После публикации «Властелина Колец» часть читателей (как в западных странах, так и на постсоветском пространстве) восприняла произведение как политическую аллегорию Второй мировой или даже Холодной войны — усматривая в Мордоре, империи «тёмного властелина» Саурона, как «тоталитарном» государстве пародию на гитлеровскую Германию или Советский Союз.
В творчестве Толкина (хотя в целом оно посвящено описанию вымышленного мира, а не повествованию о реальном) действительно присутствуют некоторые прямые отсылки к реальной истории XX века (например, в сюжете о падении Нуменора), но образ Саурона у Толкина отнюдь не сводится к пародии на конкретную антипатичную ему идеологию или конкретное государство (см. Письмо 181: “Но никаких таких намеков на послевоенный период в книге нет. Я не «социалист» в каком бы то ни было смысле — ибо терпеть не могу «планирования» (что вроде бы самоочевидно), главным образом потому, что «планировщики», дорвавшись до власти, становятся хуже некуда, — но я бы не сказал, что нам тут довелось пострадать от злого умысла Шарки и его Головорезов. Хотя дух «Айзенгарда», если не Мордора, конечно же, вечно о себе заявляет. Взять вот хоть нынешний проект уничтожить Оксфорд, чтобы открыть путь автомобилям. Однако наш главный противник — член правительства «тори»” [консерваторов]).
Скорее — с учётом крайнего консерватизма Толкина и его скептического отношения к техническому прогрессу — образ Саурона как персонажа представляет из себя; при проекции сюжетов Толкина на проблематику реального мира) квинтэссенцию тёмных сторон современной машинной цивилизации (не случайно Толкин обозначал ключевые темы своего творчества как «Падение, Смерть (порождающая стремление увековечить себя в своих делах и/или жажду бессмертия) и Машина» (Письмо 131). Так, Толкин даже сравнивал эльфов-кузнецов Эрегиона во главе с Келебримбором, желавших сделать Средиземье прекрасным как Валинор и создавших с этой целью Кольца Власти по наущению Саурона, с современными учёными, результат труда которых может быть использована хозяевами экономики во зло, даже если сами эти учёные и изобретатели — порядочные люди в личном отношении (Письмо 153).
Во «Властелине Колец» о Сауроне мало информации — он даже не является действующим лицом, предстаёт в первую очередь как обычный тиран, рвущийся к власти над миром и потому становящийся противником главных героев. Узнать больше о Сауроне можно из других, менее известных текстов Толкина — таких, как «Сильмариллион», черновики Толкина, опубликованные в «Истории Средиземья», а также его письма. С одной стороны, у толкиновского Саурона как персонажа действительно есть черты диктатора, оправдывающего соображениями общего блага (которыми он отчасти действительно руководствовался, особенно — поначалу) установление собственной единоличной власти над подвластными. Приведу несколько показательных цитат:
«Саурон, конечно же, не был «зол» изначально. Он был одним из тех «духов», кого склонил ко злу Изначальный Темный Властелин (Изначальный Бунтарь в плане вторичного творчества) Моргот. Когда же Моргот был повержен, Саурону дали возможность раскаяться, но он не смог вынести унизительного отречения и о прощении молить не стал; так что его временное возвращение к добру и «благу» закончилось еще более грандиозным отступничеством, пока он не стал главным воплощением Зла последующих эпох. Но в самом начале Второй эпохи он был еще прекрасен с виду или мог до поры принимать прекрасное зримое обличие, и на самом деле не вполне предался злу, если только не считать, что всецело преданы злу все «реформаторы», желающие ускорить «реконструкцию» и «преобразование», — еще до того, как их изгложут гордыня и жажда утвердить свою волю» (Письмо 153).
«В Сауроне еще были остатки добрых намерений, с которых он начинал: его достоинство (и причина падения) в том, что он любил порядок и согласование, и не терпел путаницы и бесполезных ссор <….> Но, как и у других умов такого рода, Сауронова любовь (а позднее - простое понимание) к другим индивидуальностям была слабее. И хотя (из стремления к добру, или из рациональных мотивов) все эти планы, приказы и организации были направлены на добро для обитателей Арды (пусть даже включающее в себя право Саурона быть их верховным Властелином), "замыслы" его одинокого разума стали единственной целью его воли, "вещью в себе". Но способность Саурона соблазнять души и даже ставить их себе на службу, была остатком того, что его первоначальное желание "править" действительно предусматривало хорошее благосостояние (особенно материальное) его "подданных"» («Преображенные Мифы»).
«У этого злого создания было много имен, но эрухиль звали его Саурон, а люди Средиземья (когда они вообще осмеливались произносить его имя) обычно именовали его Зигуром Великим. И он стал великим королем в срединных землях и поначалу был хорош на вид и справедлив, и его правление приносило пользу людям во всех нуждах их тел; ибо он сделал богатыми всех, кто бы ни служил ему. Но те, что не хотели склонить голову, были изгнаны в пустынные земли» («Потопление Анадунэ»).
Характерно, что среди людей (в отличие от орков, его рабов) даже в конце Третьей Эпохи у Саурона были верные сторонники, готовые сражаться за него до конца даже после его гибели: «Иначе вели себя харадрим и истерлинги. Они так давно подпали под власть Тьмы, так пропитались черной злобой и так ненавидели все то, что олицетворяли силы Запада, что теперь даже крушение их Властелина не сломило этих гордых и сильных воинов. Многие все же бежали, но часть сумела организовать отчаянную оборону. Впрочем, и они были обречены» («Властелин Колец: Возвращение Короля»).
