Разобраться в этой узкой, но непростой теме вдохновила экспозиция Киришского историко-краеведческого музея, на одном из стендов которой изображено семейное древо Бестужевых. В середине схемы присутствует портрет человека в буддийском монашеском облачении, что часто привлекает внимание и вызывает вопросы любознательных посетителей. Забегая вперед, скажу, что это фотография Хамбо-ламы Дампила Гамбоева (1831-1896), брата мужа дочери Николая Александровича Бестужева Екатерины Дмитриевны Старцевой. Таким образом появилась идея исследовать по доступным материалам вопрос отношения братьев Бестужевых к буддизму.
Многие декабристы как представители просвещённой служилой элиты империи, будучи сосланы в Забайкалье по приговору Верховного уголовного суда 1826 года, в ином свете «открыли» эти земли для российской науки и интеллигенции. Объявленные после попытки дворянского бунта государственными преступниками, вырванные из привычной среды и круга родных, лишенные прежних чинов, должностей и карьерных перспектив, бывшие офицеры вынуждено приспосабливались к новым условиям жизни. Однако, как показывает их научное, литературное и эпистолярное наследие, не одна лишь «борьба за выживание» занимала узников острогов Нерчинска, Читы и Петровского завода, а позже – ссыльнопоселенцев. В их весточках родным и друзьям находилось место для описания природы Даурии, а также быта и культурных особенностей местного населения: сибиряков[1], семейских[2], бурят, якутов, тунгусов и др. После 1845 года некоторые социально-экономические, этнографические, геологические очерки ссыльных декабристов печатались анонимно или под псевдонимами как самостоятельные произведения и на страницах столичной периодики: в журнале «Маяк» (1840-1845), альманахе А.И. Герцена «Полярная звезда» (1855-1868), журнале «Русская старина» (1870-1918) М.И. Семевского и пр. Если до назначения Забайкалья местом ссылки декабристов эти земли исследовались прежде всего в рамках академических экспедиций (И.Г. Гмелин, Г.Ф. Миллер, П.С. Паллас, И.Г. Георги и др.), то теперь новопоселенцы заочно по переписке, пусть не систематично, но на протяжении десятилетий знакомили с местами своего пребывания родственников и друзей из круга московской и петербургской интеллигенции. Подобные культурные связи декабристов позволили несколько расширить и изменить представление российского дворянства о Бурятии.
Среди декабристов-естествоиспытателей и этнографов Забайкалья выделяются Николай и Михаил Бестужевы (1791-1855; 1800-1871), с 1839 года поселившиеся на берегах реки Селенги более чем на 15 лет. Сочинения братьев Бестужевых сохранили описания характерных черт культуры и быта бурят – одного из коренных народов Забайкальского края[3]. Особое место в этом ряду занял очерк Николая Александровича «Гусиное озеро»[4], в котором описаны природные ландшафты, традиции и обиход бурят, а также помещены фрагменты народного эпоса. Этнографические заметки Бестужевых были высоко оценены исследователями, прежде всего К.М. Азадовским, и в достаточной степени освещены в отраслевой историографии. Тем не менее без должно внимания до сих пор остается вопрос восприятия Бестужевыми религиозно-философской основы бурятской культуры – буддизма. В данном небольшом очерке предпринята попытка осветить взгляды Николая и Михаила Бестужевых на буддизм бурят на основе опубликованных материалов.
Обратим внимание, что в текстах братьев Бестужевых термин «буддизм» вовсе отсутствует. Религию народов Даурии они обозначаю словом «ламаизм». Название тибетской ветви буддизма закрепилось в западной философии еще в XIX веке. Авторы термина стремились подчеркнуть такую отличительную черту данного направления, как особое почитание духовных наставников, лам, обеспечивавшее большую власть их над окормляемыми, нежели в традиции индийского буддизма[5]. Правительство Российской империи со своей стороны поощряло распространение именно тибетского ламаистского религиозного направления в Бурятии, которое позволяло выстроить более привычную, четкую иерархичную структуру буддистского духовенства, организационно схожую с системой православной церкви[6]. Глава всех буддистов России, сангхи, с 1764 года официально стал именоваться титулом Пандито Хамбо-лама, кандидатура которого утверждалась монархом дома Романовых. Важно отметить, что сегодня буддология считает термин «ламаизм» устаревшим и стремится к исключению его из лексикона религиоведов. В рамках данного очерка мы продолжим употреблять термин «ламаизм», как наиболее аутентичный рассматриваемому периоду.
