Посвящается доблестному 44-му Нижегородскому драгунскому полку, русским воинам, павшим за Отечество, и их родственникам
... Русский корпус под предводительством генерала Паскевича, двигаясь на Арзрум (крупный город на северо-востоке Турции, до XI века принадлежавший Армении; расположен на Армянском нагорье), 2 июня 1829 г. остановился у деревни Катанлы. «Впереди высились хребты лесистых Саган-лугских гор (горный хребет в западной части Карсской обл., вXIX-XX вв. служил естественной границей между Российской и Османской империями. В годы русско-турецкой войны играл роль стратегического рубежа; по Саган-лугскому перевалу проходит дорога Карс – Арзрум), за которыми стоял неприятель». Здесь дорога раздваивалась и поднималась на Саган-лугский хребет «двумя ветвями»: левая шла через Миллидюз на Меджингерт, правая – на Каинлы и замок Зивин (все четыре – селения в Турецкой Армении на пути из Карса в Арзрум). Затем, спустившись с гор, обе дороги соединялись и выходили на «транзитный» Арзрумский путь. Меджингертская дорога была короче, чем Зивинская, но Зивинская – проще и легче для движения войска, хотя обе и были густо покрыты лесами и пересекались оврагами.
«Поджидавшие» русских по ту сторону гор турецкие войска были разделены на две части: армия в 12000 человек под предводительством турецкого главнокомандующего сераскира Гаджи-Салеха стояла у Гассан-Кала (старинная крепость в Турецкой Армении в 35 верстах от Арзрума), а 18-тысячный корпус Гагки-паши – у селения Миллидюз. Сераскир хотел «заставить» Паскевича идти по дороге, ведущей на Каинлы и Зивин, надеясь, что там, «бросив в тыл русским войскам» весь корпус Гагки-паши, сумеет «запереть его в горных теснинах». Турки были уверены, что здесь русское войско и «найдет свою погибель».
Однако здесь, на Саган-лугских горах, произошло совершенно противоположное: «совершенное разбитие двух турецких корпусов в течение двух суток» (А.С. Пушкин, «Путешествие в Арзрум»).
Говоря военным языком, генерал Паскевич совершил по Саган-лугским горам знаменитый фланговый марш, который и привел к уничтожению 30-тысячной турецкой армии: в плен было взято 12000, уничтожено – 5000 турок.
Эти цифры приведены генералом Василием Александровичем Потто, признанным «экспертом» Кавказской войны, с 1887 г. состоявшим при войсках Кавказского военного округа, а с 1896 г. назначенным начальником военно-исторического отдела при штабе Кавказского военного округа и, кстати говоря, оказывавшим Л.Н. Толстому, своему земляку, содействие в подборе материалов для работы над повестью «Хаджи Мурат».
*
… Итак, турецкое командование считало, что Паскевич, перейдя со своим корпусом через Саган-луг, неминуемо «погибнет». К несчастью турецких военачальников «аналогичные» планы были и у Паскевича: он решил выбрать именно Зивинскую дорогу, чтобы с нее выйти в тыл Миллидюзскому корпусу, разбить Гагки-пашу, а затем ударить по самому сераскиру, который «по расчетам времени переходов не смог бы ни помочь паше, ни предупредить своего поражения».
План был «крайне смелый и в случае неудачи мог поставить всю русскую армию в безвыходное положение, но другого пути к победе Паскевич не видел»...
«Свидетелем» этой картины реализации грандиозных планов двух противоборствующих армий был Александр Сергеевич Пушкин, «прибывший» в действующий корпус перед выступлением его из Катанлы, и «остановившийся» в Нижегородском полку у своего старого друга Раевского. С Нижегородским полком, в котором служил и его родной брат, Лев Сергеевич, только-только получивший офицерское звание, он и сделал весь поход вплоть до Арзрума. «Результатом» этого похода стало известное произведение «Путешествие в Арзрум», в котором он рассказал и про «смелый» переход через Саган-луг, которым Паскевич отрезал сераскира от Гагки-паши, и про поражение двух неприятельских корпусов в течение двух суток, и про «быстрый» поход к Арзруму – и «все это, увенчанное полным успехом».
*
Для выполнения своего плана Паскевичу необходимо было «скрыть свое движение и заставить Гагки-пашу думать, что атака на него будет произведена» не с Зивинской, а с Меджингертской дороги. С этой целью Паскевич приказал производить в ту сторону рекогносцировки, а сам готовился идти по Зивинской дороге. Оставалось еще решить вопрос, как пройти лес, где турки могли соединить все свои силы, чтобы остановить движение корпуса. Решить его было поручено генералу князю Бекович-Черкасскому: в ночь на 12-е число он «осмотрел» Зивинскую дорогу.
Он дошел до самого подножия хребта и послал влево, к лагерю Гагки-паши, казачий полк Басова, а вправо, на Зивин, – гребенскую сотню с поручиком Пущиным.
Михаил Иванович Пущин – декабрист, младший брат лицейского друга Пушкина И. И. Пущина; был разжалован в солдаты и сослан на Кавказ. Один из видных участников русско-персидской и русско-турецкой войн. Отличался храбростью и исключительными военными способностями, был фактическим руководителем инженерных работ в армии Паскевича; в солдатской шинели разжалованного постоянно присутствовал на военных советах у главнокомандующего. Паскевич писал о нем: «Русские многим обязаны энергии Пущина, который сумел вписать свое имя в ряду самых замечательных деятелей персидской и последовавшей за ней турецкой кампании». К 1829 г. М.И. Пущин был произведен в поручики. Службу закончил генерал-майором. В 1829 г. генерал Паскевич ходатайствовал о награждении его орденом Св.Георгия 4-й ст, но ходатайство было отклонено.
Басов, делая вид, что рекогносцирует окрестность, как бы нечаянно приблизился к турецким аванпостам; но как только в неприятельской цепи поднялась тревога – казаки повернули назад и «стали отступать на рысях, оставив турок в убеждении, что подходила казачья партия с целью осмотреть пути, ведущие к лагерю, и что им именно отсюда и следует ждать нападения». Движение Пущина, «напротив, было тщательно скрыто». Пользуясь темнотой ночи, он «пробрался на Зивинскую дорогу глухими оврагами и прошел по ней, нигде не встретив никаких следов турецких разъездов». Тогда Паскевич решил не откладывать переход через Саган-лугские горы, и войскам было приказано готовиться к походу.
13 июня в пять часов после обеда весь русский корпус выступил из лагеря. В «глухой лощине, закрытой со всех сторон утесами и глыбами скал, войска разделились»: Херсонский гренадерский полк с казачьей бригадой под командой генерала Бурцева (декабрист, участник Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов; с 1813 г. состоял в свите Его Императорского Величества; в 1826 г. сослан на Кавказ. С ним добрых двадцать лет был знаком А.С. Пушкин) «потянулся влево, на Меджингерт. Остальные войска остались в лощине, чтобы под покровом сумерек скрытно перейти на Зивинскую дорогу и стать на фланге неприятеля».
Верстах в 15 от турецкого лагеря Бурцев остановился на ночлег и «специально развел ряд громадных костров. Зарево от них, озарившее вершины гор», как и было задумано, «озадачило турок». Между тем, казаки и конно-мусульманский полк (иррегулярное воинское подразделение, сформированное из горцев-мусульман), высланные Бурцевым вперед «с целью потревожить неприятеля, скрытно пробрались по дремучему лесу к самым аванпостам неприятеля и подняли в нем тревогу». Вся турецкая конница вскочила на коней, чтобы «отразить нападение», и «нашим молодцам пришлось отступать под натиском пяти тысяч турок, преследовавших их по пятам и пытавшихся отрезать им отступление или прижать к болотам – но казаки маневрировали чрезвычайно искусно. Они, при подавляющем превосходстве противника, то отбивались ружейным огнем, то прокладывали себе путь холодным оружием, и ни разу не допустили неприятеля обойти себя. Только партия в одиннадцать человек отбилась в лесу от полка и пропала без вести, да изрублено было до десяти казаков».
Начало уже светать, и чтобы выручить казаков, Бурцеву пришлось двинуть вперед весь свой отряд. Но едва он подошел к опушке леса, как вдруг по всем окружающим высотам показалась русская конница – то была кавалерия основного нашего корпуса, уже успевшая подняться на Саган-луг.
Это произвело «ошеломляющий эффект». Турки, совсем не ожидавшие появления русских войск с этой стороны, «были в замешательстве, в их лагере поднялась суматоха; пехота, ставшая в ружье, не знала, что предпринять, а вся кавалерия, преследовавшая наших казаков, быстро поскакала назад».
… Перевал через горы всего корпуса Паскевича, так «ошеломивший турок, был труден, но пройден беспрепятственно». Отправив Бурцева на Меджингертскую дорогу, корпус продолжал идти скрытой лощиной и ночью приблизился к предгорьям Саган-луга. Казачий генерал Сергеев, высланный вперед со своей бригадой, скоро дал знать, что со стороны Меджингерта слышна перестрелка – и Паскевич двинул туда весь Нижегородский полк с шестью орудиями. Драгуны догнали казаков и стали подниматься в горы. «Было темно и холодно», войскам «запрещено было курить и разговаривать, и даже приказания отдавались шепотом»; Пушкин шел с Нижегородским полком. Драгуны предупреждали: «Смотри, брат, держись – как раз картечью хватят». И Пушкин в своем «Путешествии в Арзрум» отмечал, что «в самом деле, местоположение благоприятствовало засадам, но турки, отвлеченные в другую сторону движением генерала Бурцева, не воспользовались этими выгодами. Мы благополучно прошли опасное ущелье, и стали на высотах Сагун-луга».
Вот эта драгунская конница, «с участием» самого Пушкина, выйдя на высоты правее турецкого лагеря и «повиснув над неприятельским станом», и вызвала панику у турок. Это было рано утром, «при первых лучах солнца» 14 июня.
До турецкого лагеря отсюда было верст восемь и уже ясно доносился грохот перестрелки в отряде Бурцева. Затем, вслед за драгунами, и весь действующий корпус так тихо и незаметно поднялся на Саганлуг, что пленные, захваченные в этот день, недоумевали, откуда взялось русское войско – «с неба упало или из земли выросло?»
В восемь часов утра на занятые высоты приехал сам Паскевич. Целых четыре часа «обозревал» он окрестности. Укрепленный стан Гагки-паши, покрывавший «пространство в две с половиной версты, прикрытый шанцами и окруженный лесистым оврагом, был открыт как на ладони».
Неприятель со своей стороны тоже лихорадочно старался разузнать, что за войска были перед ним, и «турецкие наездники беспрерывно показывались то с одной, то с другой стороны». Несколько турок, «неосторожно подъехавших слишком близко», были захвачены казаками. Это были первые пленные в начинающуюся кампанию.
В полдень главнокомандующий воротился к пехоте, которая уже стояла лагерем. Кавалерийская бригада тоже получила приказание отойти с занятых высот, и в передовой цепи остались только две сотни под командой подполковника Басова.
В эту ночь пехота прошла тридцать девять верст лишь с двумя небольшими привалами и войскам требовался отдых: горные дороги были трудны и ночь «была так темна, что авангарду приходилось время от времени оставлять небольшие костры, чтобы обозначить путь следовавшим за ним войскам». Но отдыхать не пришлось: в два часа дня турки внезапно атаковали наши аванпосты и заняли гору, с которой, в свою очередь, уже они могли видеть весь русский лагерь. С ними был и сам Гагки-паша; но то, что он увидел, «было для него малоутешительно». Перед ним стоял весь русский корпус – «и он стоял на прямом сообщении его с сераскиром».
В русском лагере ударили тревогу, и Раевский во главе кавалерийской бригады тотчас пошел вперед, чтобы поддержать сбитые аванпосты; но неприятель, «не стал упорствовать в стычке и скрылся за горами. Наши аванпосты опять заняли свои места».
*
В этот день А.С. Пушкин первый раз в своей жизни увидел настоящий бой: «Я поехал с Семичевым посмотреть новую для меня картину. Мы встретили раненого казака: он сидел, шатаясь на седле, бледен и окровавлен. Два казака поддерживали его. «Много ли турок?» — спросил Семичев. — «Свиньем валит, Ваше Благородие», — отвечал один из них. Проехав ущелье, вдруг увидели мы на склонении противоположной горы до 200 казаков, выстроенных в лаву, и над ними около пятисот турок. Казаки отступали медленно; турки наезжали с большею дерзостию, прицеливались шагах в двадцати и, выстрелив, скакали назад. Их высокие чалмы, красивые доломаны и блестящий убор коней составляли резкую противоположность с синими мундирами и простою сбруей казаков. Человек пятнадцать наших было уже ранено. Подполковник Басов послал за подмогой. В это время сам он был ранен в ногу. Казаки было смешались. Но Басов опять сел на лошадь и остался при своей команде. Подкрепление подоспело. Турки, заметив его, тотчас исчезли, оставив на горе голый труп казака, обезглавленный и обрубленный. Турки отсеченные головы отсылают в Константинополь, а кисти рук, обмакнув в крови, отпечатлевают на своих знаменах. Выстрелы утихли… Мы возвратились поздно. Проезжая нашим лагерем, я видел наших раненых, из коих человек пять умерло в ту же ночь и на другой день».
На следующее утро стало известно, что наш вагенбург (укрепление, составленное из обозных телег), все еще остававшийся у Катанлы, выступил на соединение с корпусом. «Огромный обоз, более чем в три тысячи повозок и 10 тысяч голов вьючных лошадей и порционного скота, два дня тянулся почти на виду передовых турецких караулов. Дорога, часто пересекаемая топями, была так узка, что обозам приходилось следовать в одну повозку, и когда голова их была уже на ночлеге, хвост только начинал трогаться с места».
Чтобы «прикрыть» его движение, Паскевичу приходилось предпринимать целый ряд «демонстраций» в сторону турецкого лагеря: ежедневно половина корпуса поднималась на горы и выстраивалась против Миллидюза; бригада кавалерии выдвигалась еще дальше вперед и вела перестрелку с турецкими пикетами. Турки «прекрасно понимали, какое решающее значение для всей кампании имела бы гибель нашего обоза, но выйти из своего лагеря без риска его потери было для них невозможно». Раевский со своей кавалерией «приковывал их к месту».
А 17 июня Гагки-паша «пробовал было выдвинуть отдельный отряд на Арзрумскую дорогу, чтобы угрожать Паскевичу», но его отряд тотчас же был атакован батальоном Эриванцев (13-й лейб-гренадерский Эриванский Царя Михаила Фёдоровича полк – он один из старейших и наиболее титулованных полков Русской армии. Сформирован в 1642 г. по указу царя Михаила Фёдоровича из московских стрельцов) и 1-м конно-мусульманским полком – и разбит наголову. Татары (термин, в XIX –начале XX века применявшийся ко всем мусульманским народам Кавказа) взяли при этом восемь знамен. В числе особенно отличившихся были и два юнкера Нижегородского полка Сулханов и Сербинович, «добровольно служившие в татарских полках инструкторами». Обоих Паскевич произвел в офицеры. Причем при этом деле, как писал Пушкин, «Осман-паша, начальствовавший конницей, едва успел спастись»
*
Однако Паскевич понял, что атаковать неприятеля с занятых высот невозможно: турецкий лагерь отделялся от нашего тремя грядами конических высот, между которыми лежали такие глубокие овраги, что артиллерию пришлось бы спускать на канатах. Атака могла стоить нам громадных потерь: неприятель легко «употребил бы в дело свою артиллерию», а наша оставалась бы для отряда «бесполезным бременем».
Между тем наши войска были уверены, что их вот-вот поведут брать неприятельский лагерь, и при каждом появлении главнокомандующего просились в бой. «Многие из вас, – говорил он в своем приказе по корпусу впоследствии, когда «победные лавры» за Саган-луг уже увенчали его голову – просили меня вести испытанное войско этим трудным путем, но я не повел вас оным, щадя кровь вашу. Там мы купили бы победу слишком дорогой ценой, а каждый из вас дорог мне и по заслугам, принесенным отечеству, и по чувствам личной моей к вам признательности».
Нашему отряду оставалось двигаться дальше, в тыл миллидюзского лагеря. Но для этого нужно было сделать «трудное обходное движение, которое могло привести к столкновению на Арзрумской дороге с самим сераскиром». Ситуация усложнялась наши «громадным» обозом, который «нельзя было оставить на месте, не раздробляя войск», а их и без того было недостаточно. Другого варианта, однако, не представлялось, и 18 июня началась подготовка знаменитого флангового марша Паскевича, в два дня уничтожившего 30-тысячную турецкую армию…
Источник: Потто В.А. История 44-го Драгунского Нижегородского полка / сост. В. Потто. - СПб.: типо-лит. Р. Голике, 1892-1908.