Короткое петербургское лето подходит к концу. Комнаты для Шлёцера в пансионе Разумовского, наконец, готовы, и Шлёцер переселяется туда.
Причиной появления этого маленького воспитательного заведения были домашние неурядицы в семье Разумовского. Граф Кирилл Григорьевич хотел дать своим сыновьям хорошее воспитание. Для этого признавал он необходимым удалить их от матери, графини Екатерины Ивановны, которая, по его мнению, слишком их баловала. Чтобы дети графа могли оставаться в столице, был снят и прилично меблирован огромный, похожий на дворец дом в 10-й линии Васильевского острова. Вместе с тремя молодыми Разумовскими, Алексеем, Петром и Андреем (13-ти, 11-ти и 8-ми лет), здесь поселились трое их сверстников — мальчики из семей петербургских вельмож: Теплов, Козлов и Олсуфьев.
Тауберт возглавлял заведение в качестве обер-инспектора. Гувернёром при детях состоял месье Бурбье, бывший лакей, но лакей образованный, начитанный и потому умевший писать по-французски без ошибок. Из всех учителей только трём были предоставлены помещения в доме: иезуитскому воспитаннику из Вены и адъюнктам Академии — Степану Яковлевичу Румовскому (математику) и Шлёцеру. Стол был общий — для учителей и воспитанников. Лишь во время постов перед православными ставили особые кушанья. Однажды Шлёцер решил присоединиться к ним и выдержать весь русский пост. «Для этого, — вспоминал он, — не требовалось особенного умерщвления плоти: вкуснейшая рыба, приготовленная самыми разнообразными способами, печения на прованском или даже луккском масле, миндальное молоко к кофе вместо сливок, — всё это могло удовлетворить самого изысканного лакомку».
К услугам жильцов пансиона были две кареты: парадная — для молодых графов и другая — для учителей. Прислуга состояла большей частью из крепостных людей, принадлежавших отцам учеников. К Шлёцеру был приставлен шестнадцатилетний расторопный малый по имени Николай, умевший читать и писать. Со временем Шлёцер стал использовать его скорее в качестве переписчика, чем слуги.
Содержание пансиона стоило графу Разумовскому ежегодно 10 тысяч рублей, что при 600 тысячах рублей годового дохода не особенно сильно било по его карману.
Учителя и воспитанники жили в полном согласии, в пансионе всегда царило непринуждённое веселье. Обучение велось на французском языке, на котором все ученики говорили уже довольно бегло.
Преподавание в пансионе Разумовского совсем не обременительно для Шлёцера. Он занимается с учениками всего шесть часов в неделю и бесконечно рад тому, что никто не вмешивается в его занятия. Официально от него требуется только обучить молодых людей латыни, но Шлёцер сам готов расширить круг преподаваемых предметов. По его настоянию в учебный план вносятся география и статистика. Поскольку последняя пока ещё звучит для русского уха полной абракадаброй, Шлёцер даёт ей более понятное название — отчизноведение. Первые уроки русской статистики начались с вопросов: «Как велика Россия сравнительно с Германией и Голландией?»; «Что такое юстиц-коллегия?»; «Что покупает и продаёт русский человек?»; «Откуда получает он золото и серебро?».
Тауберт приходит в совершенный восторг от новой науки и добивается, чтобы Шлёцер, кроме шести часов латыни, взял на себя ещё пять часов статистики за 100 рублей прибавочного жалованья.
Статистика и деспотизм несовместимы, замечает Шлёцер. Каково это было — заниматься статистикой в России, он иллюстрирует в своих записках следующим случаем. Однажды, за несколько лет до его приезда в Россию, в академическую книжную лавку (в то время единственную в государстве) зашёл английский путешественник и спросил русских книг о русских юстиции, финансах и торговле. «Господи помилуй! — отвечал ему продавец, осеняя себя крестным знамением, — кто же будет печатать такие вещи?»
Сам Шлёцер летом 1763 года поинтересовался в одной купеческой компании, почему нынешней весной вывезено пеньки гораздо менее, чем прежде — и огласил разницу в цифрах. Один маклер отвёл его в сторону и предостерёг от подобных вопросов и публичной демонстрации опасных познаний. «Кончится тем, — сказал он, — что вас допросят и заставят назвать того, от кого вы получили эти сведения, и у этого человека будут неприятности». Завеса секретности и государственной тайны со статистических известий падёт несколькими годами позже, благодаря либеральным начинаниям Екатерины II.
Поэтому Шлёцер на первых порах поневоле преподаёт своим воспитанникам русскую статистику по иностранным источникам, исполненным ошибок. Тауберт как человек осведомлённый часто указывает Шлёцеру на неточности и, наконец, начинает доставлять ему от президентов коллегий исправные отчёты, проекты и другие документы. Шлёцер делает из них извлечения, которые сшивает затем в маленькие рукописные книжки по каждому из предметов статистики и раздаёт своим ученикам. На книжках красуется полушутливая надпись: «à l'usage de l'Académie de la X ligne» («Для использования в Академии 10-й линии» — имелся в виду Васильевский остров).
В таком же карманном формате Шлёцер пишет и краткий курс русской географии для детей. Многие домашние учителя потом начнут переписывать этот импровизированный учебник, а старший брат Миллера станет учить по нему в академической гимназии.
Преподавание всеобщей истории поначалу было возложено на гувернёра, месье Бурбье. Но тот не может сладить с предметом и вскоре просит Шлёцера взять себе и эти пять часов. За эту услугу он готов вычитать в его пользу сто рублей из своего шестисотрублёвого жалованья. Тауберт не имеет ничего против, и Шлёцер садится за составление учебника по всеобщей истории (с включением русской). Главное его новшество заключается в том, что Шлёцер кардинальным образом перерабатывает структуру исторического материала: убирает библейский зачин о сотворении мира, сокращает упоминания об одних народах и государствах и вводит историю других. Так, по его убеждению, детям, особенно русским детям, полезнее знать историю калмыков и монголов, потрясших вселенную, нежели ассирийцев и лангобардов.
В разговорах Шлёцера с Таубертом речь часто заходит о трудностях, с которыми сталкивается иностранец, желающий изучить русский язык. Природные русские не могут объяснить тёмные места из-за того, что им не хватает филологической подготовки, а существующие грамматики, — в том числе ломоносовская, которая в это время готовилась к печати, — по мнению Шлёцера, содержат множество «неестественных правил и бесполезных подробностей»; кроме того, все они лишены «философского» взгляда на предмет, то есть их авторы ничего не ведают о принципах сравнительного языкознания.
В начале 1763 года Тауберт подводит итог этим разговорам:
— Ну так напишите сами русскую грамматику. Академия должна её напечатать.
Шлёцер с жаром принимается за дело. Ему хочется, чтобы его грамматика давала иностранному читателю научное представление о русском языке, который всё ещё почитался в Европе неизвестным, варварским наречием. Поэтому Шлёцер подробно распространился о подмеченном им близком родстве русского языка с немецким, древнегреческим и латинским, а также поделился мыслью о его особом значении в приближении «к важному открытию linguae primigenae (первоначального языка)». Это было написано задолго до появления научной индоевропеистики — изучение праиндоевропейского языка станет делом уже следующего, XIX столетия.
Продолжение следует
***
Все статьи о Шлёцере помещены в альбоме "Мефистофель русской истории".
Адаптированный отрывок из моей книги "Сотворение мифа".
Полностью книгу можно прочитать по ссылке.
