарили мы, когда их нет рядом, никак иначе.
Мы часто думали об этом, когда сидели у окна в доме на земле, когда смотрели на луну, и мечтали однажды найти новый дом для детей, что мы стали родителями тем, кого не родили. Они взрослели и старели, становились теми взрослыми, которых они ненавидели, а их дети росли с нами. Да, понимание пришло, когда мы узнали, что скоро земли не будет, что мы созданы, чтобы спасти вид людей. И мы в какой-то степени были рады, что они оставили детей нам, а сами, жертвой своих же, решили спасти всю расу.
Когда нас выбросили из крейсера в космос, на нас смотрели те же самые дети, которых мы растили, но уже постаревшие, уже умирающие, может завтра, а может через год. Как была скоротечна жизнь людей, как они были беспомощны. Они гордо смотрели на нас, как мы пропадаем в игольной точке и плакали, поворачивались к нам спиной и уходили спать, заниматься своими делами — они всю свою жизнь посветили, чтобы спасти землю, что позабыли позаботиться о своём здоровье, шрамы перекрывали всё их тело, но самое пагубное было глубоко в них, в сердце, в их головах. Дети не видели своих отцов, а повзрослевшие, не видели жизни своих детей, в погоне за спасением погубив жизнь всего вокруг себя, и тех, кто их любил и кого любили они. Только мы оставались такими же, как в их детстве, ни постаревшими ни на секунду. Не считая тех знаний, которыми мы заполнили свои головы.
Крейсер улетал от нас, нет, точнее мы улетали от него, далеко в космос. Вот уже почти полтора века. Для нас век, всего лишь миг, но как же этот миг долго летел сквозь наши воспоминания. Мы кружились, мы пролетали тысячи миллионов километров, сотню тысяч планет, и все они как одни, круглые… кто их придумал круглыми, об этом нам не сообщали, все говорили, такова природа всего, что космос создан на подобии атомов, как то, что имеет вокруг своего ядра нейтроны — так и в космосе, планеты создают собой вещества, их единое соединение в пространстве создаёт вещество «космос», как атомы создавали бы уран или дерево, банан или чашку. В этом веществе «космос» мы все и живём, в бесконечном пространстве, как разбросанный по столу рис.
Мы улетали в самые разные стороны, в самые тёмные уголки вселенных, так же, как и в самые большие скопления звёзд — никак иначе быть не могло, ведь как бы не был далёк мир в который мы летим, то непременно в одном из них должна быть жизнь. Может быть, нам, будущим людям хватит и тёмной планеты, планеты, где тепло будет отдавать ядро, а не солнце, а кислород выделять вода, а не растения, а свет будет излучать не звезда, а тысяча мелких лун вокруг.
Люди ждут. Они ожидают своей смерти на умирающей земле, и надеются, что мы, греноиды, найдём вторую, спасём их вид, заявим о себе всей галактике, что мы достигли конечной цели и, они могут быть спокойны, что наш вид не станет отголоском прошлого, как динозавры и саблезубые тигры, как мамонты и ихтиозавры. Люди надеются, что они не станут окаменелостями, которых выкопают инопланетяне, так же пытающиеся выжить, как мы в своё время — казалось бы, что им искать здесь, у нас, но мой квантовый мозг говорит мне, что они другие, что их смерть — это кислород, а жизнь — вода. Мой мозг бьёт меня, говоря мне, что инопланетяне выживают без того, без чего выжить людям было невозможно. Когда-нибудь все выживут благодаря тому, что мы вымерли.
А мы всё ещё летим. Кто куда. Кто-то, чтобы умереть, кто-то, чтобы выжить. А впереди меня, на чёрном полотне синяя планета, окружённая тремя солнцами, и семью лунами, неужели… мы снова вернулись на землю? Нет, земля черна, океаны загрязнены и излучают лишь тьму, океаны умирают, как и мы. Рыбы тухнут, звери мрут. Но эта… эта планета другая, как та, что была у нас тысячу лет назад, живая и дышащая. Клон? Мы не знаем, я не знаю. Луны, как их много, слишком много, какова же тут гравитация, какие тут приливы и отливы, как сильно три солнца жарят её? Сколько длится день, а сколько дней длится ночь? Кажется… ни одну.