Итак, к моменту поселения Бестужевых в городе Селенгинске (ныне поселок Новоселенгинск) за духовный мир местных народов продолжалась неявная, но интенсивная борьба между остатками традиционного для этих территорий шаманизма, относительно недавно привнесенного из Тибета буддизма, православия, поддерживаемого усилиями священнослужителей Иркутской епархии, и английским протестантизмом, над распространением которого с 1818 по 1840 год трудились четверо миссионеров – Эдвард Сталибрас, Корнелиус Рамн, Уильям Сван и Роберт Юилль. Со временем наиболее прочные позиции обрели православие и буддизм тибетской традиции.
Декабристы сталкивались с инаковостью быта и традиций населения Сибири, в том числе бурят, с самого начала своего путешествия за Урал. Уже письма Бестужевых 1820-х – 1830-х годов содержали некоторые сведения о характере, культуре и традициях жителей Даурии. Однако переезд братьев в Селенгинск открыл новые возможности для более близкого знакомства с местными верованиями, поскольку Бестужевы обосновались в непосредственной близости от духовного центра ламаизма: в 37 километрах от резиденции Хамбо-ламы (с 1809 года), Гусиноозерского дацана (другие названия: Тамчинский или Хулуннорский) на берегу Гусиного озера (по-бурятски – Кулун-Нур). Один из первых и наиболее влиятельных религиозных монастырских центров с цанитской школой[7] и типографией к 1848 году вмещал в себя в общей сложности 17 храмовых построек (1 главный храм – дуган и 16 малых храмов – сумэ,)[8]. Михаил Бестужев в письме к сестрам от 27 января 1842 года сообщал: «эта кумирня стоит на берегу Гусиного озера, которое от нас в верстах в 35 … Хамбо-Лама, т.е. их митрополит, который мой большой приятель и нынче заезжал звать в гости …»[9]. Учитывая такое соседство, а также близкое знакомство с Хамбо-ламой, Бестужевы располагали возможностью познакомиться с буддийскими обрядами и праздниками, ходом богослужения и деталями оформления храмов.
Наиболее подробное описание Гусиноозерского дацана и богослужения дано Михаилом Александровичем в упомянутом выше письме сестрам. Посетив по приглашению лам в 1841 году главный бурятский праздник Цаган Сар или Белый месяц, М.А. Бестужев писал в Петербург: «… был чрезвычайно доволен своею поездкою, так много любопытного я там насмотрелся … Наружный вид их кумирен имеет большое сходство с нашими церквами. Штиль их чисто индийский … Вокруг главного здания кумирни выстроены отдельные часовни. В одной храниться Ганжур, т.е. их учение веры с подробным исполнением всех обрядов касательно их вероисповедания; он состоит из 212 книг infolio. В другой часовенке хранится Дунжур, т.е. краткое толкование их исповедания и состоит из 106 книг infolio. В третье погребаются Хамбо-Ламы … около середины лета при входе в главную кумирню стоят по обе стороны дверей чучела каких-то страшных фантастических зверей, а при входе в храм - восьмиугольный вертящийся барабан, украшенный лоскутками разноцветных материй и обвешанный бубенчиками и колокольчиками. Каждый правоверный, проходя в храм, должен его повернуть, а набожные – несколько раз»[10]. Описывая ход буддийского богослужения, сопровождаемого горловым пением лам, Михаил Александрович отметил: «В первый раз, как я присутствовал при их богослужении – признаюсь – оно сделало на меня чрезвычайное впечатление своею страшностию»[11]. В свою очередь, Николай Александрович в одном из посланий 1841 года, адресованных сестре Елене Александровне, подробно изложил ежегодный обряд по вызыванию дождя[12], а в очерке «Гусиное озеро» уделил внимание иным составляющих религиозных праздников: скачкам и традиционной бурятской борьбе[13]. Описывая внутреннее убранство юрт, встречаемых во время путешествия вокруг озера, Николай Бестужев акцентировал внимание на присутствии даже в самых бедных жилищах бурханов (изображений богов)[14].
