Очень короткая повесть
У первой части этого правдивейшего повествования оказалось достаточное количество доброжелательных читателей, которые просили меня продолжить его. И даже подсказывали некоторые сюжетные ходы. Этим читателям я и посвящаю изложение дальнейших невероятных, но действительных событий, в исключительной степени повлиявших на ход всей нашей тогдашней и теперешней жизни... Продолжится ли это влияние на будущую жизнь, зависит от нас...
Часть вторая
Вот тут-то самый кошмар и наступил
Итак, ожившая стена между тем, почти так же бесшумно и скоро, снова захлопнулась, лишь только Прохор оказался внутри. В зале происходила кутерьма и тут, вроде, даже никто и не заметил её самовольного движения. К Прохору тут же подскочило некое существо, от которого отвратительно пахло мусоропроводом, псиной и застарелым потом недельной давности.
— Ты откуда тут взялся, — злобный услышал он шёпот, — тебе где-таки стоять было сказано?
Оторопелый и контуженый Прохор всё же углядел, что это был будто бы и человек, но какой-то не до конца оформившийся. Туловище у того было округлое, с плоским животом серого суконного цвета. Руки и ноги неразвитые, кривоватые и цепкие по виду. И, что странно, был он гол, как и Прохор, и почти так же покрыт плотным ворсом, который был почти незаметен на лице, животе и замшевых ягодицах.
Прохор с заторможенным ужасом увидал так же, что на груди и животе человекоподобного существа расположены в два вертикальных ряда шесть розовых сосцов, вокруг которых вовсе не было шерсти. И эти-то соски во всём облике неведомого животного били самым тошнотворным из всего, что приходилось видеть Прохору. Да ещё глаза, наполненные тёмной дикой кровью, необыкновенно чуткие к каждому движению, видевшие, казалось, в малейших подробностях весь бесконечный мраморный зал и в то же время ни на долю секунды не выпускавшие из виду нагого Прохора.
«Вылитая крыса», отметил окончательно сбитый с толку мозг Прохора.
— Тебе где положено быть, — опять зашипела мерзкая тварь, — тебе положено быть в Зале готового изделия, а ты опять на начало попёр. Тебе тут видеть ничего не положено, тебя за это на запчасти разобрать полагается…
Цепкой ручкой он зацепил за бок полумёртвого Прохора и поволок его за собой вдоль зала, туда, где вдалеке сходился он, этот зал, тоже в неясную точку.
Прохор мало глядел по сторонам, потому что всё внимание его отняла шишка на голом копчике страшного провожатого. Была она в плотной гладкой шерсти, волосок к волоску, точно такая, какая остаётся у бульдога на месте отрубленного хвоста.
«Может, я умер уже, — туго сообразил Прохор, — и это черти меня куда-то волочат».
Прохору мучительно захотелось перекреститься, впервые в жизни, но тяжкая сверх меры рука его не поднялась для такого кощунства. Креститься ему пришлось бы аккурат на этот потусторонний зад с остатками хвоста, ясно знаменующего нечистую силу.
Между тем то, что происходило вокруг окончательно опупевшего Прохора, было и в самом деле исполнено всяческого ужаса и нескончаемой жути. Если бы Прохор мог включить хоть каплю внимания, он мог бы видеть, что проходит мимо действительных кошмаров. Но в них можно было угадать довольно строгую последовательность. Это если, конечно, присмотреться к происходящему трезвым и отрешённым взглядом. У Прохора же Тупицына такого взгляда, как мы знаем, не могло быть по определению. Но если бы сознание его не было контужено вчерашним и потому частично не утратило свойственную ему от природы остроту восприятия, он упал бы в обморок или вообще повредился головой, а то и стал вообще скорбен умом.
Происходящее могло напомнить трезвому и отрешённому взгляду некий чудовищный конвейер. В начале его громадные крысы рожали на удивление мелких, величиной не более напёрстка крысят. Причём, от каждой роженицы являлись они в неисчислимых количествах. Появлялись они гроздьями, как икра из рыбы в нерестовый сезон. Через полчаса же, примерно, голый розовый напёрсток становился ростом уже с кошку и был похож на лягушиного головастика, потом с телёнка, обросшего серой шерстью.