Стоит отметить, что неудачное раскаяние и последующее возвращение ко злу Саурона, о котором у Толкина идёт речь в письме 153, имеет свой контекст. Несмотря на то, что Первая Эпоха у Толкина завершилась падением Моргота (повелителя падших Айнур, то есть падших ангелов — «Люцифера» мира Толкина; Саурон в Первую Эпоху являлся всего лишь одним из слуг Моргота), Валар («боги», а точнее ангелы-мироправители мира Толкина) оставили Средиземье без своего надзора, из-за чего местные люди (по крайней мере, до прихода нуменорцев - первоначально помогавших туземцам и лишь позднее начавших их эксплуатировать) жили в дикости и ужасных условиях: «люди жили во тьме, и не было им защиты от злобных тварей, что измыслил Моргот в дни своего могущества: от демонов и драконов, уродливых чудищ и нечистых орков, созданных в насмешку над Детьми Илуватара. Ужасна была участь людей <…> люди, в большинстве своем пребывая под властью Тьмы, сделались малодушны и слабы» («Сильмариллион)». Это повлияло и на мотивацию Саурона: «Очень медленно, начиная с благих побуждений, — преобразования и восстановления разоренного Средиземья, «о котором боги позабыли», — он превращается в новое воплощение Зла» (Письмо 131).
То есть Саурон у Толкина — даже не обычный тиран-властолюбец, пусть даже и заботящийся о благополучии подданных. Во Вторую Эпоху он начинает как модернизатор, который действительно развивает подвластные ему человеческие народы, до этого пребывавшие в дикости: «На востоке и юге почти все люди подпали под его власть; в те дни возросла их мощь, и возвели они многие города и каменные стены, и умножились в числе; свирепы были они в битве и вооружены железом» («Сильмариллион»). С учётом своеобразного «правого анархизма» Толкина и его недружественного отношения к любому государству деятельность Саурона можно сравнить с процессом смены родоплеменного, первобытно-общинного строя раннегосударственным (не случайно о главных слугах Саурона, назгулах, сказано, что «то были могущественные короли, чародеи и воины древних времен» — «Сильмариллион»), нередко носящим деспотический характер, правящим посредством жестких карательных акций и нередко сопровождающимся обожествлением монарха (ср. «Саурон также — божество для своих рабов» — Письмо 131). С одной стороны, материальное благополучие подданных Саурона растёт — с другой стороны, появляются люди, бегущие из основанной им цивилизации («те, что не желали стать рабами, искали убежища в горах и лесной чаще» — «Сильмариллион») или изгоняемые из неё (см. выше цитату из «Потопления Анадунэ»).
В образе Саурона у Толкина можно встретить некоторые идеи, популяризованные именно в Новое Время — например, принцип Realpolitik («реальной политики»), не стеснённой никакими принципиальными ограничениями религиозного или идеологического характера. Саурон с удивительной легкостью меняет и союзников, и врагов. Первоначально он для упрочения могущества своей империи поддерживает восстания народов Средиземья против нуменорских колонизаторов: «Во время войны в Эриадоре эти земли подверглись еще большим опустошениям: изгнанные местные жители радовались возвращению Саурона и надеялись, что он прогонит Морской народ. Саурон знал, как важны для его врагов Большая гавань и верфи, и использовал местных жителей, ненавидевших нуменорцев, как шпионов и проводников» («Неоконченные сказания Нуменора и Средиземья»). Но затем, уже в конце Второй Эпохи заняв положение ближайшего советника нуменорского короля Ар-Фаразона, он, напротив, способствует ужесточению нуменорской колониальной политики в Средиземье: «Во всеоружии плавали они к берегам Средиземья, однако теперь являлись нуменорцы отнюдь не как дарители и даже не как правители, но как безжалостные захватчики. Они преследовали жителей Средиземья, отбирали их добро, обращали людей в рабов, а многих предавали жестокой смерти на своих алтарях» («Сильмариллион»).
Саурон — безоговорочный прагматик, руководствующийся принципом «цель оправдывает средства» (причем любые — что закономерно ведёт к извращению цели; чем дальше, тем больше действия Саурона с улучшения условий существования в Средиземье переключаются на ведение войны за установление мирового господства). Как отмечает Толкин в «Преображенных Мифах», «На самом деле, Саурон был очень похож на Сарумана и потому быстро понял его и мог узнать, что тот станет думать и делать, даже без помощи Палантиров и шпионов». Саруман во «Властелине Колец» — один из истари, «волшебников» (а на самом деле — Айнур, «ангелов), отправленных Валар в Третью Эпоху в Средиземье для борьбы с Сауроном. Оправдывая в беседе с Гэндальфом свое желание завладеть Единым Кольцом для того, чтобы подчинить Саурона и самому стать правителем Средиземья, он произносит следующую речь: «Поднимается новая сила. Против нее бесполезны старые союзники, а старые способы бесполезны для нас. Нет надежды у эльфов, нет шансов у гаснущего Нуменора. А значит, нет выбора и у нас, кроме как примкнуть к новой Силе. Вот в чем мудрость, Гэндальф. Вот в чем надежда. Она победит, эта Сила, победит скоро, и не забудет тех, кто помог ей победить. Она будет расти, а вместе с ней будет расти и наша мощь. Кому как не нам, Мудрым, набравшимся терпения, удастся направить ее, а потом и обуздать? Мы можем позволить себе выждать, можем сохранить наши помыслы, сожалея, конечно, о неизбежном зле по пути к великой цели: к Знанию, к Власти, к Порядку, к тому, чего мы тщетно пытались достичь, покуда наши слабые и ленивые друзья больше мешали, чем помогали нам. Наши намерения останутся прежними, изменятся лишь средства» («Властелин Колец: Братство Кольца»).
В главе второй части «Властелина Колец» («Две твердыни») под названием «Голос Сарумана» Саруман выглядит как беспощадная карикатура на современного беспринципного политикана-демагога, способного встать на любую точку зрения, если она будет политически целесообразна здесь и сейчас, и искать любых союзников — ведя переговоры с прибывшими под стены Изенгарда королем Рохана Теоденом и своим бывшим «коллегой» Гэндальфом, он попеременно льстит каждому из них (хотя они — его враги, только что разгромившие его армию в битве при Хельмовой Пади), пытаясь попутно стравить их между собой (сперва — натравить Теодена на Гэндальфа, а потом — натравить Гэндальфа на Теодена). Гном Гимли, комментируя софистические навыки Сарумана, способного беспардонно извращать истину, говорит, что «На языке Ортханка помощь — это гибель, а спасение — убийство».
