«Тот, кто не любит московскую осень, может ли любить музыку?»
Так говорил наш учитель по сольфеджио, Владимир Иванович. Он, конечно, романтик. Только с профессией не повезло. Трудно одновременно восхищаться московской осенью и сольфеджио.
Но, если его послушать, то у меня есть шанс.
Ведь я люблю эту теплую осень, люблю сентябрьский город, люблю престарелую двухэтажную улицу, ту, где находится наша музыкальная школа. И саму школу в сентябре — люблю. В октябре уже большой вопрос, буду ли любить. Но сентябрь поет мне голосом божественного Ника Кейва. С него он начался, им и закончится.
Смотрю на голубое с розовым, в белых прожилках, небо, пытающееся пролиться светом на наши головы сквозь крыши домов и желтеющие кроны деревьев.
«Небо — это тоже музыка, все вокруг музыка», — думаю я про Генри Ли и птичку, которая села ему на плечо.
Ничего больше. Осень поет в наушниках.
И этих двух, шествующих впереди, тоже люблю. Они мои друзья.
Мы дружим втроем.
Если это произнести вслух, выйдет двусмысленно. Они друг другу подходят. И как пара, и как друзья. Пашка такой серьезный, такой сосредоточенный на музыке. Он её называет профессией. Его ценят в школе, за талант и работоспособность.
«Работоспособность, — говорил Владимир Иванович, — как бы подпирает талант».
Я так это понял, что человек состоит из души и задницы. Душа отвечает за талант. А задница за работоспособность. Когда душа достаточно тонкая, а задница — наоборот, то получается гармония. И приходит успех.
Владимир Иванович считает, что я несколько прямолинейно трактую его слова. Он так и сказал:
«Ты несколько прямолинейно трактуешь».
Я расстроился. Думал, что правильно все трактую. Он меня успокоил:
«Зато образно мыслишь».
Мне кажется, иногда я слишком образно мыслю. И поэтому у меня до сих пор нет постоянной девушки.
Вот у Веры, например, души, гораздо больше, чем задницы. Если выражаться образно. Поэтому она вряд ли состоится как музыкант.
Но вместе они смотрятся гармонично.
«Гармония, — говорит Владимир Иванович, — истинная цель творчества. И не только творчества. Гармонический подход применим ко всем областям человеческого существования. Гармония — это волшебство».
В этом смысле Вера с Пашей кончено преуспели. У него в руках скрипка, у нее нотная папка. Он чуть повыше, она чуть пониже. У нее косички, а у него короткая стрижка. У него нос с горбинкой, а у неё курносый. И так далее. Даже ругаются они на одну и ту же тему. А у других это происходит совсем не всегда.
Вот, например, когда ругаются мама с папой, то темы у них не совпадают. Мать считает, что в нашей семье не хватает внимания друг к другу, а отец — что денег. Никакой гармонии. Я было пытался им помочь и сказать, что гармония — это волшебство, поэтому нужно сначала договориться, по какой теме они ругаются. По денежной или по взаимопониманию. И дальше следовать в одном русле. Ругаясь уже только о ритме, темпе, метре, размере и прочей диатонике. Они трактовали мои слова несколько прямолинейно. Наорали и велели, образно выражаясь, покинуть помещение. Видимо все же Владимир Иванович преувеличил. Гармонический подход применим не во всех областях.
Но что касается Паши и Веры, то эти подходят друг другу, как два аккорда в одной тональности.
Вот и сейчас, когда песня про птичку и Генри Ли закончилась, я слышу, как они гармонично ругаются.
— Баренбойм — гениальный музыкант! — Паша всегда выбирает себе кумиров как примеры для подражания. Мне иногда кажется, что сам Паша, представляет себя на месте этого Баренбойма, и в воображении дирижирует каким-нибудь Оркестром Парижа или руководит Берлинской оперой.
Мне становится ясно, по какой теме они опять ругаются. Вера нервничает, потому что чувствует — Паша опять увлекся. Я заметил, душевные люди куда больше нервничают, чем работоспособные. Ей почему-то не хочется, чтобы Паша был Баренбоймом. А он, увлекшись, конечно этого не замечает. И оба они не замечают меня с моим Ником Кейвом вместе. Я плетусь сзади.
— Прям-таки и гениальный? — Вера сжимает папку так, что если бы ноты были живые, как птицы, они бы запищали и сдохли.
— Гениальный. А какой еще? — И тут Пашка, наконец, понимает, что в Баренбойме злит Веру. Но прекратить спор не в состоянии, потому что, вероятно, продолжение, соответствует его пониманию развития гармонических принципов. — Его можно простить за гениальность.
— Что можно простить?
Они так подходят друг другу, что ему нет необходимости уточнять некоторые нюансы. Но оставить без ответа её вопрос он не в состоянии.
— Всё можно простить.
— И то, что он изменял Жаклин Дю Пре, когда она заболела, с этой наглой Башкировой?
— Какое это имеет отношение к музыке, ты ответь?
— Прямое! Башкирова эта... фу!
— При чем тут вообще?
— А при том!
— При чем?
— Вот давай у него спросим!
Они останавливаются и оборачиваются ко мне.
— Вот что ты об этом думаешь?
— Да, что?
Я не знаю, что сказать. Я ничего не думаю о Башкировой, о Жаклин Дю Пре и Баренбойме.
— Думаю, этой осенью здорово слушать Ника Кейва.
Пашка усмехается.
— Нашли, конечно, у кого спросить.
Но Вера не сдается.
— Вот если бы у тебя, допустим, появилась девушка, и допустим, она бы заболела, ты бы мог ей изменить?
Я опять не знаю, что сказать:
— Когда у меня появится постоянная девушка, — говорю, — мы будем дружить вчетвером.
Мне кажется, я нашел отличный выход, как перевести разговор в другое русло. Но у этих двух гармония. Они продолжают развивать тему.
— Он гениальный музыкант, все остальное не имеет значения, — бубнит Пашка.
— Нет, — голос Веры звенит.
-Да.
— Мерзавец он, а не гениальный музыкант. — Вера срывается на крик, — мерзавец! Мерзавец! Мерзавец!
Паша понимает, что упустил момент, когда можно было пригасить кульминацию конфликта, и растерянно молчит.
— Ты чего? — Бормочет он.
— И больше не подходи ко мне! Не хочу разговаривать с фанатами Баренбойма!
Вера разворачивается и убегает. Пашка несколько мгновений стоит ошарашенный и обращается ко мне:
— Чего она? Ведь он же гений...
— Не знаю. Вере не нравится Башкирова и твой Баренбойм. А мне нравится песня Кейва про птичку и Генри Ли. Гармоничный дуэт, кстати. Хочешь послушать?
Но Пашка вдруг приходит в себя.
— Да пошли они все! — Он разворачивается и орет на всю улицу. — Постой! Вера, постой! Вера!
Он бежит за Верой, прижимая скрипку к груди. Бежит так быстро, что даже не аллегро, а прямо таки престиссимо. Нагоняет ее. И даже издалека видно, как в нем умирает Баренбойм, а в ней выздоравливает Жаклин Дю Пре. Потому что правильно говорит Владимир Иванович: «гармония — это волшебство!»
Я остаюсь один. Ведь у меня нет девушки и мне не за кем бежать. И я пока не обрел гармонию. Но у меня есть шанс. Я люблю осень, нашу престарелую двухэтажную улицу, музыкальную школу в сентябре и, конечно, божественного Ника Кейва в наушниках.
Особенно песню про птичку и Генри Ли.