Невольное соседство с буддийским храмом создало благоприятную почву для формирования устойчивых контактов с Хамбо-ламой, которые в немалой степени имели практический смысл. Из переписки известно, что Бестужевы часто посылали знакомым и друзьям в качестве сувенира, а также одаривали заезжих гостей статуэтками буддийских богов. Вероятно, все это попадало в дом Бестужевых из близлежащего дацана. В свою очередь, Хамбо-лама всегда имел возможность обратиться за помощью к ссыльнопоселенцам, имевшим обширные связи в Петербурге. Так, Хамбо-лама Данзан Чойван Доржо Ешижамсуев (1804-1859 гг.) писал Михаилу Александровичу 23 марта 1859 года: «… нельзя ли сообщить мне тайное сведение, от кого кому именно поступили жалобы на меня, вероятно, это Вам известно, прошу снабдить меня записочкою … Остаюсь уверенным … что просьба моя секретная не останется без Вашего внимания …»[15]. В 1854 году Михаил Александрович сообщал своему другу Д.И. Завалишину: «Старинный наш знакомый Хамба-лама непременно хотел иметь от меня к тебе письмо, чтобы возобновить с тобой знакомство, ежели вы были знакомы, и познакомиться, ежели не были»[16].
Переходя к характеристике отношения братьев Бестужевых к ламаизму селенгинских бурят прежде всего нельзя не отметить, что применительно к описаниям объектов религиозного культа они использовали такие понятия христианской церковной системы, как «часовня», «храм», «кумирня» или «молельня». Для лучшего понимания значимости и полномочий Хамбо-ламы, Михаил Александрович в письмах именовал его митрополитом. О знакомстве Бестужевых с буддийской терминологией свидетельствует хотя бы слабая попытка Николая Александровича в «Гусином озере» обозначить разницу между такими буддийскими молитвенными местами, как Бумканы (небольшие часовни), Обоны (груды камней на месте жертвенников) и площадки или деревья с дарсуками (молитвенные флаги). Однако в переписке, скорее в интересах адресатов, они постоянно прибегают к замене буддийских понятий на аналоги из христианской церковной культуры.
Важно подчеркнуть, что оба Бестужевых указывали на слабое понимание простыми бурятами-буддистами сути ламаистских обрядов и молитв, по причине языковой разницы, привнесенной религиозной традиции, а также из-за замкнутости сословия служителей культа. Вот как об этом писал Михаил Александрович в письме И.П. Корнилову от 31 декабря 1852 года: «Прошу прощения, если вы многое найдете неполным и неточным. Причин к этому много – а между ними главная, во-первых, скрытность лам, а во-вторых, их невежество, прикрываемое какою-то таинственностью … Книжный язык лам к простонародному относится почти так же, как латинский к французкому; к тому же все идеи и понятия религиозные вовсе чужды идеям и понятиям простолюдинов. Даю место вашему соображению представить затруднения к приобретению самых простых сведений, касающихся до религии их»[17]. Созвучно этому выводу пишет автор очерка «Гусиное озеро»: «Сколько я ни добивался значения и различия между этими молельнями, даже от самого Хамбы-Ламы, но ответ был всегда один и тот же, что они различаются только по роду службы, при них совершаемой. Таково вообще невежество здешнего духовенства!»[18]. Именно отсутствие у лам намерений к диалогу между верующими и священнослужителями, нежелание или невозможность снять ореол таинственности и сделать обряды более осмысленным в понимании рядовых буддистов, привели к тому, что тексты Бестужевых запечатлели лишь внешнюю сторону религиозного культа, не затрагивая его философского содержания.