Толкин характеризует мировоззрение Саурона (к Саруману из «Властелина Колец» это, безусловно, тоже может быть отнесено) не иначе как «поклонение силе», преклонение перед эффективностью и могуществом самими по себе, безотносительно какой-либо моральной оценки: «в своем поклонении Силе он стал приверженцем Моргота и пал вместе с ним до самых глубин зла» (Письмо 183). Именно подобный прагматический подход, очищенный от любой принципиальности, сыграл в судьбе Саурона роковую роль: «изначально Саурона привлекли в Мелькоре [Морготе] именно воля и мощь, подходящие, как казалось Саурону, для быстрого и властного исполнения его собственных замыслов» («Преображенные Мифы»).
Безграничный политический прагматизм Саурона простирается даже на религиозную сферу, ведь религию он рассматривает лишь как орудие своих политических целей (для католика Толкина, жившего в Британии с её возникшей в Новое Время государственной англиканской церковью, этот мотив мог быть особенно значим). Хотя он предал сперва Валар, а потом Моргота (и затем, отрекшись от Моргота, не явился к Валар на суд), из злодеев Толкина он чаще всего прибегает к «религии» как политическому средству.
Сперва — чтобы убедить эльфийских кузнецов Эрегиона помочь ему создать Кольца Власти — он выдаёт себя за посланца Валар, желая воспользоваться их авторитетом для обмана эльфов: «В Эрегионе Саурон называл себя посланцем валар и говорил («предвосхищая этим истари»), что он прислан ими в Средиземье или что ему приказали остаться здесь, чтобы помогать эльфам <…> Саурон старался не смешивать две свои ипостаси, врага и соблазнителя. Придя к нолдор, он облекся в прекрасную личину (как бы предвосхищая истари, которые должны были прийти позднее) и назвался красивым именем: «Артано» — «благородный кузнец», или «Аулендиль» — «слуга Ауле». (В главе «О Кольцах Власти», стр. 317, говорится, что Саурон в то время называл себя Аннатар, «владыка даров»; но это имя здесь не упоминается)» («Неоконченные сказания Нуменора и Средиземья»).
Тот же мотив присутствует в «Утраченном Пути» — ранней версии истории Нуменора — уже применительно к людям при передаче слухов о личности Саурона: «И вот явился Саурон. Давно слышали мы слухи о нем от моряков, что возвращались с Востока. Говорили разное: что он — король, превосходящий могуществом короля Нуменора; что он — один из Могуществ [Валар], или отпрыск их, поставленный править Средиземьем. А кое-кто говорил, что это злой дух, быть может, вернувшийся Моргот; но над такими мы смеялись». Затем, после создания Единого Кольца и разрыва с эльфами, в ходе строительства своей империи в Средиземье он объявляет богом уже себя — о подвластных ему людях, живших на востоке и юге Средиземья, сказано, что «для них Саурон был королем и богом; великий страх внушал он им, ибо обиталище свое окружил огнем» («Сильмариллион»).
Наконец, попав в Нуменор — первоначально в качестве пленника короля Ар-Фаразона — он приходит к власти с помощью учреждённого им культа «Мелькора, Дарующего Свободу», став верховным жрецом Моргота: «Его хитроумные замыслы можно описать так. Чтобы отвлечь богобоязненное лицо от его преданности, нужно предложить ему другой, невидимый объект преданности и другую надежду на вознаграждение; предложить Владыку, одобряющего все желания неофита. Будучи простым пленником, Саурон не мог выдвинуть на это место себя; но любой почитатель Мелькора сделает из пленника верховного жреца, если пленник - слуга и ученик Владыки Тьмы» («Преображенные Мифы»).
Именно Саурон вдохновляет нуменорцев на строительство самого знаменитого культового сооружения в истории Средиземья — храма Моргота в Арменелосе: «Саурон же приказал отстроить на холме в центре Златого Арменелоса, города нуменорцев, огромный храм; в основании его лежал круг, стены были в пятьдесят футов толщиной, а ширина основания составляла пятьсот футов и на пятьсот футов поднимались от земли стены, а венчал их высокий купол. Купол этот, посеребренный сверху, вздымался к небу, переливаясь на солнце, и сияние его можно было заметить издалека» («Сильмариллион»).
В конце Третьей Эпохи, во время событий Войны Кольца, Саурон уже объявил себя вернувшимся Морготом или намеревался это сделать, дойдя тем самым до апогея цинизма (объявив себя тем, кого он в прошлом предал): «К концу Второй эпохи он занял положение Морготова представителя. К концу Третьей эпохи (хотя и будучи значительно слабее, нежели прежде) он притязал на то, что он — возвратившийся Моргот. — Прим. авт.*/; если бы он одержал победу, он бы потребовал божественных почестей от всех разумных существ и абсолютной временной власти над целым миром» (Письмо 183).
В образе Саурона в ранней версии истории падения Нуменора («Утраченный Путь») встречается такой мотив, пугавший людей XX века и выраженный в литературе этого времени, как тотальное переписывание истории в пропагандистских целях («Старые песни забыты или переделаны — их искажают, придавая им новый смысл»), в беседе нуменорца Элендиля и его сына Херендиля:
« — Но другие — старше и ученее меня, — да и тебя тоже, — сделали выбор, — возразил Херендиль. — И они говорят, что история на их стороне, и что Саурон пролил новый свет на историю. Саурон-то историю знает, с начала до конца.
— Воистину, Саурон знает; но он искажает знание. Саурон лжец! — нарастающий гнев заставил Элендиля повысить голос».
