Прыжок

Свой последний или как говорят лётчики крайний прыжок с парашютом, я выполнил тридцатого мая 1990 г. Потом госпиталь и моё крещение в Крестовоздвиженском соборе Спасо - Ефросиньевского монастыря в городе Полоцке.

Небо покорить невозможно. Человек покоряет себя, свой страх, свою неуверенность. Человек приходит в этот мир и уходит, а оно было и будет. Психологически сложно сделать первый шаг, когда есть возможность его не делать. Но, преодолев себя, как будто поднимаешься на одну ступеньку выше, тогда душа поёт, и ты стремишься дальше по пути к своей цели. Если же не сделать его – страх закрадывается ещё глубже, и ты остался позади. Страх тебя победил, он укрепил в глубине души неуверенность в себе. Следующая попытка, скорее всего, закончится провалом. И так во всём. Хорошо когда есть рядом наставник опытный и понимающий эту психологию человеческого поведения в критической ситуации. Иногда его слово или действие помогает получить тот первый маленький опыт поверить в себя. Необходимо обязательно закрепить этот опыт в своём сознании и, основываясь на нём идти дальше.

Вспоминаются школьные годы. Многие тогда записались в парашютную секцию при Учебном Авиационном Центре ДОСААФ, но зачислены были только те, кто прошёл медицинскую комиссию, допускающую к прыжкам. Сама система подготовки была поставлена таким образом, что остаться должен был тот, кому это действительно необходимо. За три месяца большая часть желающих постичь эту науку отсеялась. Занятия в Центре, давали возможность каждому понять, сможет ли он дойти до конца. Здесь тщеславию не было места. Поначалу всё интересно, но потом стало скучно и нудно повторять каждый раз одно и, то же. Лекции, зачёты, тренировки в подвесной системе, укладка парашюта, занятия в спортивном и парашютном городке. Для тренировки приземления мы прыгали с вышки. Только это не парашютная вышка. Мы надевали подвесную систему парашюта, которая крепится с помощью роликов к тросам. Эти тросы в наклонном положении натянуты от вышки до земли. Таким образом, мы отрабатывали отделение от самолёта и приземление. Приходилось ощущать себя лошадью, которая работает, а не орлом, который летает.

Наконец – то настал тот день. После пред прыжкового медосмотра нас отправили на аэродром. Оренбургские степи. Конец марта месяца. В лучах восходящего солнца искрится слегка подтаявший со вчерашнего дня снег. По горизонту лёгкая дымка над белым ковром. В этом году снега много, местами выше пояса. Приземление будет мягким. Зима отступать не желает. Морозец слегка пощипывает щёки и нос. Взревел двигатель АН -2, поначалу, как будто кашляя и спотыкаясь, но через несколько мгновений выравнивая и набирая обороты. Это Григорий Иванович, ветеран Центра, ему уже почти шестьдесят. Он летает на самолётах Ан-2 и вертолётах Ми-4 базирующихся на аэродроме. С уважением к нему относятся все лётчики. Мы ещё толком его не знаем, но о его профессионализме уже наслышаны. Именно он сегодня потянет нас в небо. Первый раз в жизни я поднимусь в воздух и первый же раз попробую победить себя. От волнения чаще стучит сердце и схватывает дыхание. В кажущейся аэродромной суете и неразберихе в хаотичном движении лётчиков и техников на самом деле существует свой чёткий порядок.

Поступила команда надеть парашюты и выйти на линию осмотра. Инструктор придирчиво осматривает каждого из нас, дёргает за ремни, проверяет подгонку парашютов, даёт последние указания. От КДП, в нашу сторону скользя на лыжах, подкатывается самолёт, и лихо с рёвом разворачивается, подставляя нам свой левый бок. Группой девять человек, мы бежим (если это можно так назвать, учитывая, что основной парашют весит – 20,5 кг, а запасной – 5,5 кг.) к открытой борттехником двери. Помогая друг другу, втискиваемся в грузовую кабину не очень – то просторную, учитывая такую экипировку. Борттехник нам помогает.

КДП – командно – диспетчерский пункт.

Мы рассаживаемся в очерёдности покидания. Самый тяжёлый покидает самолёт первым, самый лёгкий – последним.

Последними оказались две девчонки из нашей группы. Казалось, снаряжение было тяжелее, чем они сами.

Дверь захлопнулась. Инструктор дал команду пристегнуть карабины вытяжных фал парашютов к тросу, натянутому вдоль грузовой кабины. Самолёт пискнул тормозами и заскользил по укатанной снежной взлётной полосе. Небольшой разбег, и едва качнувшись, он оторвался от земли.

