7 октября 1910 года погиб легендарный летчик Лев Макарович Мациевич. С ним связано много легенд, о которых стоит вспомнить...
В тот день толпы жителей Санкт-Петербурга пришли на Комендантское поле на грандиозное авиашоу, проходившее в рамках Первой всероссийской недели воздухоплавания.
Лев Мациевич был одним из первых российских авиаторов, получивших диплом летной школы Анри Фармана (Франция тогда была в авиации впереди планеты всей).
А еще Мациевич был членом Украинской революционной партии. «Громада» была организацией с националистическим уклоном, но вовсе не террористической. Ее члены выступали за пересмотр решения Переяславской рады 1654 года. (Эк, куда хватили! С таким же успехом они бы могли пересмотреть приговор Синедриона Иисусу Христу. Кстати, позднее, на вечере памяти Мациевича, его соратник по партии, небезызвестный в будущем Симон Петлюра, говоря о жизни покойного, между прочим упомянул, что предки Мациевича, запорожцы, получили дворянство после присоединения Малороссии к Великороссии). Но в данном случае национализм для Мациевича играл вовсе не заглавную роль. Если бы он родился на Сахалине, то вступил бы в какую ни на есть «Сахалинскую революционную партию». Да, Лев Макарович сочувствовал украинскому национальному движению, как бы сочувствовал и любым другим националистам, поскольку движения сепаратистов в то время объективно были на руку революционерам. Это пропагандировал и Ленин, который обещал национальным окраинам широчайшую автомономию вплоть до отделения. Оно понятно: Ильич не просто мечтал о победе революции, он хотел встать во главе революции, и главное – удержаться у власти после победы революции. Ради этого и не такое пообещаешь, и не такой Брестский мир подпишешь! Такие же обещания давали и дают и современные деятели...
А реалии начала XX века были таковы, что многие поперли, извините за вульгаризм, в революцию, а еще больше ей открыто или тайно сочувствовали.
«Давно сердечное томленье
Теснило ей младую грудь;
Душа ждала... кого-нибудь,
И дождалась...».
Я не буду давать свою оценку этому стремлению к «свободе, равенству и братству», окончившемуся красным террором, диктатурой пролетариата и культом личности. Приведу слова одно из видных политических деятелей той эпохи – Василия Витальевича Шульгина. Киевлянин (не только по рождению. «Киевлянин» - одна из лучших провинциальных газет, которую редактировал Шульгин). Уже постфактум он скажет о революции («Дни»): «Солдаты, рабочие, студенты, интеллигенты, просто люди… Живым, вязким человеческим повидлом они залили растерянный Таврический дворец, залепили зал за залом, комнату за комнатой, помещение за помещением…
С первого же мгновения этого потопа отвращение залило мою душу, и с тех пор оно не оставляло меня во всю длительность «великой» русской революции.
Бесконечная, неисчерпаемая струя человеческого водопровода бросала в Думу все новые и новые лица… Но сколько их ни было – у всех было одно лицо: гнусно-животно-тупое или гнусно–дьявольски-злобное…
Боже, как это было гадко!.. Так гадко, что, стиснув зубы, я чувствовал в себе одно тоскующее, бессильное и потому еще более злобное бешенство…
Пулеметов – вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя…
Увы – этот зверь был… его величество русский народ…
То, чего мы так боялись, чего во что бы то ни стало хотели избежать, уже было фактом. Революция началась...
Николай I повесил пять декабристов, но если Николай II расстреляет 50000 «февралистов», то это будет за дешево купленное спасение России».
(Замечу: а почему это Василий Витальевич не упоминает о лицах «коноводов» революции? Лишь о «его величестве народе». Народ – это «пушечно мясо» революции, не более. У Гиляровского Юшка, балаганный зазывала, говорит: «Толпа — баранье стадо. Куда хочешь повернешь. Толпу… зимой купаться уговорю!». И это всего лишь полуграмотный балаганный «комедиант». А вот какие у «коноводов» революции были лица, Шульгин не говорит. Наверно, сплошь интеллигентные.)…
Мациевич одно время был даже под надзором полиции, что не помешало ему закончить военную академию, стать офицером Императорской армии и одним из пионеров авиации. Кстати, он был талантливым инженером, получил получил несколько премий за проекты противоминных заграждений и защиты кораблей от торпед. В 1909 году представил проект одного из первых в мире авианосцев, способного нести до 25 самолетов, предложил технологии взлета и посадки на палубу, аналогичные тем, которые используются и поныне.
Есть любопытная легенда, что будто бы во время авиашоу летчик по приказу своей партии должен был убить председателя Совета министров Петра Аркадьевича Столыпина.
Тогда летали без привязных ремней. И пилоту достаточно было лишь заложить крутой вираж с наклоном или креном – и пассажир вылетает из кресла. И попробуй потом докажи, что это не несчастный случай.
Так что «угробить» Столыпина в воздухе было лишь делом техники. Главное, чтобы премьер согласился на полет.
Столыпин приехал на авиашоу, осмотрел монопланы, бипланы и прочие воздушные диковинки. И тут Мациевич предложил ему: «Не согласитесь ли, господин министр, совершить со мной полет?».