Саурон переделывает до неузнаваемости историческую память нуменорцев о собственном прошлом:
«Наступило молчание. Наконец Херендиль заговорил снова.
— От кого, ты говоришь, ведет род наш король, Таркалион?
— От Эаренделя—морехода, сына Туора могучего, что пропал где‑то в этих морях.
— А почему тогда король не может сделать то же, что и предок его Эарендель? Люди говорят, что ему следует отправиться вслед за Эаренделем и завершить его дело <…> Разве Эарендель не достиг заокраинного Запада и не вступил на землю, что запретна для нас? Он не подвержен смерти — по крайней мере, так поется в песнях.
— Что называешь ты Смертью? Он не вернулся. Прежде, чем вступить на этот берег, он расстался со всеми, кого любил. Он потерял своих родичей, чтобы спасти их <…> Но он отважился на это не потому, что служил Мелько [Морготу], а затем, чтобы повергнуть его; чтобы избавить людей от Мелько, а не от Владык [Валар]; чтобы завоевать для нас землю, а не край Владык. И Владыки вняли его мольбе и восстали на Мелько. И вот земля наша.
— А теперь люди говорят, что это предание переделали эрессейцы [эльфы с острова Тол Эрессеа], а они — рабы богов; что на самом деле Эарендель был отважный путешественник, и он указал нам путь, а Владыки за это взяли его в плен; и оттого его дело поневоле осталось незавершенным. И потому наш король, сын эаренделя, должен исполнить его. Они хотят сделать то, что давным—давно осталось несделанным <…> Завоевать новые королевства для нашей расы, чтобы на этом многолюдном острове, где все дороги исхожены и все травинки наперечет, стало посвободнее. Быть свободными, быть хозяевами мира».
Переделываются до неузнаваемости даже песни (см. выше):
«Элендиль узнал голос — это была Фириэль, жившая у него в доме, дочь Оронтора <…> Теперь она пела вечернюю песню. Песня была на эрессейском, но сложили ее люди, давным—давно. Соловей умолк. Элендиль остановился послушать; и странные, далекие слова достигали его ушей, словно некий печальный напев на древнем—древнем наречии, что пелся в забытом сумраке, в начале странствий человека по миру.
«Отец сотворил Мир для эльфов и смертных,
и отдал его в руки Владык, что на Западе».
Так пела Фириэль в окне, пока наконец песня не завершилась печальным вопросом: <…> «Но что же даст мне Илуватар, Илуватар, в тот день после конца, когда угаснет мое Солнце? <…>
— Не следовало бы ей петь эту песню у окна, — нарушил молчание Херендиль. — Ее теперь по—другому поют. Говорят, Мелько возвращается, и король отдаст нам Солнце навеки».
Образ Саурона отчасти соответствует такой идеологии, как социал-дарвинизм. Например, убеждая Ар-Фаразона напасть на Валинор, начав войну с эльфами и Валар, он говорит ему следующее: «Бесспорно, дар вечной жизни пристал не всем, но тем только, кто достоин подобного дара, могучим и гордым потомкам знатного рода — однако справедливо ли, что отнят этот дар у того, кому принадлежит он по праву, у короля из королей, у Ар-Фаразона, могущественнейшего из сынов Земли, с кем сравниться может разве что один Манвэ, да и то вряд ли?» («Сильмариллион»). Единственное право, которое он признаёт, это право силы: «великие короли не признают отказов и сами берут то, что принадлежит им» («Сильмариллион»). Саурон убеждает Ар-Фаразона в том, что нуменорцы могут бесконечно наращивать свою мощь за счёт политики завоеваний «жизненного пространства» — «Саурон при помощи бессчетных доводов опровергал все, чему прежде учили Валар, и внушал людям, будто в мире — и на востоке, и даже на западе — есть еще немало земель и морей, надо лишь завоевать их; там победителей ждут несметные богатства» («Сильмариллион»); он говорит им, что даже в случае завоевания нуменорцами всего мира остаются другие миры: «Ибо поклонения достойна только Тьма, а Властелин [Моргот] ее может сотворить новые миры в дар своим слугам, так что могуществу их не будет предела» («Сильмариллион»).
Можно вспомнить и таких слуг Саурона, как назгулы (получивших тот самый «дар вечной жизни» с помощью Колец Власти; см. «Сильмариллион» — «Слава и несметные богатства достались им в удел; но погибелью обернулись они. Казалось, жизнь вечная дарована была владельцам колец — однако жизнь стала для них невыносимой»), о которых сказано, что они с помощью Саурона стали могущественными королями. Наличие подобных социал-дарвинистских тенденций (см. его риторику, обращенную к Ар-Фаразону и нуменорцам в целом), возносящих «высших» над «низшими» и оправдывающих их произвол, может объяснять и то, почему из основанной Сауроном цивилизации бежали, несмотря на первоначальное повышение уровня жизни его подданных.
Показателен диалог Сарумана и Гэндальфа в «Неоконченных сказаниях Нуменора и Средиземья»: «Саруман выступал против Гэндальфа и настаивал на том, что Дол—Гулдур [крепость Саурона к северу от Мордора], вопреки совету Гэндальфа, трогать пока не стоит, а Гэндальф сидел в сторонке, помалкивал и нещадно дымил (прежде в подобных обстоятельствах он никогда этого не делал). И молчание Гэндальфа, и его трубка раздражали Сарумана, и перед тем, как Совет разошелся, Саруман сказал Гэндальфу:
— Митрандир, здесь решаются важные дела, и меня несколько удивляет, что ты играешь в свои игры с огнем и дымом, в то время как другие говорят о серьезных вещах.