Ан - 2 медленно кругами набирал высоту. Всем хотелось посмотреть на свой город с высоты птичьего полёта, но не всем это удавалось. Непривычная экипировка сковывала движения, мы цеплялись и ненароком толкали друг друга. Никто не обижался, а, только встретившись взглядом, улыбались, мол, извини, и продолжали пытаться хоть краем глаза увидеть землю. Вставать было запрещено. В таком шуме невозможно было расслышать, что тебе говорят, можно было только прочитать по губам или кричать что есть мочи. Похоже, что в таких ситуациях, возникает какой – то стадный инстинкт. Сначала смотрели в иллюминатор, потом взгляды поползли дальше, ощупывая кабину изнутри, остановились на высотомере, стрелка которого медленно двигалась, отсчитывая десятки и сотни метров. 700… 800… 900… Каждый почти – что по очереди показывал пальцем на высотомер, делясь с соседом своими впечатлениями. Потом какое–то время сидели молча, думая о своём. Инструктор расположился в самом хвосте самолёта. Он наблюдал за нами, задерживая свой взгляд то на одном, то на другом, как будто искал что-то понятное только ему.

Заревела сирена, и одновременно с ней загорелось красное табло. Несмотря на шум в кабине мы вздрогнули от неожиданности. Спокойным остался только он, инструктор. Он поднялся, открыл дверь, жестом подал команду встать и приготовиться к прыжку. Ветер, ворвавшийся в кабину, гулял как хозяин, пытаясь нагнать на нас страх и неуверенность. Внизу в километре земля. Самолёт покачивается. Сейчас каждому из нас предстоит самостоятельно сделать шаг в пропасть. Один только шаг. Вперёд или назад? Остаться тем, кем был или оказаться на ступеньку выше? Остаться – значит струсить. Девушке ещё простительно, а если струсил парень? Как он будет чувствовать себя потом, на земле?

Инструктор смотрит в глаза каждому, мы отвечаем тем же. То, что ему нужно, он успел уловить. Как говорится, опыт не пропьёшь.

Вновь завыла сирена, но загорелось уже зелёное табло.

- Первый пошёл, - кричит он, хлопая по плечу шагающего за борт.

Ушёл один. Второй, третий… Но вот очередной парнишка вцепился за поручень и, ни с места, кричит: - Не могу – у – у. Страх одолел его, сковал движения. Он уже ничего не может сделать с собой. Страх его победил. Он сам не прыгает и задерживает других. Оторвать от поручня его невозможно. Летят секунды, остальные просто могут не попасть в расчетное место приземления.

-Не можешь?

-Н-н-нет, - с отпечатком безысходности на лице отвечает он.

-Тогда отходи, - орёт инструктор.

Тот отцепляется от поручня, делает шаг в сторону и … в следующий же момент от профессионального удара вылетает из самолёта как пробка.

приближаешься к ней, а она летит на тебя. Чтобы избежать неприятностей во время приземления, ноги необходимо держать вместе слегка напряжёнными, и не стараться удержаться на ногах.

Прыгнули все, и даже девчонки. Я тоже почувствовал на своём плече руку инструктора. Это был не удар, не толчок. Это было благословение, если так можно выразиться. Оно не давало сделать шаг назад. Оно говорило – только вперёд, только поверь в себя. Это была рука помощи, протянутая так жёстко каждому из нас. На секундную слабость паренька никто не обращал внимания. Каждый из нас был в диком восторге от выполненного прыжка. Любой мог оказаться на его месте, если бы инструктор не благословил.

После покидания самолёта меня мотало во все стороны, пока не открылся основной купол. Дальше, - как учили.

Восторгу не было предела. Я кричал. Меня переполняли такие чувства, что объяснению это не поддаётся. В своём восторге я был не одинок. Под куполами, снижающимися сверху и снизу от меня, я слышал такой же крик. Это был крик победы над собой.

Работа лётчика относится к особым условиям службы. Год засчитывается за два. При этом необходимо налетать определённое количество часов в год и выполнить два плановых прыжка с парашютом. Служба службой, но каждый понимает, меньше прыгаешь – дольше летаешь. Со временем желание получить очередную дозу адреналина уменьшается, а риск получить травму увеличивается. С годами молодецкая удаль понемногу утихает, а адреналина хватает и при выполнении полётов. Мне нравились прыжки с парашютом. До поступления в лётное училище я прыгал при УАЦ ДОСААФ, но после травмы, летая уже в полку, оставил это занятие, похоже, навсегда. Нет, не из-за страха, и не из-за приказа командира эскадрильи подполковника Алёхина М. Н. Тогда, после моего неудачного приземления, он произнёс: - « Если ещё раз увижу тебя с парашютом, я тебе его на уши надену. Понял?».

Получалось так, что во время очередных плановых прыжков я или отсутствовал (отпуск, наряд, командировка), или сам участвовал в выброске лётчиков или десантников.