Если кому из братьев Бестужевых удалось узнать ламаизм на более глубоком уровне, то, вероятнее всего, Михаилу Александровичу. Его тексты на тему буддизма бурят отличаются от описаний Николая Александровича прежде всего непредвзятостью и большей подробностью изложения сюжетов, связанных с обрядами и убранством храмов. Кроме того, перу Михаила Бестужева принадлежит утерянный трактат о буддизме и традиционной медицине лам, который он составил в 1851-1852 годах и отправил путешественнику и коллекционеру И.П. Корнилову (1811-1901), с целью дальнейшей публикации в одном из популярных периодических изданий. Как известно, текст не был обнародован при жизни автора, однако, с материалом ознакомился М.И. Семевский (1837-1892) – первый биограф Бестужевых. Записи Михаила Александровича также использовал православный миссионер, епископ Нил (Н.Ф. Исакович, 1799-1874) при подготовке сочинения «Буддизм, рассматриваемый в отношении к последователям его, обитающими в Сибири» (СПб., 1858)[19]. Есть основания полагать, что после отъезда Михаила в Москву в 1867 году, рукопись могла храниться у кяхтинского купца А.М. Лушникова (1831-1901) в сундуке, который по его завещанию должны были вскрыть спустя полвека после смерти хозяина. Сегодня местонахождение сундука, содержащего по семейной легенде не только трактат, но и дневники Николая Бестужева, письма многих декабристов, записки Н.М. Пржевальского (1839-1888) и даже загадочного старца Федора Кузьмича (1776-1864), неизвестно[20]. Существует версия, что сундук спрятан где-то в доме Лушникова в Кяхте, и тайник до сих пор не вскрыт.
Более критичную позицию в отношении ламаизма бурят занимал Николай Александрович. Как образованный человек и истинный патриот, он не проводил деления между титульной нацией – носителем высокой имперской культуры, и нерусским населением окраин, и в равной степени желал всестороннего процветания Забайкальскому краю. Николай Александрович подмечал много добродетелей бурят, среди которых сообразительность, наблюдательность, любознательность, смелость лесных охотников, терпимость и пр., но лишь одно положительное качество он приписал воздействию местной религии, да и то вскользь: «С русскими они научились говорить русское слово спасибо. И в самом деле, каким образом странник … мог бы … утолить голод без этого гостеприимства, почти повелеваемого религией». В его письмах и работах селенгинского периода неоднократно встречаются сетования на непросвещенность бурят, «задавленных» поборами богатеющей местной родовой знати и сословия лам. Рассуждая о ламаизме, Николай Александрович выделял в большей степени экономическую составляющую, нежели духовную, и судил скорее о церковном институте, нежели о буддизме. Говоря в терминах христианского нарратива, он осуждал клерикализм, чрезмерное почитание лам. Наиболее емко мнение Николая Бестужева о буддийском церковном институте высказано в фразе: «Вообще ламское сословие есть язва бурятского племени»[21]. В очерке «Гусиное озеро» Бестужев передал историю бурята, прозванного Марко-богатый, который, заболев, был разорен ламами, предлагавшими лечение посредством религиозных обрядов[22]. Здесь же Николай Александрович отмечал нечистоплотность местных бурят, поощряемую духовенством: «Они [ламы] из неопрятности сделали даже религиозную обязанность, говоря, что умываться, а пуще того, ходить в баню, держать посуду в опрятности – смертельный грех»[23]. По мнению старшего Бестужева безбрачие лам и обычай отдавать в монастыри по меньшей мере одного сына из каждой семьи замедляли экономическое развитие Забайкалья: «жаль, что калымы и безбрачие лам останавливают размножение этого сметливого племени»[24]. Когда же речь заходила непосредственно о ламах, то здесь критика Николая Александровича приобретала саркастическую форму[25]. Так, автор «Гусиного озера» не упустил возможности высмеять облик верховного ламы Данзана Чойвана Доржо Ешижамсуева: «… он сделался еще толще и более обрюзг, так что в 42 года он едва ли не толстейший человек во всем мире, что при его росте делает его огромной массой мяса и жира … Когда он бывает у нас, то мы сажаем его за стол на два стула: один не в состоянии выдерживать такой тяжести»[26]. Такой портрет Хамбо-ламы резко контрастировал на фоне сетования Николая Александровича на главное зимнее бедствие бурят – голод, вследствие летних скудных покосов.
