По вечерам по окончании занятий кружка и до ужина - это от девятнадцати до, примерно, девятнадцати часов сорока пяти минут, у меня был музыкальный момент. Пиликал на лагерном аккордеоне, который я, когда-то притащил со склада и тем самым на долгие годы сохранил ему жизнь. Все его друзья-соратники давно окончили жизни в топке печи лагерной кочегарки. Аккордеон подвергся чистке, регулировке. Механика аккордеона работала как раздолбанный, советский, колхозный трактор, но звук был изумительный, особенно у басов. Даже одна дамочка, участница лагерной самодеятельности, однажды сказала, что никогда не слышала, что бы так звучали басы. А она, возможно, знала толк в басах, а может, и нет. Так, для понта выдала эту сентенцию.
Проникновенно, как отметила одна выдающаяся пионерка, исполнял русские народные песни, советскую лирику, песни военных лет, старинные русские вальсы, романсы и кое-что еще, всего два - три десятка пьес. Разучивал по нотам, исполнял по памяти. Играл, наверное, так себе, но все-таки у меня появился постоянный слушатель - белый мышонок. Наверное, он дал тягу из живого уголка - биологического кружка, где водилась, кормилась и даже иногда успешно размножалась всякая заурядная живность местного разлива (мыши, крысы, ежи, кролики и прочие симпатичные и не очень зверушки-грызуны или не очень грызуны). Мышонок приходил, садился на пол, подложив под себя заднюю лапу, примерно в метрах полутора от меня и внимательно слушал, уставившись на меня маленькими черными бусинками глаз. Если я делал попытку встать со стула, он давал тягу, но тот же час, возвращался, когда снова звучала, с вашего позволения сказать, музыка. Грызун приходил несколько вечеров, а потом исчез. Наверное, надоели мои концерты или его кошка слопала. Такое в жизни случается.
И, вообще, жизнь штука жестокая, но интересная, особенно для белых лабораторных мышей в пионерских лагерях…