Гэндальф же рассмеялся и ответил:
— Если бы ты сам курил эту траву, то не удивлялся бы. Ты бы обнаружил, что табачный дым здорово прочищает мозги. Во всяком случае, он прибавляет терпения и помогает не впадать в гнев при виде чужих заблуждений. Только это не моя игра. Это искусство маленького народца, живущего к западу от этих мест; то веселый и достойный народ, хотя, возможно, он и не имеет большого значения для твоих высоких замыслов.
Этот ответ пришелся Саруману не по вкусу (он терпеть не мог, когда над ним подсмеивались, пусть даже по—доброму), и он холодно сказал:
— Ты, как всегда, шутишь, друг Митрандир. Мне хорошо известно, что ты интересуешься всякой чепухой: сорняками, дикими тварями и ребячливым народцем. Ты можешь тратить время, на что хочешь, раз уж не находишь себе занятия достойнее, и выбирать в друзья, кого тебе угодно. Но, по моему мнению, сейчас слишком тревожное время, чтобы слушать байки странников, и мне некогда возиться с крестьянскими травками».
Бросается в глаза то, что, хотя Саруман во «Властелине Колец» оправдывает своё стремление к власти над Средиземьем заботой о благе его обитателей и, возможно, даже сам верит в собственную риторику, к обычным людям (вроде селян-хоббитов) он относится равнодушно-презрительно и считает интерес к их жизни недостойным для могущественных и мудрых, а самих «простецов» — недостойными дружбы (при том, что в дальнейшем он сам, подобно Гэндальфу, приобретает пристрастие к курительному зелью хоббитов — но к самим хоббитам относится с презрением и в итоге организует захват и разграбление Шира).
Интересно, что наряду со склонностью к социал-дарвинизму Саурон демонстрирует склонность к своеобразной «евгенике» — правда, его опыты способствуют не «улучшению человеческой породы», которое своей целью провозглашала евгеника, а созданию ещё более опасных монстров (например, троллей олог-хай, не каменеющих при свете Солнца, или орков урук-хай, более крупных, чем обычные орки — подробнее см. приложения к «Властелину Колец»). Близкий к нему по типу личности Саруман также занимался подобными опытами: «жажда власти подвигла его на худшее из своих деяний: скрещивание орков и людей, порождение больших и хитрых человекоорков и ненадежных и подлых орколюдей» («Преображенные Мифы»). Вообще стоит отметить, что направленные генетические манипуляции разумными существами с целью выведения нужных видов у Толкина — атрибут сил зла.
Надо сказать, что подобные практики в исполнении Саурона перекликаются с идеями некоторых представителей британской элиты, таких как Фредерик Линдеманн, научный консультант Уинстона Черчилля: “Судя по лекции, которую Чаруэлл прочитал в 1930-х гг., он считал колониальных подданных «илотами», или, иначе говоря, рабами, единственным смыслом существования которых было служить расово более ценным. В черновиках этой лекции он в общих чертах набросал, как именно наука может помочь закрепить гегемонию высших рас. Посредством гормонов, наркотиков, контроля над разумом и хирургии можно было удалить у рабов способность страдать или испытывать честолюбие — производя на свет людей «с умственным аппаратом рабочей пчелы». Такая лоботомированная раса не будет задумываться о восстании или голосовании, так что можно будет прийти к абсолютно мирному и стабильному обществу, «предводительствуемому сверхлюдьми [в случае империи Саурона это Чёрные Нуменорцы, служащие ему нуменорцы-отступники, представители которых, подобные Голосу Саурона, характеризуются Толкином как более жестокие существа, чем любые орки] и обслуживаемому илотами»”. Толкин показывает тщетность подобных прожектов — те же орки, выведенные Морготом и Сауроном, в глубине души ненавидят своих повелителей и могут выходить из повиновения.
Стоит отметить, что Толкин питал крайнюю антипатию к произведению фантаста Фрэнка Герберта «Дюна», сюжет которого вращался вокруг создания евгеническим путём (исходно — усилиями закрытого ордена Бене Гессерит, который для достижения своих целей использовал и манипуляцию религиозными верованиями других людей) мессии-сверхчеловека Квизац Хадараха, владыки человечества. Это наводит на мысль о том, что он в целом недолюбливал идею евгеники — даже «позитивной».
Если толкиновский Моргот — вариация на тему Люцифера, величайшего из падших ангелов, превращенного гордыней в злобное полубезумное чудовище, одержимое жаждой безграничного утверждения своей воли посредством тотального насилия, то Саурон — злодей гораздо более утонченный и «современный». Скажем, в «Утраченном Пути» сказано, что «Мир — не машина, что создает другие машины, как Саурон». К «Машине» у Толкина прибегает и Моргот (уже в «Книге Утраченных Сказаний» он атакует Гондолин с помощью «стальных драконов»), но для него «Машина» лишь средство — Толкин в «Преображённых Мифах» говорит о «яростной нетерпеливости» Моргота (вообще подверженного бурным страстям — например, вспышкам гнева; см. описание битвы Дагор Браголлах из «Сильмариллиона»: «И говорится, что ненависть в душе Моргота взяла верх над предусмотрительностью: если бы только выждал он еще немного, пока не созреют окончательно его замыслы, тогда нолдор погибли бы все до единого»), в то время как Саурон сам отчасти подобен «Машине» в своей холодной расчетливости. О Сарумане энт Древобород говорит, что «У него на уме металл и колеса, и он не заботится о том, что растет, — если только оно не нужно ему для чего-нибудь» («Властелин Колец: Две твердыни»).
О Сауроне в «Преображённых Мифах» сказано, что «как и у других умов такого рода, Сауронова любовь (а позднее — простое понимание) к другим индивидуальностям была слабее» — видимо, он изначально с трудом устанавливал дружеские связи с другими личностями и привязывался к ним. Моргот у Толкина, к примеру, подвержен похоти (с чем связано его поражение от Лютиэн, усыпившей его колдовской песней), в то время как Саурон в текстах Толкина, напротив, не демонстрирует ни романтического, ни чисто сексуального интереса к кому бы то ни было.