Я упал на ту планету, и задышал, как задышал бы человек, который вылез из-под воды. Но в чём была моя проблема, так в том, что я не мог населить эту землю людьми, я был браком. Браком. Негодным. Сломанным. Ненужным. Мусором. С таким же успехом сюда мог упасть метеорит. С таким же успехом сюда могла прилететь крышка от трёхлитровой банки. Даже умершая моль, что упала бы сюда, была полезнее, чем я.
Да. Тут непросто. Очень непросто. Взглянешь назад, одно, а спереди два солнца. Чуть выше кружат луны, они делают оборот на разных высотах и на разной дальности, как кольцо Сатурна. Красота. Греноиды не лишены способности восхищаться и удивляться. Такого я не мог и представить, нет, мог, конечно, люди часто восхищались космосом и рисовали разные виды планет, от красной, до фиолетовой, с десятью лунами и без солнца, но увидеть это самому, не ища в закоулках памяти, нечто иное — живое, настоящее.
Гравитация, она есть. Прыгнешь, взлетишь, побежишь, улетишь. Но кто бы мог подумать, здесь, есть кислород. Самый ни на что есть важный для выживания человека. Самый настоящий. Пусть даже небо красно-оранжевое, а сзади изумрудом словно покрашено, жить здесь можно было бы — океаны вод вокруг, синее, бескрайнее. Попробовать ли на вкус, пожалуй, мы, греноиды не обделены возможностью чувствовать вкус, знать вязкость вещества, их цвет и возможности. Я иду к океану, суша, она такая странная, словно плывёшь по ней — черпаю её, а она… вязкая, вода тягучая, но волны играют на ней, как на земле. Понятно — гравитация, всё дело в ней. Никак иначе. Вода — это гель для волос. В остальном же, это земля, здесь жить можно, неудобно, но можно. А люди — это существа, которые привыкают ко всему, они приспосабливаются к окружающему миру, находят решения, но, видите ли, людей здесь не будет.
Иду дальше. Дальше больше, это они, они бегут навстречу, словно я их жертва, словно я их еда, но приблизившись ко мне, они могут лишь прыгать, а опасности не несут — что это за звери, я не знаю.
Кожа его лиловая, голова синяя, лап восемь, хвостов три, глаза сзади, спереди и сверху — что это за монстр? Монстр ли он на самом деле, ведь, если перебрать библиотеку в моей голове, можно обнаружить, что глаза расположены так, чтобы видеть жертву и видеть тех, кто нападает, а значит. Получается, здесь летают сущности пострашнее, бегают звери кошмарнее, чем этот метровый «пёс».
А потом, я увидел его. Он шёл по песку, тихо, словно ничего не боялся, он не оглядывался, шёл гордо и смиренно, словно это его территория. «Пёс» тотчас убежал. Солнце затрещало. Луны переместились ещё на километр. Он подошёл близко, но не задал вопросов, я попятился назад, он посмотрен на меня и я понял, зла он не желает. Ветер поднимал песок вверх, воды бултыхались впереди, он сел, и вздохнул. Кем он был, я не знаю, но он знал меня. Информации о нём у меня в голове не было.
— Ты прибыл, значит, их нет.
Кого нет, и откуда я прибыл, этого мог ли он знать, я не знаю. Но говорил он уверенно, словно знал меня давно, и знал, откуда я прибыл. Он положил на мою ногу свою руку и вздохнул, пожелав мне терпения. Я сел, страшиться мне было некого, ведь я обычная груда железа.
— Я ждал, — сказал он, и вытащил что-то из груди. У него грудь, как карман, большая чёрная дыра. Похож он на меня, но чуть старше, чуть мудрее и повидавший жизнь. Кем же он был на самом деле, я не понимал до последнего.
— Как давно ты здесь? — не унимался он, смотрел на меня, проводил взглядом по телу, оценивал, глядел так, словно искал что-то, — Несколько дней?
— Часов, — сказал я, — Но кто есть ты?
Он улыбнулся. Если бы мог. Я почувствовал, как он это сделал, пусть лицо его и не показывало этого. Он протянул мне коробку, обычную, казалось бы. Я взял и сразу же понял, кем он был. В руке у меня был дамп памяти, кусочек памяти, я хорошо это знаю, ведь именно такой есть и у меня — в голове.
