Ниже приводится перевод интервью с Катей Крастановой (Katia Krastanova), клинической психологиней и психотерапевткой организации Animus Association в Болгарии. Она имеет 25-летний опыт консультирования переживших домашнее насилие, сексуализированное насилие и торговлю людьми. Она также является специалисткой по связям с общественностью в Animus. Борислав Герасимов (Borislav Gerasimov) из Anti-Traffic Review встретился с Катей, чтобы обсудить этику репрезентации и взаимодействия с выжившими и то, что происходит за кулисами, когда в организацию обращается журналист, желающий с ними поговорить.
❓ Что происходит, когда Animus получает запрос от журналистов, которые хотят поговорить с пострадавшими от торговли людьми или других форм насилия?
Сначала я выясняю, что они хотят знать. Я обсуждаю с ними не только конкретные вопросы, которые они хотят задать, но и их знакомство с темой, а также то, осознают ли они ограничения, необходимые для общения с выжившими. Я определяю, будут ли они уважать своих собеседниц и задавать релевантные вопросы или им просто нужна общая информация, доступная онлайн.
Если я вижу, что они понимают важность темы, но им не хватает глубоких знаний, я предварительно обучаю их специфике этой темы. Если же вижу, что им всё равно, я даю им информацию, но не позволяю поговорить с нашими подопечными, потому что это будет слишком опасно. К сожалению, с годами я встречаю всё меньше и меньше журналистов, которые были бы чувствительны и хорошо осведомлены об эксплуатации. И это несмотря на ее возросшую значимость в общественном дискурсе и политике, а также широкую доступность информации в интернете.
Другая проблема заключается в том, что журналистам всегда нужен конкретный повод для своего материала, предпочтительно такой, о котором никогда не сообщалось в других СМИ. И поэтому они хотят сделать всё в сжатые сроки: они звонят нам и просят поговорить с выжившими буквально на следующий день. Но подготовка к такому разговору требует времени. Пострадавшие должны находиться на том этапе своей жизни, когда они проработали свой травматический опыт и могут говорить о нем так, чтобы это было информационно наполнено, но не причиняло им вреда. А это долгий процесс.
❓ В чем заключается подготовка к интервью?
Пострадавшие часто соглашаются выступить в СМИ, думая, что это непосредственно связано с правосудием. Они уверены, что их интервью будет использовано в качестве доказательства в их судебном деле, или что прокурор или судья увидят это, и впоследствии это поможет в вынесении приговора.
Однако важно снизить их ожидания. Мы объясняем, что своей историей они могут, например, помочь другим девочкам и женщинам не попасть в эксплуатацию или получить поддержку, если они уже пережили насильственный опыт. Они также могут сделать общество более осведомленным о проблеме. Мы прямо говорим, что позитивные последствия их выступления могут быть даже не связаны с их случаем.
Иначе они будут разочарованы. Это уже случалось в моей практике: подопечные разочаровались во мне, потому что я поощряла их выступать в СМИ, но это «ни к чему не привело». Их охранный ордер не был продлен, они не получили опеку над детьми. Именно поэтому нужно установить реалистичные ожидания относительно того, что может дать влияние СМИ, а что – нет.
Другой вопрос – безопасность. Я советую клиенткам избегать упоминания конкретных деталей, что прямо противоположно тому, чего хотят журналисты. Если журналист_ка не будет чувствител_на к теме и подготовлен_а, он_а задаст именно те вопросы, которые задавать не следует: «Вы сказали, что родом из такого-то региона?», «Кто вас продал, ваш двоюродный брат или троюродная сестра по матери?», «Как вы все поместились в машине?». Им просто нужны кровавые подробности о наркотиках, изнасилованиях и т.п.
Мы обязательно советуем подопечным говорить только то, что они хотят. Они могут рассказывать о своих мыслях и чувствах, при этом избегая конкретных деталей, которыми может быть опасно делиться. И если возможно, говорить об этом так, чтобы не запутать аудиторию. Опять же, пострадавшие должны уже проработать травму и быть в состоянии говорить четко и ясно, но с минимальными подробностями. Если я вижу, что они не могут этого сделать, я не советую им встречаться с журналистами.
Наконец, очень важно научить их, как вести себя с журналистами и что они постоянно выполняют свою работу. Они включают микрофон, потом они выключают его, но при этом добавляют: «О, позвольте мне спросить вас еще кое о чем». Затем они начинают вытягивать еще больше информации. Выжившие должны знать, что всё, что они скажут, может попасть в журналистский материал. Я также объясняю некоторые технические моменты: нужно смотреть интервьюер_ке в глаза, потому что это успокаивает; говорить четко и короткими предложениями, которые нельзя отредактировать; и всегда помнить, что они имеют право остановиться в любое время.
Я стараюсь, по возможности, находиться в комнате во время интервью. Подопечной полезно иметь рядом знакомое лицо. Это также позволяет мне вмешиваться, если что-то идет не так. Например, однажды я пошла с подопечной на телевидение. У нее была очень необычная прическа, по которой ее можно было легко узнать. Я заметила это, поэтому вмешалась и сказала, что интервью не может начаться, пока они не найдут способ спрятать ее волосы. Они нашли толстовку с капюшоном, которую она надела.
