Как показывает мой собственный писательский опыт, романы появляются на основе идей, от которых невозможно отказаться. Они всплывают в сознании, как нечто первобытное, рождающееся из вулканической грязи. Они поднимаются над поверхностью, сочащиеся живительной влагой. Их невозможно запрятать обратно в темные глубины. Мой роман об апокалиптической секте «Малые пророки» (Minor Prophets) родился именно так, по частям — сначала вышла голова, потом хвост, и наконец, какое-то жуткое месиво.
Прожив на восточном побережье почти всю жизнь, я перебралась в Чикаго. Не прошло и недели после нашего приезда, как мы с мужем по пути из супермаркета заблудились в новом городе, под дождем, с кучей тяжелых пакетов в руках. Мы находились где-то в северной части города. Миновав заросшее травой поле, дикий неухоженный пустырь, странным образом оказавшийся в черте города, мы заметили белую церквушку прямо посреди поля, покосившуюся и ветхую. Классического стиля черный шпиль вонзался в ночное небо. Сама церквушка казалась странной и неприступной, почти призрачной. Стоящая неподалеку вывеска гласила: ПРОДАЕТСЯ. ЦЕРКОВЬ. Мы заблудились, и вдруг нашему взору открылась удивительная церковь, будто разрушенный маяк, сомнительное святилище. Вот и готовый роман, скажете вы. Однако на тот момент я об этом еще не знала. Вот такая американская история стала засасывать меня, преследовать, превратившись в навязчивую идею, буквально подвергая меня опасности. По правде говоря, любой роман — опасное искушение для его автора.
Как писателя, меня всегда завораживала темная сторона религиозных институтов, истории о женщинах, о власти и духовности, о трансцендентности духовного опыта, смешанного с сомнениями, жестоким обращением и страхом.
Работая над «Малыми пророками», я пыталась проникнуть во тьму, лежащую в основе религиозного экстремизма, в пугающую, сладкую нежность самой сути веры. Существует нечто привлекательное, располагающее в поисках бессмертия, причастности к чему-то высшему, которыми живут члены того или иного культа. Однако, между этими поисками и полным разрушением весьма тонкая грань. Мы все уязвимы, и я не исключение. В новом городе мне было одиноко, я скучала по своей матери, ушедшей из жизни за несколько лет до этого из-за рака. Тем не менее, я поступила в колледж в Чикаго и, бродя по улицам города, иногда я чувствовала, что прикасаюсь к тайным, священным местам из жизни моей мамы. Я гуляла у озера, ходила вдоль широких, продуваемых всеми ветрами проспектов города, гадая, где она могла побывать. Я все еще пыталась понять, как могло случиться так, что она ушла, в то время как окружающий мир продолжал существовать несмотря на такие невообразимые последствия. Без мамы я больше не знала, кто я.
И еще один момент, буквально вынырнувший из подсознания. Однажды поздним вечером, переключая телевизионные каналы, я наткнулась на реалити-шоу о выживании. Сколько бы вы продержались в дикой глуши где-нибудь на Аляске? Команду новичков с минимальной подготовкой по выживанию выпускают в лес вдали от цивилизации. Они идут на охоту, убивают своего первого зверя, который оказывается дикобразом, отчего начинающие мастера выживания пребывают в растерянности, не зная, как вскрыть тело. Наконец, им это удается, и внутренности — все эти теплые пульсирующие части животного, которое всего несколько секунд назад было живым, — выпирают наружу. Кто-то вырезает мочевой пузырь и поднимает его вверх. Он наполнен желтой жидкостью и будто излучает свет. Что-то странное, естественное и реальное, святое и грязное одновременно. Я не до конца осознала свои ощущения, но была потрясена картиной жизни и смерти в их жестокой биологической реальности.
В первой главе моего романа девушка снимает шкуру с дикобраза. Зайдя после этого на кухню, она видит, как ее мать помогает знакомой женщине сделать тайный аборт. Жизнь, смерть и тонкая, кровавая грань между ними.
В те годы в Чикаго я слушала потрясающий подкаст Глинна Вашингтона о секте «Небесные Врата» (Heaven’s Gate). Глубоко анализируя известные всем подробности дела, он выстраивает историю этой обреченной группы людей и их конечной цели — массового самоубийства в арендованном особняке в Сан-Диего. Будучи прекрасным рассказчиком, Вашингтон неспеша разбирает мельчайшие детали: любовь этих людей к сериалу «Звездный путь» — один из участников записал в журнале: «39 телепортируются наверх», одинаковые стрижки под горшок, тщательно подобранные пары, дающие друг другу по ложечке яблочного пюре с добавлением фенобарбитала. Теперь мне известно, что секты обладают уникальной американской историей. Хотя они появляются по всему миру, ни одна другая страна или культура в современной истории не породила столько новых, альтернативных религий. Среди них мормоны, спиритуалисты и всякого рода выживальщики: «Семья Мэнсона» и «Ветвь Давидова» под руководством Дэвида Кореша, «Храм Народов» Джима Джонса и «Ферма» Стивена Гаскина. Просматривая онлайн-группы поддержки для выживших в подобных сектах, героиня моего романа узнает, как много у них общего: контроль над мыслями, секс по принуждению, детские браки, отрицание аборта, перспектива смерти от отравленного напитка.
Американская культура всегда была открыта для идеи переосмысления; многими отвергается авторитет и традиция иерархически организованной религии, но в таком случае остается пустота, которую нужно чем-то заполнить.
Нью-эйдж и фундаменталистские христианские культы пугающе похожи в своем консерватизме, в том, как они призывают к контролю над телом, одновременно обещая освобождение. В культе «Небесные Врата» запретили секс, и многие из его членов кастрировали себя. На «Ферме» запретили контроль над рождаемостью. Сектанты Давида Кореша соблюдали строгий целибат, за исключением самого лидера, который наделил себя правом жениться на любой девушке, которую укажет его бог. Читая книги, слушая радиопередачи об этих людях, я вела записи и делилась наиболее шокирующими вещами со всеми, у кого было желание прислушаться. Что же объединяет все эти культы, что является их общим нездоровым звеном? Я подумала, что если мне удастся обнаружить такую связь, я пойму, как именно об этом рассказать.
Сейчас я вижу, как это постепенно превращалось в навязчивую идею. Возможно, для любого писателя каждая его книга сродни религиозному культу.
Я просмотрела прощальные видео членов секты «Небесные Врата» в оригинале на Youtube. Снятые на видеокассеты девяностых предсмертные речи с прерывающимся звуком — документальный источник, от которого мурашки бегут по коже. Члены секты появляются в кадре парами, сидя в пластмассовых шезлонгах на фоне утопающего в зелени сада. Они смущенно смеются, называя свои собственные тела «транспортным средством». Они научились воспринимать себя как существ из духа и воздуха, полностью отделенных от физических тел, которые они покинут в считанные часы. По своему качеству эти ролики похожи на старые домашние фильмы, а по ощущениям наводят страх. По моему мнению, культы объединяет практически неизбежное скатывание к апокалиптическому мышлению. В большинстве сект не начинают с контроля мыслей, жизни в изоляции, массового самоубийства. Как правило, перед глазами участников искусно рисуется захватывающая картина, от которой невозможно отвести взгляд. Секта начинается с листовки в подвале общественного центра, с допотопного сайта web 1.0, или с загадочного, дерзкого и харизматичного лидера. Он обещает привести к важному: сосредоточенности, красоте и скрытым секретам библии. Тайный способ соединиться с высшей истиной. Жить без закладных, отдавая себя истинному и чистому принципу. Когда подобное сообщение приходит в критический момент чьей-то жизни, значит, этот человек уязвим. Когда мы одиноки, когда нам больно, когда в нас присутствует стремление к чувству связи и принадлежности, мы уязвимы. Кстати, это вполне может повлиять и на жизнь ученых-ракетчиков, философов, докторов наук. Образование не всегда защищает от риска такого рода. В ходе своих исследований я с удивлением обнаружила, что инженеры и математики особенно склонны поддаваться идеям о конце света, возможно, потому, что им нравится решать головоломки, взламывать коды, и они верят, что могут постичь секретные знания, недоступные другим. Исаак Ньютон провел последние десятилетия своей жизни, поглощенный идеей о том, что он мог вычислить конец света, изучая Библию. Гений может завести нас в кроличью нору. Культообразное мышление может настигнуть любого человека, в зависимости от времени, места и обстоятельств. Оно распространяется как болезнь, вы слышите его манящий шепот. Вам пообещают, что есть особое место, где вас всегда ждут, когда вам одиноко, когда вас постигло горе, или предложат заманчивую мысль, что смерть — это не глухая стена, какой она является в вашем представлении. Теперь я понимаю, почему должна была написать эту историю; почему, когда вы скорбите, практически в любой вере можно найти соблазнительное утешение.
Вспоминаю разгар предвыборного сезона 2015 года, затем 2016-й. Мы с мужем регулярно ездим на машине на север, на отдаленный Верхний полуостров Мичигана, чтобы прогуляться по лесу. По мере того как мы выезжаем из Чикаго и углубляемся в сельскую местность, вывески предвыборной кампании Трампа во дворах, прислоненные к старым сараям или гордо выступающие у самой дорог, становятся все больше, вырисовываясь в нашем поле зрения. Они кажутся зловещими, в воздухе витает дуновение рока. Я вдруг понимаю, как и многие американцы, что существует больше, чем одна страна, больше, чем один нарратив американской жизни. Для таких как я, обычных городских жителей, результаты выборов — как гром среди ясного неба: оказывается, темная жилка экстремизма всегда была частью нашей общей истории, и теперь она стремительно разрастается.
В моем романе девочка растет в агрессивной апокалиптической секте в лесах Верхнего полуострова. Ее отец, лидер культа, превратил свою дочь в пророка, и она, нуждаясь в его любви и принятии, выступает и пророчествует. Но в то время как во многих романах о культах в основном уделяется внимание упрощенному объяснению «промывания мозгов», я хотела разобраться, что заставляет верующих влюбляться. Я решила быть как можно честнее в своем романе, поэтому не могла подойти к проблеме с позиции презрения. Я должна была представить, как попадаю в комнату, заполненную молящимися людьми, в тело ребенка, говорящего полный вздор в религиозном экстазе. Я обязана была признать восторг и красоту сопричастности. Героиня моего романа — жертва манипуляций родного отца, но сама по себе она тоже вербовщик, манипулятор. Если она захочет сбежать из этого мира, ей придется решить проблему собственного участия в преступлениях.
Несколько месяцев подряд я наблюдала нежную, внимательную заботу, которую моя умирающая мать получала от медработников хосписа. Они приходили к нам домой почти каждый день, прислушиваясь к потребностям моей матери, стремясь наполнить смыслом последние недели и месяцы ее жизни. Благодаря своим наблюдениям, я начала понимать, что уход в хосписе — это радикальное переосмысление целей медицины. Хороший работник хосписа достойно принимает ужасающие моменты «после»: после того, как диагноз поставлен окончательно, после того, как кажется, что врачи отказались от вас, после того, как цели лечения более не достижимы. В это же время, хорошая медсестра хосписа ориентируется на поиск нового смысла: извлекать ценность из каждого дня после того, как произошел личный конец света.
В современной сюжетной линии моего романа главная героиня работает медсестрой в хосписе в Чикаго, совершая сложный побег из ограниченного мира секты, пытаясь изо всех сил выжить во внешнем мире. Часть своего пути она проводит с умирающими пациентами, становясь свидетелем очень личного путешествия, в которое они вскоре отправляются. Конец света, как выясняется, — это личный опыт, а не только глобальный. У каждого из нас есть свой личный апокалипсис, через который нужно пройти. А для оставшихся в живых это вопрос выяснения того, как жить после.
В этом и заключается важнейшая, заключительная часть моего романа: я поняла, что пишу о том, что происходит, когда мир, запланированный вами, не воплотился в жизнь. Что происходит, когда миру не приходит конец, и вы должны идти дальше, нащупывая свой путь сквозь каждый последующий день?
Когда умерла моя мать, нашей обычной медсестры в хосписе не было на дежурстве. Вместо нее к нам домой пришла незнакомка и, не потрудившись снять кроссовки, прошествовала в прямиком в спальню, проверила пульс моей матери и заявила: «Ах, верно. Она уже на небесах». Я почувствовала дикий прилив гнева: моя мать была нерелигиозной от слова вообще и никогда не употребляла соответствующую лексику о небесах, Боге или ангелах. Эта фраза, это необдуманное утверждение показалось мне ложью, произнесенной в немой тишине, оставшейся после ухода мамы.
Я по-прежнему ощущаю гнев того момента, хотя прошло более десяти лет. И это еще один элемент «Малых пророков», недостающая часть моей навязчивой идеи: во многих изученных мною культах именно женские тела являются полями сражений, на которых ведутся войны. Они — оружие, инструмент, которым бесконечно манипулируют, которых принуждают, почти всегда умалчивая об этом в историях, которые появляются впоследствии. Их нерассказанные истории вспыхивают в моем сознании: женщины в длинных платьях, с детьми на руках, вглядывающиеся в камеры посторонних с настороженностью диких животных; женщины, поставленные перед невозможным выбором; девочкам велели поклоняться, девочкам велели повиноваться, девочкам отказали в интерпретации их собственной истории; женщины в комнатах наедине с крепкими мужчинами; женщины в поисках откровения, собственной причастности к чему-то высшему. Они с надеждой смотрят вверх, взывая к богу, но встречают лишь глазеющий на них человеческий взгляд.
Блэр Херли
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