Подобно Джадис, злодейке из «Племянника чародея» Клайва Льюиса (друга, а во многом и единомышленника Толкина), Саурон мог бы сказать о себе: «Для нас нет законов, и мы одиноки в своем высоком уделе». Надо сказать, что толкиновский образ Саурона в этой связи выглядит невероятно актуальным в связи с тем, что среди современной корпоративной элиты аномально велика — сравнительно с человеческой популяцией в целом — доля психопатов-манипуляторов.
Саурон, движимый своей «волей к власти» (интересно, что применительно к Кольцам Власти, созданным при его участии, Толкин употребляет английское слово «power», обозначающее как власть, также и силу — а Ницше в своем термине использует немецкое слово «macht», которое тоже может подразумевать под собой и власть, и силу) словно воплощает собой идеи Фридриха Ницше об одиночестве «сверхчеловека», возвышающегося над людской массой: «Когда я в первый раз пришел к людям, величайшее безумие совершил я, безумие отшельника: я вышел на базарную площадь. И поскольку говорил я ко всем, то не обращался ни к кому в отдельности. А вечером товарищами моими были канатный плясун и мертвец, да и сам я был почти что трупом. Но с наступлением нового утра осенила меня новая истина: тогда научился я говорить: "Что мне до базара и черни, до шума толпы и ее длинных ушей"! Вот чему научитесь у меня, высшие люди: на базаре никто не верит в высших людей» («Так говорил Заратустра»).
Назгулы, обретшие могущество и вечную жизнь посредством утраты собственной человечности, став отвратительной нежитью, тоже напоминают не только своеобразную деконструкцию идей трансгуманизма, но и практическую реализацию ницшеанской идеи «сверхчеловека»: «Самые заботливые вопрошают сегодня: "Как сохраниться человеку?". Но Заратустра, наипервейший и единственный из всех, спрашивает: "Как преодолеть человека?". К Сверхчеловеку влечет меня сердце, он — первейшее и единственное мое, а не человек — не ближний и не бедный, не страждущий и не лучший. О братья мои, если что и люблю я в человеке, так это то, что он — переход, закат и уничтожение» («Так говорил Заратустра»).
Мордор как государство подобен модели Паноптикума (идеальной тюрьмы или работного дома, от греческого слова «всевидящий»), разработанной британским философом-утилитаристом второй половины XVIII — первой половины XIX века Иеремией Бентамом — с Оком Саурона, следящим за происходящим в государстве. Орки в армии Саурона пронумерованы: «Я сообщу твое имя и номер назгулу! — прошипел воин» («Властелин Колец: Возвращение Короля»), то есть отчасти деперсонализированы, сведены к функции или механизму в руках Саурона. В ещё большей степени деперсонализирован один из главных слуг Саурона, его герольд (Уста Саурона): «Давний Наместник Барад Дура забыл даже свое имя и сам себя называл Голосом Саурона» («Властелин Колец: Возвращение Короля»).
Немецкий философ Эрих Фромм в работе «Душа человека» рассуждал о социальном феномене предпочтения мертвого живому: «В то время как жизнь характеризуется структурированным, функциональным ростом, некрофил любит все, что не растет, все, что механично. Некрофил движим потребностью превращать органическое в неорганическое, он воспринимает жизнь механически, как будто все живые люди являются вещами. Все жизненные процессы, все чувства и мысли он превращает в вещи». Нетрудно заметить, что это определение хорошо подходит к толкиновским Саурону и Саруману (см. также другое замечание Фромма — «Его наполняет глубокий страх перед жизнью, поскольку жизнь неупорядочена и неконтролируема соответственно своей сущности <…> Закон и порядок" — их идолы, и все, что угрожает закону и порядку, воспринимается ими как дьявольское вторжение в высшие ценности»). Также стоит обратить внимание на наблюдение Фромма о механицистском восприятии такого рода людьми жизненных процессов: «Homo mechanicus все еще наслаждается сексом и выпивкой, но он ищет эти радости в рамках механического и неживого. Он думает, что где-то должна быть такая кнопка, которую нужно только нажать, чтобы получить счастье, любовь и удовольствие. (Многие идут к психотерапевту с иллюзией, что он может им сказать, где находится данная кнопка.)».
Это замечание Фромма отражает существующее в современной культуре восприятие техники как «магического» средства, способного стать лекарством от всех болезней (ср. с замечанием Толкина о том, что «Машина» «соотносится с магией теснее, нежели обычно признается» - Письмо 131); подобное восприятие техники, как отмечал покойный Умберто Эко (анализируя стихотворение итальянского поэта Кардуччи «Гимн Сатане», в котором Сатана у автора становится символом не только восстания против власти и авторитета — в духе романтизма — но и технического прогресса) в основе своей недалеко от магического мышления: «Те, кто внимательно читает этот текст 1863 года, видят, что там приведены в качестве сатанинских героев, поборающих засилие религии, ведьмы и алхимики, великие еретики и реформаторы, от Гуса до Савонаролы и до Мартина Лютера, но нет ни одного ученого, нет даже нашего соотечественника Галилея, которому полагалось бы просто очаровать антиклерикальную и республиканскую душу Кардуччи. У Кардуччи на месте Галилея иной идеальный герой, иное воплощение победы разума над верой — этот герой паровоз:
Дивновидно, страхолюдно, чудище играет,
Рассекает океаны, землю обегает,
Вихри, дымы изрыгая, подобно вулкану,
Преодолевает горы, равнину пространну;
Пропасти перелетает — и внезапно в горы
Утекает, проницая их тайные норы,
И опять, пройдя глубины, людям и природе
Зычным зовом возвещает о своем приходе.