Петр Аркадьевич, немного поколебавшись, принял приглашение. И его колебания были вызваны вовсе не боязнью: премьер страдал стенокардией и не был уверен, что его сердце не откажет прямо во время полета.
Один из охранников премьера пытался отговорить Столыпина: опасно, уже сколько было на него покушений, а тут еще известно, что Мациевич – из «сочувствующих». Об этом, кстати, знал и сам Петр Аркадьевич из доклада директора департамента полиции. Но он был непреклонен: «Я полечу. Ведь Мациевич – офицер!».
А дальше – опять погрузимся в легенду. Мациевич якобы поднялся с премьером в воздух и тут же стал ему зачитывать революционный приговор. Романтика революции! А Петр Аркадьевич в ответ спокойно и убедительно разбил по пунктам все обвинения революционеров.
И тут Мациевича охватили сомнения: а вдруг его товарищи по борьбе не правы? (В скобках замечу: Мациевич все-таки был удивительным революционером! Его охватывали сомнения! Не-е-е-т, с таким революции не сделаешь. А может, в следующий раз в нем ведь еще и совесть заговорит!)
Пилот посадил самолет, так и не выполнив приговора… Столыпин пообещал летчику, что не будет никому рассказывать об инциденте. Однако Мациевич знал: Столыпин-то простил, но не простят соратники, вынесут уже ему смертный приговор за невыполненное задание. Можете себе представить осуждающие глаза «товарищей по борьбе»?!
Много позднее Венедикт Ерофеев в эпической книге «Москва – Петушки» опишет похожие глаза: «Мне нравится, что у народа моей страны глаза такие пустые и выпуклые. Это вселяет в меня чувство законной гордости… Можно себе представить, какие глаза там. Где все продается и все покупается: …глубоко спрятанные, притаившиеся, хищные и перепуганные глаза… Девальвация, безработица, пауперизм… Смотрят исподлобья, с неутихающей заботой и мукой – вот какие глаза в мире чистогана…
Зато у моего народа – какие глаза! Они постоянно навыкате, но – никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла – но зато какая мощь! (Какая духовная мощь!) Эти глаза не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят. Что бы ни случилось с моей страной, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, в годину любых испытаний и бедствий – эти глаза не сморгнут. Им все божья роса…».
В этой «воздушной» легенде мне больше всего понравилось не то, что Столыпин не потерял мужества. В этом его качестве никто из знавших премьера не сомневался. Я просто себе представил, как Мациевич при свисте ветра и оглушительном реве мотора зачитывает приговор. Тут дело даже не в комизме ситуации. Как можно быть уверенным, что Столыпин что-либо расслышит из предъявленных обвинений? «Фарман» ведь был очень далек от стандартов современных лайнеров. Думается, если Мациевич и Столыпин и общались во время полета, то в основном односложными выкриками, а больше – жестами.
И опять, в продолжение легенды: Мациевич якобы во время авиашоу совершил самоубийство.
Трагедия произошла во время его попытки установить рекорд высоты. На высоте около 400 метров послышался какой-то треск. «Фарман» начал крениться, а потом разламываться на части. Один из очевидцев вспоминал: «Это продолжалось менее полуминуты, но казалось вечностью. Всем сознанием чувствовалось и понималось, что Мациевич летит в объятие смерти, ждущей его внизу, и что ничем уже нельзя его спасти... Многочисленная толпа замерла на месте. Только потом, когда все летевшее в воздухе уже лежало вдали на поле, раздался крик ужаса толпы, которого никогда не забудет тот, кто его слышал».
Специальная комиссия установила причину катастрофы. В полете лопнула проволочная диагональная растяжка перед мотором, она попала в винт, одна из его лопастей разлетелась на куски, проволока накрутилась на вал мотора, лопнули и другие растяжки. Аэроплан потерял жесткость, накренился вперед. Авиатор отклонил тело назад, чтобы выровнять машину, но сорвался с сиденья и выпал из аэроплана. Впрочем, даже если бы и не выпал, конец был бы таким же...
Эта трагедия потрясла не только столицу, но и всю страну. Бесчисленные сочувственные некрологи. Хоронили Мациевича как национального героя (Российской империи, естественно. До первого государственного образования на территории Малороссии – УНР – оставалось еще семь лет.
Кстати, возвращаясь к осуждающим глазам «товарищей по борьбе». Вспомнился агитационный плакат УНР: «Сгинут наши враги, как роса на солнце. Заживём и мы, братья, в своём краю»).
Улицы Петербурга были заполнены народом. А над траурной процессией летел дирижабль... Мациевича похоронили на Никольском кладбище Александро-Невской лавры. Среди множества венков на его могиле выделялся один – из белых хризантем. «От председателя Совета министров Российской империи Петра Аркадьевича Столыпина».
И тогда, конечно, никто не мог знать, что менее через год премьер все-таки падет жертвой революционного террора. В Киеве. Бедный Столыпин! Бедный Мациевич! Бедная Россия! Да здравствует революция!..