С этого времени начиналось с бывшим напёрстком и вовсе жуткое превращение. Кости сказочно быстро выросшего крысиного дитяти с отчетливо слышным ревматическим треском начинали расправляться, а конституция обретать явственные человеческие черты. Шерсть опадала кусками войлока. Через каждые четверть часа выпадали острейшие белые зубы и на месте их вырастали новые, более-менее сходные с людскими. Голова становилась всё более округлой. Вытягивались, обретая даже определённое изящество, передние и задние лапы. Становились руками и ногами. В дело, которое молниеносно вершилось на конвейере, вступали такие же провожатые, какой оказался у Прохора. Они устремляли движение формирующихся тварей к тому дальнему концу мраморного подземелья, куда был направляем и Прохор. По всей длине этого адского конвейера стояли недавно опроставшиеся крысиные кормилицы. Только что родившиеся оборотни через каждые почти десять минут припадали к их сосцам с неимоверной жадностью, тут же исторгали из себя отработанные продукты, увеличивались в размерах на глазах. На глазах же обретали стать. Вонь, визг и щебетанье, подобное птичьему, сопровождало это дикое невиданное действо.
Дошедших в несколько часов до конца конвейера оборотней, ставших уже неотличимыми от людей, тщательно осматривали. Их скрупулезно тут же выбраковывали. Тех, кого эта мгновенная эволюция обошла нужным совершенством, немедленно пускали в новый оборот. Здоровые органы их становились материалом для совершенствования местной элиты, нуждающейся в прочном и непрерывном здоровье, чтобы руководить процессом. Все другие отходы эволюции шли на прокорм маточного крысиного поголовья. Возникающая на глазах цивилизация имела безотходный, а, значит, и самый абсолютный цикл развития. Надо тут заметить, что окончательно отобранные образцы нового невиданного человечества, или лучше сказать — экземпляры, представляющие текущий эволюционный прорыв, были в массе своей довольно привлекательны на вид. Даже на придирчивый человеческий взгляд. Тем более, на такой нетребовательный, каким обладал Прохор. А некоторые были прямо-таки выдающегося совершенства. Особенно женский пол выходил иногда совершеннейшими и сладостными экземплярами. Некоторые были скроены так же ладно, как бабы из бухгалтерии, куда Прохор с двойным удовольствием ходил в прежней жизни за зарплатой.
Совсем неожиданные персонажи, без которых не обойтись
Однажды, лет за пятьдесят с хвостиком до описанного выше события, собрались вместе Троцкий и Ленин. Сидят под зелёной лампой и беседуют. Разговор, видать, у них происходит интересный. Живо задевающий обоих. Вокруг таинственная полутьма. Оба жестикулируют, отбрасывают громадные тени в противоположные стороны. Каждый проецирует себя на собственную стену. Каждый подвижен, елозит по сидению стула седалищем, лица иногда попадают в освещённое пространство над столом и тогда кажется, что они, эти лица, живут отдельной от туловища жизнью. Картина получается фантастическая и отчасти жуткая. Жаль, что в это время их не наблюдает какой-нибудь впечатлительный человек вроде писателя Куприна. Он бы сумел создать словесное описание этой задушевной сцены, и оно могло бы сравняться по воздействию на зрителя с жестокими фантазиями Иеронимуса Босха. Особенно чуден в этом освещении был Лев Давидович.
Я не шибко понимаю, как у Господа Бога, в том бестиарии, который он задумывал, могли получаться такие жуткие экземпляры. Видать и Господь мог впадать временами в устрашающий декаданс и упадничество. И тогда в своём животворящем тигле он смешивал для опыта слепую законченную ярость, какая бывает в глазах белого носорога, страшную жажду крови, заложенную в дремучем рельефе паучьего рыла, тупую непредсказуемость неведомого ископаемого, которое никуда не исчезало, а только затаилось в душе всякого законченного убийцы и некрофила. И тогда получались у него экземпляры, которые были совершенством особого рода. Из этого тигля выходили Калигулы, Дракулы, Троцкие, Свердловы. Но со всеми их достоинствами, бесценными для безжалостной переработки человеческого мусора в питательный бульон революции, они и ногтя не стоили ленинской энергии сокрушения. Внешность Ленина, это только футляр сосредоточенной воли топора или двинувшегося уже по тщательным направляющим ножа гильотины.