То есть даже Джозуэ Кардуччи, ценивший классику, но подверженный страстям в духе свежей романтической моды, видел торжество разума в технике, а не в научной идее. Люди сегодняшнего дня не только ожидают от технологии непомерных достижений, но прямо требуют их, при этом — не отграничивая разрушительную технологию от технологии созидательной. Дети воспитываются компьютерными играми, полагают наушники природным отростком евстахиевых труб и дружат по Интернету. Они живут в технологии, они не в состоянии представить себе, как мог бы существовать иной мир, мир без компьютеров и даже без телефонов. Но с наукой такой близости не выходит. Средства массовой информации сами путают науку с технологией и, к сожалению, запутывают публику, та начинает считать наукой все, что имеет отношение к технологии, и при этом не ведает, в чем содержание науки, и не знает, что технология — только придаток, только следствие, но никак не первостепенность. Технология — это когда предлагается все и сразу. А наука движется постепенно».
И далее: «СМИ при первой возможности живописуют нам науку как магию, а эта первая возможность представляется, как только наука начинает обещать какую-то потрясающую технологичность. Сам собою возникает «низкий сговор» между ученым и масс-медиа, потому что ученый не способен устоять перед соблазном, он даже считает своим долгом рассказывать о своем исследовании. Иногда это полезно для привлечения спонсоров, иногда исследование просто приятнее предъявить миру в качестве открытия еще до неизбежно грядущего разочарования, до того, когда обнаружится, что обещанного результата вовсе нету на золотом блюдечке. Мы все помним подобные эпизоды, от явно преждевременно разрекламированного «секрета холодного термоядерного синтеза» до постоянно обещаемого лекарства от рака. Это триумф веры в магию, в мгновенность. Трудно объяснить публике, что научная работа — это гипотезы, опыты, ошибки и разборы ошибок. Когда спорят, что достовернее — официальная медицина или знахарство, вопрос по сути стоит так: к чему ждать три года обещанного наукой, если можно получить моментальный результат от альтернативной медицины? Недавно Гараттини в журнале CICAP6 снова написал, что если больной принял лекарство и вскорости выздоровел, это еще не доказательство, что именно лекарство сработало. Существуют, по крайней мере, еще два объяснения: во-первых, могла иметь место природная ремиссия, и лекарство подействовало только как плацебо; или, во-вторых, природная ремиссия могла быть уже на подступах и раньше, а лекарство только отдалило ее. Но вы только попробуйте предъявить широкой публике два этих последних рассуждения. Не будет вам ни малейшей веры, поскольку для магической ментальности всего важнее быстрый процесс, победный механизм связи между предполагаемой причиной и желанным результатом».
У Толкина этот мотив тоже появляется — в истории падения Нуменора: «В те дни люди взялись за оружие и убивали друг друга по ничтожному поводу; теперь легко впадали они в гнев, и Саурон, или же те, кого он привлек на свою службу, бродили по острову, настраивая людей друг против друга — так, что народ роптал против короля и правителей, и любого, владеющего чем-то, чего им самим недостало; и те, что стояли у власти, жестоко мстили [интересно, что здесь описывается такой классический прием политики эпохи модерна, как полицейская провокация]. Тем не менее долгое время нуменорцам казалось, что народ их процветает; и если счастливее они не становились, то умножилась их сила, а богатые разбогатели еще больше. Ибо, воспользовавшись помощью и советами Саурона, они умножили свое достояние, и научились создавать машины и строить корабли мощнее прежних» («Сильмариллион»). Этот сюжет выглядит довольно актуально с учетом того, что и в наши дни многие люди верят, будто технический прогресс и даруемые им возможности (без учета социальных факторов) сами по себе обеспечат всеобщее благосостояние.
Затрагивается у Толкина и мотив угрозы разрушения окружающей среды, также являющийся оборотной стороной неконтролируемого технического прогресса — во «Властелине Колец» Изенгард, твердыню Сарумана, разрушают защитники лесов великаны-энты, Пастыри Дерев, в ответ на производимые Саруманом вырубки леса Фангорн. Этот сюжет перекликается с сюжетом из «Сильмариллиона», посвящённым появлению энтов (глава 2, «Об Аулэ и Йаванне»). Энты были задуманы Йаванной (одна из Валар, которой «дорого все, что растет в земле, и все неисчислимые формы растений» - «Сильмариллион») после того, как Эру Илуватар (Бог) даровал бытие гномам — творению Аулэ (муж Йаванны, владыка подземных недр, искусств и ремёсел, учитель нолдор — самых искусных в ремеслах эльфов). Йаванна боялась, что гномы (и другие разумные существа) будут разрушать природу своей деятельностью: «Они станут рыть землю, не заботясь о том, что растет и живет на ней. Не одно дерево ощутит, как вгрызается в его ствол их безжалостное железо» («Сильмариллион»). Аулэ настаивает на том, что разумные существа имеют право на власть над природой: «именно Детям даст Эру власть над всем сущим; и они обратят себе на пользу все, что найдут в Арде: хотя, по замыслу Эру, не без почтения и благодарности» («Сильмариллион»). Йаванна мечтает о появлении существ, которые могли бы защищать дикую природу от злоупотреблений со стороны разумных существ: «Когда бы деревья могли говорить в защиту всех творений, имеющих корни, и карать тех, кто причиняет им зло!» («Сильмариллион»). Именно Аулэ (до их падения) являлся наставником Саурона и Сарумана.
Мысль о необходимости бережного отношения к природе и благоразумного, нерасточительного использования природных ресурсов выражена у Толкина и в «Новой Тени» — недописанном продолжении «Властелина Колец», повествующем о событиях спустя много лет после Войны Кольца. Один из его героев, гондорский подданный Борлас, говорит: «Даже мальчишка должен понимать, что плод — это плод, и только поспевая, становится сам собою; и если ты срываешь его незрелым, ты поступаешь хуже, чем если бы украл его у садовника: ты крадешь его у мира, ты препятствуешь тому, чтобы случилось благо. Те, кто так делает, становятся рядом со всяким злом, с жухлынью и потравой, и дурным поветрием. И так поступали орки <…> ребенок не должен обижать дерево для забавы или от злости, сдирать с него кору или ломать ветки. Да и хороший хозяин сожжет сперва бурелом или сухостой, и не срубит молодого деревца просто ради того, чтобы поиграть с топором. Вот это — по-орочьи».
