Ему было 93 года, когда пришли немцы, и 95, когда он свел с ними свои последние счеты. Он пожертвовал своей старой жизнью, чтобы взять с собой в могилу одного из врагов, надругавшихся над землей, на которой он столько лет жил, не покладая рук работал и которую он любил великой любовью труженика и патриота, хотя, наверное, никогда в жизни ни разу не произнес этого слова.
"День в день 80 лет назад". Переворачивая листы истории невольно ловишь себя на мысли, что история развивается по спирали.
Статья, опубликованная в газете КРАСНАЯ ЗВЕЗДА 7 октября 1943 г., четверг:
Это было на Гомельщине
Мне рассказали эту короткую историю его сын и его сосед. Рассказали вечером на пепелище сожженной немцами деревни Уть на Гомельщине. Уже начинало темнеть, ветер тянул по земле едкий запах пожарища, и кучки красных углей тлели по обеим сторонам дороги там, где еще вчера стояли избы. Кругом голосили бабы по расстрелянным немцами мужьям и сыновьям, плакали дети, в развалинах печек, обжигая руки, рылись старухи, отыскивая среди черепков целые чугуны, а два старика стояли передо мной, опираясь на палки, и, глядя прямо перед собой скорбными, невидящими, слезящимися от дыма глазами, рассказывали мне эту простую историю.
Когда пришли немцы, Кириллу Матвеевичу Кривенкову было от роду 93 года. Восемьдесят с лишним лет назад, в голодный год, он сиротой прибрел в эту деревню и приемышем прижился в одной из сгоревших ныне изб. Он был сиротой, и как ни добро русское сердце, а все-таки сироте нелегко жить на свете, и много лет проливал он пот на этих полях, пока сам стал хозяином — сбил себе избу и завел усадьбу. Всё то, что вообще нелегко дается крестьянину в жизни, далось ему вдвойне тяжело. И может быть поэтому или оттого, что он ни разу не отлучался из деревни, Кирилл Матвеевич любил эти места непоколебимой древней любовью труженика и старожила.
Когда в 1941 году пришли немцы, он, несмотря на многие годы своей жизни, был еще бодрым и сильным. Он сам рубил в лесу и возил дрова, ходил на покос, и его согнутые годами большие плечи всё еще были не по-стариковски могучими. Его до старости не покинул шумный нрав человека, выросшего на чужих хлебах и с детства привыкшего постоять за себя. Он был постоянным гостем на свадьбах, крестинах и поминках, он помнил старинные песни, а в веселые минуты отмачивал перед молодыми — молодыми же он считал всех, кому было меньше шестидесяти — шутки, которыми шучивали еще их отцы. Он был живой летописью деревни, и немало людей, которых он, будучи уже взрослым мужиком, помнил мальчишками, на его глазах горбились и дряхлели, а он всё не менялся. Он не сгорбился даже тогда, когда пришли немцы. Только, как заметили сын и соседи, нрав его вдруг переменился.
Часто постукивая о землю своим тяжелым стариковским дрючком, он угрюмо ходил вдоль деревни, оглядывая ее так, словно видел в первый раз. За долгую жизнь он привык к этим избам, к косогору, спускавшемуся по правую сторону деревни, и к зеленым лугам, уходившим вдаль по левую сторону, но сейчас всё это не радовало его глаз. Жизнь стала подневольной. Захотят — оставят, захотят — сожгут, захотят — не возьмут корову, захотят — сведут ее со двора, захотят— проедут мимо на своих черных машинах, захотят — зайдут в хату и будут жить, не спросив. Всё, что многие годы он считал своим, — перестало быть своим, стало нерадостным.
Кирилл Матвеевич день ото дня становился угрюмее, скупее на разговоры и равнодушнее к работе, которую раньше любил. Если что он и делал, так только чтобы прожить, чтобы не помереть с голоду. На второй год войны у него умерла жена, но когда сын попросил его перейти жить к нему в хату, старик отказался.
— В своем дому буду жить, — сказал он. — В моем дому ихней ноге не бывать.