И вот я пытаюсь восстановить тот давний разговор, происходивший между живым бритвенной беспощадности лезвием и ядовитым жалом скорпиона.
Разговор был судьбоносный и решительный для нашего, опять подчёркиваю, правдивейшего повествования. Сейчас, за давностью лет этот разговор в деталях не восстановить. Я обнаружил некоторые детали этого разговора у самого Троцкого. В вышедших томах его, этого разговора, конечно, нет. Видимо, бдительным редакторам он показался несколько идеалистичным, пожалуй что и фантастическим. Да и идеологически этот разговор отдавал некоторым оппортунизмом, поэтому прежние издатели, не зная, как к этому отнестись, из книги его вычеркнули. Но в рукописи всё осталось как есть. Рукописи не только не горят, но их даже редакторские ножницы не берут… Оттуда мы некоторые нужные нам детали и возьмём…
В общих чертах речь шла вот о чём. Мы застаём этот разговор как раз на том месте, где ленинский задушевно грассирующий тенорок провещал, следующее:
— Русского мужика надо кормить ровно настолько, чтобы он в силах был таскать винтовку и совершать маршевым ходом в сутки километров пятьдесят. Этак то мы и до Индии добежим скорее, чем думаем… Это ещё замечательно, батенька мой, что ему, этому, выдуманному тошнотворным Достоевским, русскому богоносному мужичку, выпала великая честь пойти на растопку великого мирового пожара...
— Оно, конечно, так, — согласился Троцкий, тоже прихрамывая на революционную букву, — но как уполномоченный Наркомвоенмор я вынужден обратить внимание, что растопка-то вся кончается… А мне надо бы поставить для полного успеха ещё мильёна три-четыре с половиной под ружьё. Такой наличности в живой силе по всей России уже не наберётся. Да и ружей стольких нет, надо в бою добывать, а это опять живые расходы. Всё дело может пойти прахом…
— Всё-таки думаешь, Лев Давидович, что могут выкатить нас на тачке, к чёртовой матери?.. Говно оказался пролетариат. Не видит дальше своего носа. Скучно ему умирать, видите ли, за мировые идеалы. Ему милее ковыряться в носу, сидя на печке, как Емеле-дурачку из известной сказки… А ведь это мы покончили с той старой кондовой Русью... с её неукоснительными тараканами, с запечным размеренным в поту и вони развратом... с махровым антисемитизмом, с акафистом, поминками и всем прочим пещерным антуражем… Есть, есть чем нам гордиться… Я так думаю, что чем больше этих мужичков сгинет во имя мировой революции, тем лучше и привольнее станет жить…
— Да, конечно, жалеть их не приходится, пусть мрут, русская баба опять нарожает…
— Нарожать-то нарожает, да уж больно долго ждать. Пока баба революционного бойца выносит, родит и вырастит лет двадцать пройдёт. Да если его ещё не воспитать с пелёнок, он, пожалуй, штык не туда повернёт… Вот в чём беда… А, между тем, чем меньше мы возьмём с собой груза из прошлого, тем скорее и легче построим первое государство с осуществлённым в нём социализмом. Это ведь поистине грандиозно. Впрочем, мне на Россию, знаете ли, наплевать… Это только этап, через который мы проходим на пути к мировой революции…
— Да, но в таком случае мне и нужны новые миллионы бойцов, которые бы, не рассуждая и не жалуясь на судьбу, захлестнули мир. Мне нужно человеческое цунами, способное пошатнуть вселенную… Иначе, как говорил один прежний тоже неплохой генералиссимус, нам карачун выйдет…
Троцкий помолчал немного, Ленин задумался, но видно, что он хочет продолжить чем-то важным.
Мухи, пользуясь моментом затишья, нахально занялись своим скоротечным развратом, жужжа и застревая в вязкой трясине необычайно пышных волос наркомвоенмора Троцкого.
Опытный стрелочник разговорного жанра, Ленин понял, что тут-то и надо перевести разговор на новые рельсы.
Этот момент в нашем правдивейшейшем повествовании и следует считать наиболее решительным, а в судьбе человечества роковым.