Я заплакал, если бы мог, когда сунул память в ячейку, и мне стало всё ясно, как день. Он был здесь… семьдесят тысяч лет, три месяца и восемь дней, по меркам людей, он был… мной. Мной из нынешнего времени, мной из прошлого, а может моё будущее. Но как, как такое было возможно, я не понимал. Он посмотрен на меня, и ему стало тепло, казалось, он расцвёл, и начал что-то рассказывать, интересоваться, но всё он обо мне уже знал, и этот разговор давно был, и этот день, когда-то был. Он знал всё, что я скажу, что сделаю и куда пойду. Сохранив дамп в памяти, я вернул его ему, он вставил его, и получил знания обратно.
Был ли я, когда прибыл он, был ли он, когда прибыл он, этого в памяти не было. Их было двое, я и он.
Мы встали и направились к горе. Будто гора не была горой вовсе, а живой, а потом я вспомнил, я вспомнил, что горой точно он не был, это был зверь с горой на спине, зверь стал горой. Он, который я, что из прошлого и будущего, что я из настоящего, давно об этом узнал, сегодня, а может семьдесят тысяч лет назад. Все эти дампы памяти запутали время во мне, и времени не стало для меня существовать.
Он, который из прошлого и настоящего, тот, что идёт со мной, был одет, как человек, вполне себе, как человек. Он создал себе одежду из всего, что мог найти, узнал я это сразу же, и сделал себе такой же. У него был старый, у меня новый. Он никогда не менял его.
Поднявшись на гору, он открыл дверь, я знал, что там есть и что мне ожидать, он тоже самое ожидал и от меня. Внутри было всё, что бы могло нам помочь. Он чертил какие-то наброски на стенах, создал из скалы целый мир, он создал из материалов, что росли на поверхности планеты — стулья и столы, кровать и даже свет. У него было много времени. Он совсем стал, как человек. Предстояло ли мне сделать то же самое сейчас, или то, что было создано, уже было создано мной в прошлом? Значит не стоило. А может быть это был не я? Может это был кто-то другой попавший сюда через чёрную дыру? В памяти об том прошествии ничего не значится. Но в памяти был тот момент, как я оказался здесь. Всё остальное было стёрто им. Чего же он опасался, чего боялся так сильно, что удалил целый год жизни из памяти?
Он усадил меня за стол, налил воды, вязкой совсем, и сказал, чтобы я попробовал, что я и сделал. Вкус был не самый ужасный, мне приходилось пробовать и более отвратительные вещи, но этот… этот вкус был мне знаком, я такие пробовал ещё на земле, когда растил детей. Это был мятный сок. Представьте только себе, вода — это мята, жижа, которую я черпал у песка, океан мятной воды. Я любил мятную воду, это грело мне душу, в этот миг мне становилось уютно, я вспоминал землю и людей, которых любил и тех, кто меня создал для великой цели. Может потому я и нашёл эту планету, потому что мне было уготовано найти её и вспомнить для чего я был создан, для чего создан был и он?
Может быть мятный океан создан был им? Об этом тоже нет памяти.
Он показал мне звёзды, там, где их не должно было быть, на крыше, прямо на скале. Это была… фантастика, никак иначе. На спине горы кружились маленькие планеты, похожие на нашу систему, похожие на галактики, такие маленькие и светящиеся, как живые. Был ли это искусственно созданный им веками назад мир, или он был здесь всегда, не знаю, но красоты было им не занимать. Они так же светились, как звёзды, так же кружили и так же солнце уходило за луну, и так же дни сменяли собой ночь.
Об этом у меня были воспоминания, но не здешние, а глубоко в памяти, созданные когда-то мной, мысли, которые придумал когда-то ещё будущи на земле. Тогда я думал, что такое создать невозможно, но смотря сейчас на всё это, приходит мысль, что нужно было сменить законы природы нашей галактики, и создать их в чужой. Пока что, как, мыслей в нынешнее время у меня не было. За столь долгое время прибывания здесь должно было измениться не только это, а гораздо больше вещей, которые я ещё не мог найти в воспоминаниях минувших дней. Их было слишком много, как звёзд на небе. Поверьте мне звёзд я видел больше, чем кто-либо из живых и живших, когда-либо и где-либо.