В дальнейшем, потомки Николая Бестужева питали к буддизму научный интерес. Сын Николая Александровича, купец-миллионщик Алексей Дмитриевич Старцев (1838(40)-1900)[27] со временем обзавелся ценной коллекцией предметов буддийского культа и библиотекой по востоковедению, которые погибли в Тяньцзыне в пожаре Ихэтуаньского (Боксерского) восстания в 1900 году. Как меценат, Алексей Дмитриевич способствовал изучению быта и традиций бурят, неоднократно помогал Восточно-Сибирскому отделению Русского географического общества (далее – ВСО РГО), в том числе подарил 15 бурханов из своей коллекции.
Дочь Николая Бестужева – Екатерина Дмитриевна Старцева (1844-1927) вышла замуж за селенгинского бурята Найдана Гамбоева (1837-1906), который являлся братом Хамбо-ламы Дампила Гамбоева (1876-1896). Найдан был крещен в православии под именем Николая Ивановича и сумел построить дипломатическую карьеру, вершиной которой стала должность руководителя почтово-телеграфной службы российского посольства в Пекине. Вместе с Алексеем Дмитриевичем Старцевым и Хамбо-ламой, в 1888 году предоставил экспонаты своей буддийской коллекции для выставки в Иркутском музее, организованной ВСО РГО[28]. В 1890 году часть своей коллекции Николай Иванович подарил Иркутскому музею, остальное преимущественно погибло во время Ихэтуаньского восстания в Китае.
Рассмотрев записи Бестужевых, в той или иной степени отражающие восприятие ими ламаистской веры селенгинских бурят, можно заключить, что они питали к этой теме сугубо научный интерес. Во многом им удалось описать обряды и объекты религиозного культа, но знакомство с философско-религиозными основами тибетской традиции буддизма произошло лишь поверхностно, по причине замкнутости касты лам. Религия бурят воспринималась Бестужевыми скорее, как набор более примитивных, в сравнении с христианством, политеистических верований с чертами шаманизма. Н.А. Бестужев интерпретировал институты буддизма преимущественно через социально-экономическую призму: в данной связи он считал ламаизм прежде всего препятствием на пути хозяйственного развития региона.
Виктория Кугай, младший научный сотрудник Киришского историко-краеведческого музея
Примечания:
[1] Обобщающее наименование представителей сторожильного русского, татарского и цыганского населения Сибири.
[2] Название закрепилось за русскими старообрядцами Забайкалья, которые были частью принудительно, частью добровольно поэтапно переселены за Урал из городов Ветка, Гомель, Бердичев, Винница в 1735-1795 годах в ходе раздела Речи Посполитой между Россией, Австрией и Пруссией.
[3] История Сибири с древнейших времен до наших дней: В 5 т. / глав. ред. А.П. Окладников; В.И. Шунков. Т. 2: Сибирь в составе феодальной России. Л., 1968. С. 471.
[4] Написан Н.А. Бестужевым в конце 1852 г. Впервые анонимно опубликован в 1854 г. в журнале «Вестник естественных наук, издаваемый Императорским Московским обществом испытателей природы» (Т.1. №1-7, 21, 24-28, 30), с рисунками К.П. Мазера.
[5] Подр. см.: Жуковская Н.Л. Ламаизм и ранние формы религии. М., 1977. С.3; Молодцова Е.Н. Ламаизм // Новая философская энциклопедия / Председ. науч.-ред. совета В.С. Степин; ИФ РАН. 2-е изд., испр. и доп. М., 2010. [Электронный ресурс]. URL: https://iphlib.ru/library/collection/newphilenc/document/HASH01e203028b591ef4c2bae3e1 (дата обращения: 26.09.2023).
[6] Янгутов Л.Е., Урбанаева И.С. Буддизм и буддалогия в Бурятии. // Вестник Бурятского научного центра СО РАН. 2014. № 3 (15). С. 24-25.
[7] Школы Цанид – школы буддийской философии при монастырях, где готовят преподавателей; учащиеся именуются хувараками.
[8] Батуева И.Б. К истории развития ламаизма на восточных окраинах Российской империи в XVII– начале XXвека. // Проблемы социально-экономического развития Сибири. 2019. № 1. С. 110.
[9] Цит. по: Бестужев М.А. [Письмо] сестрам: Селенгинск, 27 января 1842 г. // Декабристы о Бурятии: статьи, очерки, письма. / Отв. ред. П.Т. Хаптаев, С.Ф. Коваль; сост. и авт. предисл. В.Б. Бахаев. Улан-Удэ, 1975. С. 211.
[10] Цит. по: Там же. С. 211-212.
[11] Цит. по: Там же. С. 213.
[12] Бестужев Н.А., Бестужев М.А. Письма из Сибири / Ред. и примеч. М.К. Азадовского и И.М. Троцкого. Вып. 1. Иркутск, 1929. [Электронный ресурс]. URL: http://az.lib.ru/b/bestuzhew_n_a/text_0060.shtml (дата обращения: 09.10.2023).
[13] Бестужев Н.А. Гусиное озеро \\ Декабристы о Бурятии: статьи, очерки, письма \ отв. ред. П.Т. Хаптаев, С.Ф. Коваль; сост. и авт. предисл. В.Б. Бахаев. Улан-Удэ, 1975. С. 125-127.
[14] Там же. С. 81.
[15] Цит. по: Васильева И.Г.На берегу российской ойкумены: (истории встреч и взаимоотношений декабристов и буддийского духовенства Забайкалья) // Буддологические исследования: религиоведческий альманах. 2019. Вып. 2. С. 117-127.
[16] Цит. по: Бестужев Н.А. Сочинения и письма. / Изд. подготовл. С.Ф. Ковалем. Иркутск, 2003. С. 652.
[17] Цит. по: Бестужев М.А. [Письмо к] И.П. Корниловичу: Селенгинск, 31 декабря 1825 г. // Декабристы о Бурятии ... С. 220.
[18] Цит. по: Бестужев Н.А. Гусиное озеро // Декабристы о Бурятии … С. 86.
[19] Декабристы – литераторы: [Т.] 1. / [АН СССР. Отд-ние литературы и языка]. М., 1954. С.730-731. (Литературное наследство / Гл. ред. А.М. Еголин; Т.59)
[20] Тиваненко А.В. Декабристы в Забайкалье: (селенгинские страницы) \ Науч. ред., к.и.н. В.В. Беликов. Новосибирск, 1992. С. 127-128.
[21] Цит. по: Бестужев Н.А. Гусиное озеро // Декабристы о Бурятии … С. 131.
[22] Там же.
[23] Цит. по: Там же.
[24] Цит. по: Там же. С. 132.
[25] Бахаев В.Б. Общественно-просветительская и краеведческая деятельность декабристов в Бурятии. Новосибирск, 1980. С. 143
[26] Цит. по: Бестужев Н.А. Гусиное озеро // Декабристы о Бурятии … С. 125.
[27] Николая Бестужев дал своим детям отчество и фамилию своего друга – селенгинского купца Д.Д. Старцева.
[28] Подр. см.: Каталог буддийской выставки в Иркутске. / С предисл. И.А. Голева // Музееведческое наследие Северной Азии: труды музееведов XIX – начала XX века. [Вып. 2]. Томск, 2019. С. 23-80.
#музейкириши #бестужевы #гусиноозерскийдацан #тамчинскийдацан