Иногда обретают плоть самые дикие фантазии
— Тут меня одна интереснейшая личность посещает, — продолжил Ленин, — она утверждает, что эволюция не только на Дарвина ориентировалась. Он что-то о крысах говорил. Будто они подобны во многом человеку. Ещё говорил, что крысий организм удивительно совпадает с человеческим по составу крови и по структуре тканей, ещё там чего-то… Единственное, будто бы животное, которое обладает абстрактным мышлением и способно накапливать опыт. Потому они так живучи… Он утверждает ещё нечто архиважное, он убеждал меня, что выделил уже некую субстанцию жизни… электричество жизни. Эту недоказанную идеалистическую суть все прожектёры от мракобесия называют душой. И он вселил, якобы, эту душу в крыс, они теперь совершеннейшие люди, только сознанием повыше, потому что им не дано мыслить помимо приказа и идеологической установки… А это как раз то, что нам нужно сейчас, и всегда нужно будет… Главное, что за год своей эволюции они, будто бы, проходят столетний путь. И мы в несколько лет получим требуемые миллионы бойцов, бесстрашных и преданных делу… Крысы станут людьми. И будут они лучше людей. Потому, что у них не будет человеческих слабостей. Не будет сомнений, не будет совести, этого буржуазного пережитка, не будет моральных угрызений, не будет этой их, как её, чести, не будет любви, а будет только ненависть и цель. И без раздумий будут драться эти новые люди за идеалы, которые им можно внушить, например, по радио. Или в кино показать, потому кино является для нас важнейшим из искусств… Это может быть новое беспощадное оружие революции. А, главное, каждый год будет вставать под ружьё столько, сколько за сто лет. Впрочем, я тут не большой специалист…
У Троцкого появляется на лице выражение, как у одного из охотников на знаменитой картине Василия Перова «Охотники на привале». Ему даже за ухом захотелось почесать. Ленин мгновенно это дело сфотографировал.
— А я ему верю, потому что у меня нет выхода. Чем безвыходнее положение, тем выше должна быть вера… Он про некое биоэлектричество мозга говорил… Если крысе к семенной жидкости прибавить вытяжку из человеческих мозговых пирамидальных каких-то клеток… Впрочем, он тут какие-то записки приносил. Вы бы Лев Давидович, покумекали на досуге. Тем более что денег он просит только на прокорм подопытным крысам и опытным лаборантам, извиняюсь за каламбур…
«Я замечал, — пишет дальше Троцкий, — что у Ленина при полном отвращении ко всяким фантазиям при трезвом подходе ко всякой мелочи иногда возникало самое безграничное доверие к тем идеям, которые нужны ему были в данный конкретный момент. И тогда даже самые дикие фантазии обретали плоть».
Про крыс и бессмертную душу
Между прочим, эта фантазия про крыс и бессмертную душу осуществилась, некоторым образом. В городе Саратове, чтоб подальше от досужих взглядов, по приказу Ленина начались всё же тайные работы по превращению подпольных крыс в новое невероятное в своём совершенстве воинство, в новое безупречное человечество, диалектически превосходное духом и телом. Тайная лаборатория там была организована. Однако, эксперимент неизвестного по имени гениального генетика не завершился вот в какой части. Крысы, чреватые великой научной целью не стали дожидаться окончания опытов. За пятнадцать лет прогрызли в лабораторном бетоне дыру и все до единой сбежали. Но эксперимент уже был не остановим. Сбежавшие крысы, охваченные новым неслыханным генным пожаром, стремительно двинулись в своём развитии. В кромешных подземных лабиринтах завелась новая неслыханная подпольная цивилизация, которая перепуталась, натурализовалась и ассимилировалась с той, которая освещаема была божьим светом. Становились ли они людьми, никто и теперь сказать не может. Или люди, наоборот, от катастрофы такой перемешались с тварями, стали крысами, не потеряв людского облика, и того никто не ведает. Знают только, что всё должно было идти своим чередом, причём, с чёрт его знает какой скоростью.
Впрочем, если посмотреть на нашу теперешнюю жизнь особым взглядом, то участие в ней переродившихся крыс ох как заметно…
Вот такая печальная история случилась на улицах Саратова и непременно достигла уже Москвы. И чем это ещё обернётся в обозримом будущем?
Продолжение следует, но это, как говорил я уже, зависит от вашего желания...
Начало здесь: https://dzen.ru/a/ZSUcTU1O2Wx2AKrL?referrer_clid=1400&