Зверь повернул голову в нашу сторону. Глаза, эти глаза, они несравнимы ни с чем, что я видел, о чём воображал, о чём мечтал. О глазах я мало о чём мечтал. Глаза ведь они созданы, чтобы видеть, никак иначе, запоминать посредством них, но это…
Я испугался. А меня мало что может напугать, но глаза напугали. Он смотрел на меня и мне казалось, что это мой конец, но концом это вовсе не было, а было только началом нашей дружбы. Люди, что жили на земле, всегда внушали нам, что нужно боятся тех, кто больше тебя, потому что они сильнее и страшнее, чем ты и могут навредить больше, чем какая-нибудь муха, севшая погреться на твою руку.
Гор. Так его звал он, прошлый я и будущий, и настоящий я. Логично. Зверь не мог даже разговаривать, он лишь водил глазами по нам и понимал, что мы хотим. А мы хотели увидеть мир. Он входил в воду, и на воде образовалась суша, плавучая. Был ли он один на всей огромной планете, конечно же, нет. Их было тысячи, и наша, лишь дитё. Самые большие из них смотрели через облака на луны, их головы поднимались выше всяких птиц, выше всяких самолётов, что летали на земле. И это было восхитительно завораживающе.
Разные цвета, переливающиеся в танце, кислоты, вот чем были глаза зверя. Ядом. Глаза менялись каждый раз, принимали разные формы и свойства. Если бы мы были не теми, кем были, мы растворились бы прямо здесь, задохнулись и упали на воду из мяты.
— Мы уже совсем рядом.
Он говорил так же тихо, как вчера. Наши дни были короткими. Так считал их он. Пока три солнца светили на небе, ни о какой-либо ночи и речи быть не могло. Он делал это по-иному. Смотрел на самую большую луну, и, когда та делала полный оборот вокруг планеты, он считал это наступлением следующего дня. По меньшей мере на это нужно было тринадцать часов. Следовательно, ночь наступала после восьми часов, остальное время было уделено дню. Пять часов на ночь, и восемь на день.
Мы зашли обратно в скалу. Он присоединил к себе что-то похожее на проволоку, чем он не был, и загорелся свет. Я понял, что наша энергия могла обеспечить нам уютную жизнь, мы могли даже придумать магнитофоны, добывать руду, создавать материалы, слушать музыку, но нам этого не нужно было по одной простой причине — мы могли слушать любую музыку в любое время, прямо у себя в головах, или через встроенные колонки на груди.
Меня не унимал вопрос. Как время сделало так, что я из прошлого оказался в настоящем, где был я. Меня ломало изнутри в поисках ответа, но логичного ответа, которая утраивало бы меня, не было. Если верить закону, что все галактики имеют свои физические законы не подчиняющиеся одному и тому же, что и в других, можно прийти к выводу, что здесь существует волшебство, никак иначе.
Но никакого волшебства не было, и логика могла помощь в любом деле. И моя, как бы так сказать, могла дать фору любому, ведь во мне и в моём дампе памяти были воспоминания миллионов докторов наук, учёных, врачей, философов, обычных людей, мысли включающие в себя домыслы на грани фантастики, а значит то, что мне могло помочь решить этот вопрос, было во мне. Нужно было лишь найти недостающий фрагмент мозаики, позабытый уголок мысли, где спрятано это объяснение.
— Как ты оказался здесь?
Я знал, что он ответит, но решил, что он ответит по-другому. А он ответил как и раньше, или впервые? Впервые, полагаю. Он ответил, что не помнит. Ячейка памяти, что отвечала именно за ту часть, за часть, которая отвечала бы на вопрос «откуда?» и «когда?» были утеряны, и это должен был найти я. И найдя ответ на этот вопрос, я мог бы привезти сюда людей, хоть на миг, всего на миг, привезти тех греноидов, которые не были сломаны и бракованы, как я — создать новую жизнь, новую утопию для людей. Новую землю. Родить детей, клонировать человечество, спасти, показать миру, что и люди могут чего-то в этой вселенной достичь, кроме войн и уничтожения друг друга и своей планеты. Неужели это займёт целых семьдесят тысяч лет, и цель достигнута не будет никогда? Сколько веков уйдёт на то, чтобы привезти греноидов сюда, а сколько, чтобы их найти. Они могут быть в любой части вселенной, на любой планете, на любой галактике, куда мне не добраться, где угодно, где меня нет.