Сын, знавший характер старика, не стал спорить. Неизвестно почему—то ли дом Кирилла Матвеевича был неказист, то ли стоял он на отшибе, то ли просто случайно, — но за эти два года немцы не пробовали ни разу стать к нему на постой, не заходили, не ставили во дворе у него свои машины. Только однажды, на втором году, малые ребята, надсмеявшись над «полицаями» и ища защиты от них, забежали во двор к Кириллу Матвеевичу. Трое «полицаев» бросились вслед за ними, но их встретил сам Кирилл Матвеевич. Нагнув голову, широко для упора расставив ноги, держа в руке свой дрючок, он грозно спросил, чего им занадобилось на его дворе. Когда же «полицаи» захотели проскочить мимо него за ребятами, он преградил им путь... Испуганные, они ничего не сделали ему в тот день и ушли. Но когда Кирилл Матвеевич дня через два вернулся с покоса с двумя большими вязанками травы, на дворе у него не оказалось коровы — забрали «полицаи». Кирилл Матвеевич оглядел пустой двор, стряхнул с плеча вязанки травы, пробормотал себе что-то под нос, сплюнул и, тяжело стуча дрючком, пошел в избу. Тут, против обыкновения, не перекрестясь на образа, он молчаливо залег на полати. Было жалко ему коровы, но ещё более было обидно, что стар он и нельзя ему ни погнаться за обидчиками, ни сделать ничего против них.
В субботний осенний день 1943 года до деревни донеслась дальняя канонада. К Кириллу Матвеевичу прибежал сын и стал просить старика, чтобы он скрылся в лес вместе со всеми, потому что того и гляди сюда придут немцы и начнут жечь село.
— Выселки уже горят, видишь, горят, — говорил сын и показывал на видневшиеся на горизонте дымные столбы.
— Вижу, — сказал Кирилл Матвеевич.
— Идем в лес, сожгут твою избу.
— Не сожгут.
— А вот придут к тебе во двор и сожгут, — настаивал сын.
— А коли придут, я их вилками. — ответил старик. — Я их вилками, а потом нехай палят.
Тут сын заметил, что сидящий на завалинке старик держит вместо обычного дрючка стальные вилы, воткнутые тремя отточенными зубьями в землю. Он раз за разом настойчиво повторял просьбу пойти в лес, но Кирилл Матвеевич упрямо качал головой и со стариковским упорством повторял одно и то же:
— А вот придут, а я их вилками.
Наконец, когда деревня с другого края уже занялась, оттуда послышался треск автоматов, и сын убежал со двора, чтобы успеть увести в лес своих кричавших и плакавших дочерей и внучат. Кирилл Матвеевич остался ждать.
Дальнейшее воочию видел сосед, который, задержавшись дома, не успел убежать в лес и, заметив немцев, прильнул к земле на огороде позади двора Кирилла Матвеевича.
Ход в избу к Кириллу Матвеевичу был един — через двор. Когда первый немец вбежал во двор, то старик, стоявший с вилами наготове у самой калитки, молча размахнулся и ударил немца вилами прямо в брюхо, в кишки. Немец с разбега сам наткнулся на вилы и упал умирающий, визжащий, обливающийся кровью. Вслед за ним во двор вскочили ещё четыре немца. Видимо, годы все-таки сделали свое: рука Кирилла Матвеевича дрогнула и, размахнувшись во второй раз, он не успел никого поддеть на вилы. Четыре немца повалили его и стали крутить и ломать ему руки. Один из немцев вставил дуло револьвера старику в ухо и застрелил его. Потом они втащили несколько пуков соломы в хату и запалили ее. Но на другом конце села уже строчили автоматы русских разведчиков. Едва успев подпалить хату, немцы побежали дальше, даже не подхватив с собой своего пятого, запоротого вилами.
Так и застали вернувшиеся через полчаса крестьяне на дворе рядом с пылавшей хатой два мертвых тела — лежавшего в луже крови запоротого вилами немца-факельщика и мертвого, со сломанными руками Кирилла Матвеевича, растянувшегося на спине во весь свой огромный рост посредине своего двора.
Ему было 93 года, когда пришли немцы, и 95, когда он свел с ними свои последние счеты. Он пожертвовал своей старой жизнью, чтобы взять с собой в могилу одного из врагов, надругавшихся над землей, на которой он столько лет жил, не покладая рук работал и которую он любил великой любовью труженика и патриота, хотя, наверное, никогда в жизни ни разу не произнес этого слова.
Это было в деревне Уть Тереховского района Гомельской области на многострадальной Белоруссии в осенний, пахнувший дымом пожарищ день, когда эта земля снова стала нашей. (Константин СИМОНОВ)
Несмотря на то, что проект "Родина на экране. Кадр решает всё!" не поддержан Фондом президентских грантов, мы продолжаем публикации проекта. Фрагменты статей и публикации из архивов газеты "Красная звезда" за 1943 год. С уважением к Вам, коллектив МинАкультуры.