Я также стараюсь просматривать конечный продукт до того, как он выйдет, но это не всегда получается. Если это письменное интервью, я могу получить черновик. Но если это телепрограмма, то очень редко можно посмотреть отснятый материал заранее.
❓ На ваш взгляд, как выглядит этичное представление историй?
Необходимо соблюдать баланс между конкретными деталями истории выжившей и общим посланием. О чем эта история? И зачем об этом нужно рассказывать? Должна быть веская причина. Мне кажется, что просто говорить об этой теме, потому что сегодня День борьбы с торговлей людьми, бессмысленно.
Именно из-за этого меня очень разозлило прошлогоднее мероприятие, на котором несколько организаций встретились, чтобы обсудить слабое институциональное сотрудничество в борьбе с торговлей людьми. Это уже не новость. Но поскольку сейчас это модно, они пригласили нашу подопечную, чтобы та рассказала свою историю. Кому это нужно? Это была совершенно ненужная трата ее времени.
При этом не могу спорить, что на крупные конференции полезно приглашать пострадавших, но только если они хорошо подготовлены. Например, в 2018 году в Болгарии прошли протесты против Конвенции Совета Европы о борьбе с насилием в отношении женщин и домашним насилием (The Council of Europe Convention on Preventing and Combating Violence Against Women and Domestic Violence). Консервативные группы полагали, что этот документ основан на «гендерной идеологии», «введет третий пол» и так далее. Одна из наших подопечных посетила конференцию по этой теме, и пока снаружи бушевала толпа, она рассказала 150 присутствующим об ужасах домашнего насилия, через которые ей пришлось пройти. В этом был смысл, даже учитывая, что в конечном счете Болгария не ратифицировала Конвенцию. В ее выступлении содержался посыл: «Вы несете чушь о Конвенции, а я человек, которому она могла бы помочь».
Это этическое представление. Рассказ пострадавшей должен служить определенной цели, использоваться для чего-то значимого и приносить настоящую ценность.
Прямо сейчас у нас есть проект по обучению выживших тому, как выступать в защиту от гендерного насилия. На данный момент мы работаем с тремя женщинами, у двух из которых был опыт, выходящий за рамки болгарского определения домашнего насилия: жестокое обращение со стороны партнера без совместного проживания и жестокое обращение внутри однополой пары. Их опыт дал хорошую возможность для повышения осведомленности о подобных «непризнанных» формах партнерского насилия, поэтому мы пригласили их рассказать свои истории на тренинге для полицейских.
Они были хорошо подготовлены и лишили офицеров дара речи. Это были женщины из их сообществ. И офицеры слушали эти истории не в полицейском участке, где они были бы настроены только на принятие решения о том, как действовать в таких случаях, а в непринужденной обстановке, где они могли действительно прочувствовать эмоции женщин. Рассказчицы также были расслаблены и не пытались отчаянно привлечь внимание правоохранителей, а просто рассказывали о своем опыте. Это было чрезвычайно эффективно. Это то, что я считаю значимым участием.
Что касается СМИ, иногда выжившая дает 20-минутное интервью только для того, чтобы в итоге оно стало частью короткого новостного выпуска. Это часто случается при иллюстрировании «больших новостей» – например, того, что в Парламент был внесен новый закон. Это может быть очень разочаровывающим опытом, и я не рекомендую пострадавшим участвовать в подобных мероприятиях. Другие форматы могут быть более полезными. Утренние ток-шоу, например, позволяют глубже изучить проблему и дают аудитории больше возможностей для вовлечения в деятельность нашей организации. Это может иметь огромное значение. Это гораздо более этичное представление проблемы с точки зрения самой выжившей.
❓ В чем разница между тем, как человек, переживший торговлю людьми, рассказывает свою собственную историю, и тем, как это делает соцработница?
Некоторые выжившие из-за травм или других проблем не очень ясно выражаются. Профессионалы иногда могут быть точнее в формулировках, потому что они знают об опыте многих своих подопечных и повторяющихся сценариях. Но истории от первого лица гораздо более эффективны на эмоциональном уровне. Многие наши подопечные очень харизматичны и потрясающе выглядят перед камерой. И никто не сможет забрать у них это.
Перевод: Лесина Мария для Фонда «Безопасный дом».
Примечание: Мы, в Фонде «Безопасный дом», придерживаемся схожего подхода. В своей работе мы постоянно сталкиваемся с ожиданием, что мы будем делиться личными историями подопечных. Об этом просят доноры, партнеры, журналисты, в том числе как условие привлечения пожертвований в Фонд. Но, как вы можете заметить, мы крайне редко делаем это. А когда делаем, организуем максимально безопасные условия для этого, оказываем необходимое сопровождение в процессе и после.
В прошлом году мы запустили инфо-кампанию Как говорить о торговле людьми, в рамках которой в том числе подробно разбираем возможности использования историй пострадавших и выживших.