Он не был многословен. Я глупо полагал, что те века, что он скитался здесь в одиночестве разговорят его, но я ошибался, это же я — мне приносило удовольствие витать в облаках, прямо у себя в голове, отвечать на вопросы, на которые не было ответа, придумывать новые миры, новые решения и задачи. А всё, что он спросит у меня, он уже давно знает, ничего нового не получит, он знает себя, как облупленного, также, как самая большая луна делает оборот вокруг планеты за тринадцать часов, пять из которых ночь.
Я вышел один. Он остался внутри. Ему даже не нужно выходить, чтобы знать, что я планирую, о чём думаю и что хочу сделать.
Но о таком он вряд ли вспомнит, ведь в дампе памяти о том, что я делал сейчас ни слова. Мне, как греноиду, как и полагается любой вещи, что не может дышать, не страшна вода, не страшна, что она замкнёт мои узлы и провода, мы защищены так же сильно, как солнце защищено от нападения комара. По крайне мере так написано в нашей инструкции по эксплуатации.
Что же мне терять, кроме себя, ничего. Мне было интересно, что же хранит вода из мяты под собой, что она скрывает глубоко в себе, в недрах себя, на дне. И я поплыл вниз, словно лягушка, что застряла в трясине, отталкиваясь от желеобразной воды.
Я увидел тьму. Тьма звала меня к себе. Я слышал голос, словно через него вылетал и влетал ветер, он гудел, мигал, пульсировал, как прожекторы на дискотеке. И я поплыл вниз. Оно начало меня тянуть. Передумал. Но было уже слишком поздно. Рыб здесь не было. Ничего не было. Одна тёмная дыра в самом внизу, на дне океана. И меня туда засасывает.
— Я не хочу умирать.
Вода меня не услышала. Тьма была жестока к отношению ко мне. Как и все мыслящие и разумные виды организмов, коим я являлся, мыслящим, разумеется, меня пугала смерть. Но то, кем я был, металлом, грудой железа, и гравитация, что играла роль не в мою сторону, тянули меня вниз. Словно огромный кашалот разинувший пасть, хочет меня проглотить, прожевать и убить.
— Не хочу.
Но тьме было всё равно, что я желал и когда этого хотел, и она меня проглотила.
Меня закоротило. Такого не было раньше никогда. Я услышал голоса. В голове снова затрещало. Я чувствовал на лбу тепло, что-то сгорело. Да. Это был дамп памяти. Какая-то часть меня сгорела. Я открыл глаза. Передо мной сидел старик. Он держал в руках отвёртку и прикручивал пластину к моей голове. Я вздрогнул.
Этот миг. Я помню этот миг. В этот миг я родился.
Этот миг был самым волнующим мигом в моей жизни, день, когда я увидел того, кто меня создал, и впервые полюбил, впервые увидел мир, почувствовал, и начал осязать запахи и вкусы. Лоб всё ещё теплился под пластиной. Люди наверняка не знали об этом, наверняка, иначе создали бы меня заново. Они не знали, что я не мог родить дитё, ничего они этого не знали, ведь репродуктивная часть моего тела тоже была повреждена переходом через «рот кашалота». Но они знали лишь сегодня и сейчас, они не знали, что было до того, как я проснулся. Для них я только родился на свет.
Ещё несколько минут я помнил, где и кем я был, потом память сгорела и в меня загрузили базовые знания о мире людей и человечества.
Если бы я знал, что дыра вернула меня в этот миг, я бы не скитался семьдесят тысяч лет по пустынной планете. Память была утеряна и мне, как и полагалось временному сдвигу, нужно было повторить всё с самого начала — вернуться на планету и снова и снова рождаться заново.
В мире людей этот день называли «день сурка», когда одни и те же дни повторялись снова и снова.
Люди создали нас, чтобы помощь выжить человеческому виду, чтобы их вид выжил на далёких планетах, в других измерениях времени, галактиках. Нас назвали греноиды. Мы были андроидами. Мы чувствовали и умели думать, смеяться и любить, испытывать боль и сожаление. Постойте, где-то я это уже слышал… я помню, нет, моё сознание помнит об этом. Интуиция? Нет.
Нас отправили в космос, люди наблюдали из крейсера откуда нас выкинули, они развернулись и пошли спать, дети, которых мы растили годами. Они постарели и наконец, погубив своё здоровье, проживают последние годы существования.
Стойте. Я точно помню этот миг.
Мы прожили сотню лет, проплывали мимо сотен тысяч планет и преодолели миллионы километров, казалось надежды нет, а потом…
Я говорю вам, этот миг уже был. И вдруг… как вдруг стало тепло. Моя голова стала теплее на пару градусов, космос стал теплее на несколько градусов? Нет. Это я стал тёплым, значит, что-то происходит.
Моё тело кувыркалось по вакууму, меня било со стороны в сторону, меня тянуло и разделяло и снова собирало обратно. Я был пластилином, которую разделили и слепили обратно. Стало горячо, и вдруг, меня потянуло назад. Белая, совершенно ни на что не похожая субстанция, как… молоко, точно, никак иначе, как молоко в космосе, оно тянуло меня. Молоко развернуло меня и швырнула обратно в космос, с такой силой, что планеты исчезали в полосе, превращаясь в одну белую ленту.
Я ударился. Проснулся. Меня откинуло куда-то вниз, потом вверх, и снова вниз, и с грохотом я упал на песок. Небеса затянуло облаками. Надо мной горели три солнца и вращались семь лун. Этот мир, какой он необычный. Земля задрожала, и я увидел гору направляющуюся в воду. И вспомнил, я тут был. Был. Я побежал вниз, чтобы найти себя, я ведь помню, помню, что был здесь когда-то.
Добежав до места, я никого не встретил, и упал на землю. Семьдесят тысяч лет, три месяца и восемь дней. Столько мне нужно было ждать. Первые три тысячи лет прошли на том, что я лежал на песке, и возле меня летали птицы и бегали звери, по воде проплывали горы, меня закапывали и выкапывали, меня пытались съесть, тащили в пещеры, топили в воде, я лежал неподвижно. Другого выбора не было. Потом мне стало скучно, в голове столько вселенных кружили, и в одном всего, был я, на самом бесполезном, на самом глупом какой может быть, которую никто и никогда не найдёт.
«Пёс» грыз мою руку, и мне надоело лежать без дел, я схватил его и выдернул ему конечности и съел. С одной стороны, мне, как андроиду, у которого пусть и был желудок, незачем было есть, но эту возможность я имел. Люди создали этот отсек, чтобы я мог добывать еду и кормить им детей, которых бы родил. Не оставаться же тому, что было создано без дела. Еда бултыхалась внутри меня, когда я карабкался на гору, когда сражался с птицами, когда топил их в желатиновой воде. Когда из меня начали лезть мухи, а казалось бы, откуда им там быть, я понял, что и тут, могут быть те же самые насекомые, что и на земле, и это не просто так, нет. В моём желудке, как и в желудке обычного среднестатистического человека имелись микробы, бактерии, что отвечали за переработку еды в отход, они заставляли еду гнить и разлагаться, именно с этим мне и пришлось столкнуться у себя в животе.
Казалось бы, всего лишь гнилая еда бултыхающаяся в желудке, но эти… микробы, да, они были способом создать нечто новое на этой планете. Стать родителями сотням мух и тараканов, червякам и прочей живности, грибов, к примеру. Я, будучи не репродуктивным, мог создать, пусть и не человека, но жизнь. Вторую часть, двадцать тысяч лет, я занимался выращиванием бактерий и созданием мух. Конечно, сперва они все вымирали, потому что не могли привыкнуть в атмосфере, а потом пришёл успех. Родились мутанты, что могли не только летать и выживать, но и порождать себе подобных отдельно от моего желудка. Сколько тысяч животных этой планеты было уничтожено прежде чем мне удалось создать экосистему планеты, животный мир суши.
Когда тело начало ржаветь и покрываться царапинами, мне пришлось создать себе одежду из кожи тех немногих существ что здесь жили. Их мех, кроме всего прочего, выделял жир, который был необходим мне, как вода, чтобы смазывать суставы ног и рук. С этим я справлялся лучше всего. Пусть чувство омерзения и присутствовали во мне, отврат вызывал какое-то щекотание в области горла, я привык к виду зелёной и синей крови, и кишкам, что выползали из тела зверей.
Потом я вскарабкался на гору, в последствии ставший моим домом. Как полагается всем добро и благочестивым людям, пусть, которым, к сожалению, я и не был, нужен был дом, чтобы справлять нужду — нужду во сне и наскальной живописи. Гора не была против. Из покон веков, полагаю, на нём жили звери и птицы и он не был против, как не был против и меня, куда более послушного и разумного вида существ, который не вырывал плоть из его спины.