См. переписку Толкина, где он рассуждает об уничтожении лесов в его родной Британии: «Во всех моих произведениях я встаю на сторону деревьев против всех их врагов. Лотлориэн прекрасен, потому что деревья там всеми любимы; в других эпизодах изображается, как леса пробуждаются и обретают самосознание. А Древний лес враждебен к двуногим созданиям, памятуя о многих обидах. Лес Фангорна, прекрасный и древний, во времена развития событий был исполнен враждебности, поскольку ему угрожал враг, приверженец машин. Мирквуд [Темнолесье] некогда подпал под власть Силы, ненавидевшей все живое, но еще до конца повествования ему вернули былую красоту и он стал Зеленолесьем Великим. Несправедливо сравнивать комитет по лесоводству с Сауроном, поскольку, как вы заметили, комитет способен на раскаяние; однако никакие глупости и в сравнение не идут с уничтожением, мучительством и убийством деревьев, осуществляемым отдельными частными лицами и местными властями. Зловещий визг электропилы ни на минуту не умолкает там, где обнаружены еще растущие деревья» (Письмо 339).
Переход нуменорцев от помощи другим народам к имперской и колониальной политике в Средиземье (позднее повлекший за собой их падение и совращение Сауроном) был связан с хищнической эксплуатацией природных ресурсов: «Алдарион очень нуждался в древесине: он хотел сделать Нуменор великой морской державой; но когда он принялся валить леса в Нуменоре, это вызвало там большое недовольство. Приплыв к берегам Средиземья, Алдарион был поражен его бескрайними лесами. Он решил построить в устье Гватло гавань, которая принадлежала бы только нуменорцам (Гондора, само собой, еще не существовало). И Алдарион начал там большое строительство, которое продолжилось и даже расширилось после его смерти. Этот опорный пункт в Эриадоре сыграл позже важную роль в войне с Сауроном (1693—1701 годы Второй эпохи); но первоначально он был задуман как склад древесины и кораблестроительная верфь. Местные жители были весьма многочисленны и воинственны, но они жили в лесах разрозненными общинами, не имея общего вождя. Нуменорцев они опасались, но не враждовали с ними — до тех пор, пока порубки не приняли угрожающих размеров. Тогда местные жители стали при любой возможности устраивать нуменорцам засады, и нуменорцы начали относиться к ним как к врагам и принялись безжалостно вырубать леса, забыв о бережливости и не заботясь о восстановлении. Леса вырубались прежде всего по берегам Гватло, и древесину сплавляли по реке к гавани (Лонд—Даэр); но позднее нуменорцы проложили в лесах дороги к северу и к югу от Гватло, и оставшиеся местные жители бежали из Минхириата в дремучие леса мыса Эрин—Ворн, расположенного к югу от устья Барандуина; переправиться через Барандуин они бы не решились, даже если бы могли, потому что боялись эльфов. Из Энедвайта люди перебрались в горы на востоке, там, где позднее находился Дунланд; они не осмелились перейти Изен и поселиться на большом полуострове между Изеном и Лефнуи, образующем северный берег залива Бельфалас [Рас—Мортиль или Андраст; см. прим. 6 на стр. 214] из—за «бесов»… [продолжение этого отрывка см. в главе «Друэдайн»]. Нуменорцы произвели неизмеримые опустошения. В течение многих лет эти леса были главным источником древесины, — не только для верфей в Лонд—Даэре и в других местах, но и для самого Нуменора. Бесчисленные корабли, нагруженные лесом, отправлялись на запад за море» («Неоконченные сказания Нуменора и Средиземья»).
В случае Сарумана, да и Саурона, подобная расточительность по отношению к природным ресурсам тесно связана с их же (тоже довольно расточительным) отношением к разумным существам как к орудиям своих замыслов — см. историю гибели садов Жён Энтов, уничтоженных Сауроном из краткосрочных соображений, хотя до этого Саурон терпел их нахождение в непосредственной близости от Мордора (возможно, из прагматических соображений — они обучали людей, среди которых могли быть и союзники Саурона, земледелию): «Что с ними [Жёнами Энтов] случилось, в данной книге не разъясняется. Он [Том Бомбадил] в некотором роде ответ им в том смысле, что он, — по сути дела, нечто диаметрально противоположное, олицетворяя, скажем, Ботанику и Зоологию (как науки) и Поэзию в противопоставлении Скотоводству, Сельскому Хозяйству и практичности. На самом деле, как мне думается, жены энтов исчезли безвозвратно, будучи уничтожены вместе со своими садами в войне Последнего Союза (Вторая эпоха 3429—3441), когда Саурон использовал тактику «выжженной земли» и спалил их владения дотла, чтобы помешать наступлению Союзников вниз по Андуину. Сохранились они только в «земледелии», переданном людям (и хоббитам)» (Письмо 144).
Таким образом, в Сауроне и подобном ему Сарумане у Толкина воплотились худшие черты общественной жизни Нового и Новейшего времени (или те черты, которые инкриминировали этим эпохам крайние консерваторы — хотя значительную их часть можно найти, пусть и в несколько ином виде, и в предшествующих эпохах; здесь нетрудно заметить ограниченность консервативного подхода Толкина) — оправдание тирании соображениями общего блага, доведённый до полной беспринципности прагматизм, переписывание истории, культ силы, социал-дарвинизм, евгеника, восприятие обычных людей как инструментов, слепая вера во всемогущество техники как ключ ко всем общественным проблемам, разрушение окружающей среды издержками промышленного производства.
Автор — Семён Фридман, «XX2 ВЕК».
Вам также может быть интересно: