«Литература выходит, конечно, из наблюдения людей. Но где больше можно наблюдать, как не в их письмах? Письма — обычны и ничем особенным не блещут», - писатель Андрей Платонович Платонов (Климентов) о своих письмах к жене Марии Кашинцевой.
Тамбов, 1926 год,
[…] С утра, как приехал, до вечера познакомился с Тамбовским начальством. Был на конференции специалистов, а вечером на сессии Губисполкома. Обстановка для работ кошмарная. Склока и интриги страшные. Я увидел совершенно неслыханные вещи. Меня тут уже ждали и великолепно знают и начинают немножко ковырять. (Получает-де «огромную» ставку, московская «знаменитость»)!
[…] Я не преувеличиваю. Те, кто меня здесь поддерживают и знают, собираются уезжать. Мелиоративный штат распущен, есть форменные кретины и доносчики. Хорошие специалисты беспомощны и задерганы. От меня ждут чудес! Попробую поставить работу на здоровые, ясные основания, поведу всех каменной рукой и без всякой пощады. Возможно, что меня слопают... Зав. Губмелиоземом уезжает в Сталинград (Царицын) и зовет меня с собой. Я стараюсь пока быть нейтральным.[…] Город живет старушечьей жизнью, шепчется, неприветлив и т. д. Все утро ходил с комиссионершей и женой Барабанова осматривать комнаты. Нашел за 15 руб., с необходимой мебелью, с отоплением и двумя самоварами. Сегодня после занятий переезжаю туда.
[…] В Тамбове (как говорят в редакции) нет ни одного поэта, ни одного беллетриста! Удивительный город![…] В газете сидят чиновники. Ничего не понимают в литературе. Но постараюсь к ним подобраться, буду писать специальные статьи: стихи и рассказы они не признают. Уверен, что долго не проживу, чудовищно зверская обстановка. Очень мне тут тяжело. Работать (по мелиорации) почти невозможно. Тысячи препятствий самого нелепого характера. Не знаю, что у меня выйдет.
[…] Начал проводить годовой план работ через местные органы. Сопротивление моей системе работ огромное (я требую больших сумм на техперсонал). Если мой план принят не будет — я поставлю вопрос о своем уходе. Работать без техперсонала нельзя, отвечать я не буду за то, что обречено на провал, раз не принимают трезвого плана.
[…] Я с трудом нашел себе новое жилище (там старуха не топила совсем), несмотря на то, что квартир и комнат в Тамбове много. Принимают за большевика и чего-то боятся. Город обывательский, типичная провинция, полная божьих старушек. Мне очень скучно. В ГУЗ отвратительно.
[…] Иногда мне кажется, что у меня нет общественного будущего, а есть будущее, ценное только для меня одного. И все же бессмысленно тяжело — нет никаких горизонтов, одна сухая трудная работа, длинный и глухой «Тамбов».
[…] Да, Тамбов обманул: жить нам стало хуже. Но остаться в Тамбове или уехать обратно, зависит не только от меня. В Тамбове за меня держаться крепко, и что бы я не сделал дурного, меня не прогонят, чего бы я хотел... высшая администрация меня «обожает»: вот, говорят, настоящий хирург, какой нам нужен был. Но я это отметаю, т. к. знаю цену ласки начальства.
Тамбов, 1927 год
[…] Окруженный недобрыми людьми (но работая среди них, понимаешь меня!) я одичал и наслаждаюсь одними своими отвлеченными мыслями. Поездка моя по уездам была тяжела... Скитаясь по захолустьям, я увидел такие грустные вещи, что не верил, что где-то существует роскошная Москва, искусство и проза... Все-таки здесь грустная жизнь, тут стыдно даже маленькое счастье...
[…] Я окончательно и скоро навсегда уезжаю из Тамбова... Здесь дошло до того, что мне делают прямые угрозы.
[…] Служить здесь никак нельзя. Правда на моей стороне, но я один, а моих противников — легион, и все они меж собой кумовья (Тамбов — гоголевская провинция). И это чепуха, но я просто не хочу попусту тратить силы. Я и так их здесь потратил много. Меня, конечно, отсюда ГУЗ пускать не будет. НКЗ будет всячески протестовать и гнать меня обратно. Но я уже решился. Здесь просто опасно служить. Воспользуются каким-нибудь моим случайным техническим промахом и поведут против меня такую кампанию, что погубит меня. Просто задавят грубым количеством.
[…] Сегодня было у меня огромное сражение с противниками дела и здравого смысла. И я, знаешь, услышал такую фразу, обращенную ко мне: «Платонов, тебе это даром не пройдет...»
(По материалам публикации М.А. Платоновой в книге «Государственный житель», Минск, 1990 г.)