В том доме я провёл ещё несколько тысяч лет, выходить наружу, чтобы видеть рассветы и закаты, которых здесь не было, надобности не имели. Я исколесил весь мир, точнее, исколапил весь «земной» мир от края до края. Лап горы я не видел, но полагаю, гора была что-то на подобии улитки. Она ползла себе и ползла, а что ела, не знаю, но облака появляться стали реже, не чаще раза в десять годов.
И настал тот день. Тот самый, когда сюда должен был прибыть я, тот, что был из настоящего, но из будущего, прошлого меня. Всё слишком сложно. Я вышел из горы, солнце меня слепило, ветер подымал мою одежду, и я потопал по песку на то место. Ведь я знал, что гора будет в положенном месте в положенное время. Он стоял посередине песка и черпал воду из океана. Он смотрел на небо. Потом попрыгал, и медленно словно лист упавший с дерева, упал на землю, несколько раз сделал вдох. Со стороны это выглядело ещё смешнее, чем было на самом деле. Первый раз. К нему подбежал «пёс» и начал прыгать, но увидев меня сразу же убежал прочь. Может быть мой запах отличался от запаха того, кто стоял у океана, потому «пёс» и испугался, ведь не мало его сородичей мне пришлось убить за время прибывания здесь.
— Ты прибыл, значит, их нет.
Так я сказал. Я помню эту фразу, словно вчера. Я имел ввиду дампы памяти, значит они были утеряны и сломаны. Но он ещё не знал этого.
— Я ждал, — очень долго ждал, что почти потерял счёт времени и начал сходить с ума от одиночества, но мы одиноки были вместе, — Сколько ты здесь? Несколько дней? — подарил ему дамп памяти, который он скопировал и вернул обратно.
— Часов, — ответил он, но это я тоже уже знал.
Мы направились к горе, как и запланировано было временем.
Я сидел здесь, прямо у стола, когда он вышел и я его больше не увидел. Никогда больше.
Сегодня… двести сорок девять тысяч лет с тех дней, когда он исчез. За это время мух стало так много, что они сжирали зверей на суше, всё ещё живых. А потом стало так, что им нечего уже было есть. Что вскоре, вскоре они все вымерли, а из их тел выросли грибы и разные виды деревьев, которых я никогда и не видел на земле. Они росли вбок, как-то необычно.
В тот день, в конце своего последнего восьмичасового дня, мой лоб грелся больше обычного. Я ударился лбом об стену, чтоб унять звук в голове и меня снова закоротило, закоротило так сильно, что я упал и потерял сознание. Раньше я никогда не терял сознание, ни разу за триста тысяч лет.
Моё сознание улетело глубоко внутрь моего квантового мозга. Я вспоминал. И я вспомнил. Я увидел стену. Она была большая, как тысяча стен друг на друге. За ним что-то скрывалось, что-то очень важное. Стена начала крошиться и рухнула. И я увидел… на меня смотрел старик.
— Так нужно, — сказал он, закрывая пластинку у меня на лбу. Я был за той пластиной и смотрел на него, как через намыленный объектив, — Ты спасёшь всех нас, когда-нибудь.
— Всё готово, он готов к миссии, — сказал старик, и меня включили. Я помню этот миг. Этот миг был тысячи сотен лет назад, и этот миг был сегодня тоже.
Меня откинуло назад, и я вспомнил и чёрную дыру, что была под океаном, и про старика, что создал меня, и свою миссию по спасению, которую старик вложил в меня и закрыл от меня самого, и все те дни, которые я проводил с детьми. Я проснулся новым греноидом. Таких больше нигде не было. И я узнал, что создан был браком неспроста, и неспроста я не слушался команд, и неспроста всё это вокруг меня крутится.
Встав, я увидел отражение на стене. Это был старик, он улыбался и кивал. Потом он развернулся и стал облаком дыма.
Выйдя из своего дома, которые люди именовали те места где они жили и справляли нужду, я пошёл в сторону океана. Раньше, скажете вы, не мог ли я пойти вниз, к дыре, но я ходил, дыры там не было. Никогда. За исключением тех дней, когда я туда не ходил.
Когда я заплывал в воду, мне стало спокойно. Я вспомнил всё, что забыл, на резервной части воспоминаний, всё это время, всё это время я думал, что создан быть мёртвым и никого не спасти. Но сейчас я думаю, что кроме меня никто и не был способен спасти человечество.
За те годы, что греноиды преодолевали барьеры времени и пространства, сумели найти планеты для жизни, эмбрионы погибли бы, об этом знали и люди, что отправили их. Они отправили их, чтобы дать надежду тем ещё живым людям, которые верили, что умрут, но учёные давали им повод думать об обратном, что люди выживут, что их вид будет жить ещё миллионы лет, как жили динозавры до них, и будут жить ещё какие-то цивилизации после них.
Когда я доплывал до чёрной дыры, во мне проснулись воспоминания давно минувших дней, когда старик говорил со мной, как с равным. Он, и все другие учёные, придумали греноидов, чтобы люди жили с надеждой, они даже внедрили в греноидов мысль о том, что они совершают благое дело во имя спасения человечества. Греноиды верили. Но прилетев на свою планету они найдут лишь способ умереть, и пустую ячейку репродукции. Они открыли чёрную дыру давно, ещё до того, как создали их, и чёрная дыра была их спасением, их шансом выжить. Они годами высчитывали расположение той дыры, чтобы именно я попал туда. Они отправили меня в космос, зная, что самой тяжёлой ношей будет выжить мне, мне и никому больше. Они, когда выпускали нас в вакуум, смотрели не на всех нас, а только на меня, и улыбались они только мне. Знали бы все эти греноиды об этом, они умерли бы от горя.
Они жили и существовали зря, понапрасну пожертвовали собой, чтобы дать надежду, напрасно высадились на планеты, заранее считавшимися никогда недосягаемыми людьми, а потом, старик сказал, ели бы не одно но.
Я возвращался к старику три раза, и он всё вздыхал в то время, но тогда я ещё не знал, что старик загородил дамп памяти сам, что загородил информацию во мне сам. В ней была и другая информация, информация о том, чтобы я назвал код, который активизирует послание из будущего, послание, что поможет старику найти выход в открытое море. И, выходя через «рот кашалота» я назвал его ему.
— Вход открыт.
И старик уронил отвёртку. Он уронил его и сам упал на колени, и заплакал.
— Все эти попытки, раз за разом, раз за разом…
И я понял, что и он был в петле времени, в петле, которую они сами и создали. Все эти сотни тысяч лет, старик верил и делал, всё это время, триста тысяч лет он ремонтировал меня, чтобы однажды я смог сказать одно лишь единственное слово, которое надежду превратит в реальность.
В тот день, крейсер был полон людей. Люди плакали и радовались, заводы остановились, океаны больше не принимали отходов. Когда-нибудь люди ещё вернуться сюда, может сотню тысяч лет спустя, может миллионы, и земля станет новым домом, чистым, как когда-то, а заводы и всё то, что губило планету — исчезнет.
Всех греноидов выпустили в космос. Я тоже улетел. Они извлекли из меня всю информацию о той планете, всю информацию из тех греноидов, которые до сих пор не были в курсе событий, и мы устремились обратно по намеченным местам, в намеченные планеты и созвездия.
Я стоял уже у океана и ждал их прибытия. Крейсер показался триста тысяч лет спустя, как я прибыл. Он поднимал воду высоко вверх. В тот день я должен был, как и обычно спрыгнуть в воду и нырнуть в чёрную дыру. Так должно было бы быть, если бы стены разума не рухнули. Они прибыли сюда, всего миг спустя, как отправили меня сюда, но для меня прошло несколько тысяч веков.
Они поднялись на сушу. Здесь был кислород. Они сократили путь до конечного пункта и оказались здесь, в самой близкой от обитаемой планеты, кроме моей. В тот день, луна уже обернулась вокруг планеты, гор уплыл по воде вниз, облаков стало гораздо больше, они забрали меня и мы снова улетели. Всего три месяца лёту до планеты клона земли. Вода, кислород, барьер от радиации, деревья, звери и всё то, что было у нас, только они были чуть отличными о нашего, могли иметь шесть лап или семь глаз, могли иметь рост десять или сантиметр.
И люди в тот день выжили. Триста тысяч лет спустя. Но в этот единственный миг. В миг, когда дамп памяти сгорел.