Тот день, и события, последовавшие за ним, запомнились на всю жизнь. Ранним майским утром наша эскадрилья прибыла на аэродром. Каждому предстояло выполнить по два прыжка. Площадка находилась километрах в пятнадцати западнее точки. Не раз мы и сами выбрасывали на неё десант. Это было небольшое поле в виде неправильного прямоугольника, ограниченное с одной стороны асфальтовой дорогой, а с трёх других болотистым лесом. Как мы не старались, первые, и крайние бойцы всё-таки приземлялись на деревья. Никто не жаловался. Оказалось, десантники лёгких путей не ищут, им это даже понравилось.

-Ничего, пусть учатся, в бою легче будет, - говорил нам капитан, командир разведроты.

Но лётчики не десантники и особого желания повиснуть на дереве не испытывали, поэтому, было приказано брать на борт по десять человек. Вот мы и на борту МИ-8. Привычный шум внутри грузовой кабины, покачивает и трясёт. Кто-то из лётчиков травит анекдоты, надрывая голосовые связки, кто-то умудряется играть в нарды, бросая поочерёдно кубики. (Каждый уважающиё себя борттехник имеет на борту нарды).

Заревела сирена и одновременно с нею загорелся красный фонарь. Инструктор ПДС показал жестом всем встать. Он открыл сдвижную дверь, ветер, ворвавшийся в кабину, ударил в лицо. Моим желанием было щегольнуть перед сослуживцами, ведь за плечами не один десяток прыжков, поэтому я и занял это место у самой двери, чтобы быть первым.

ПДС – Парашютно – Десантная Служба.

Никто такого желания не испытывал, а меня как будто чёрт дёрнул, выпендриться захотелось. Я выглянул за борт. Под нами площадка, посадочное «Т», выложенное полотнищами, транспортная и санитарная машины. Чуть в стороне, «колдун» в красно-белую полоску конусообразный рукав, он показывает направление ветра.

Вторично заревела сирена, и загорелся зелёный фонарь. Выпускающий подал команду, - Первый пошёл! Я оттолкнулся от проёма двери, прогнулся, стараясь лечь на встречный поток ветра, и успел помахать ребятам рукой. Несколько секунд свободного падения, затем рывок, и я плавно снижаюсь.

Майское утро, так красиво кругом. Солнце, безоблачное небо, дымка, до самого горизонта зелёным бугристым ковром простирается его величество лес. И лишь на небольших его плешинах-полянках повсюду разбросаны маленькие деревеньки, как будто попросившие для себя временного пристанища. Казалось бы не так далеко от земли, а такая удивительная тишина. Отчетливо громко слышится песня жаворонка. Почему? Да потому, что мы с ним на одной высоте! Всё это другой мир, или просто смотришь на него по иному, под непривычным углом.

Чуть выше меня снижаются такие же грязно-белого цвета купола, вытянувшиеся один за другим в неправильную цепочку. Под ними фигурки лётчиков. Слышно и то, как они перекрикиваются между собой. С большой высоты кажется, что земля приближается медленно, но метров с тридцати не ты Выполнял я всё как всегда, а попался, казалось бы, на ерунде, поскользнулся на мокрой траве, ноги ушли вперёд, и всей своей массой я приземлился на пятую точку. Это за то, что возомнил из себя крутого, небо такого не прощает. Не надо выставлять себя лучше других.

Боль пронзила весь позвоночник, отозвалась шумом в голове. В глазах замаячило множество мелких белых точек. Лежал я, скорее - всего, недолго, иначе за мной послали бы санитарную машину. Казалось, меня кто-то тянет, но это был парашют. Ветром его поднимало с земли, он частично наполнялся воздухом и тянул меня, как бы напоминая, что пора вставать. Лёжа на спине, я отсоединил запасной парашют, стащил его с груди. Откинул фиксатор центрального замка, и нажал клавиши. Из замка выскочили защёлки ножных обхватов подвесной системы и правого плечевого, от него освободиться удалось. Левый плечевой обхват жёстко связан с ранцем парашюта, и лёжа на спине стянуть его никак не получалось. Сразу встать я не мог. Было ощущение, что отнялись ноги, затылок трещал от боли, спину как будто переломили пополам. Работали только руки. Поэтому пришлось повернуться на живот. С трудом это удалось. Освободившись от ранца, я потянул нижние стропы парашюта, чтобы загасить купол, который наполняясь воздухом, продолжал меня тащить. Сначала я встал на четвереньки, затем упираясь руками, выпрямил спину, и уже из положения сидя на коленях, я потихоньку встал сначала на одну ногу, потом на другую. Меня качало из стороны в сторону. С трудом я собрал парашют. Стропы увязал бесконечной петлёй, и вместе с ранцем и куполом затолкал в парашютную сумку. Как же теперь ее взгромоздить на спину? Весит – то она двадцать с половиной килограммов. Я наклонился, поочередно просунув руки в лямки, перекинул сумку через голову. За это пришлось заплатить резкой болью где – то в середине позвоночника. Затем я поднял запасной парашют и, наклонившись вперед, поплелся к месту сбора.

Оказалось не близко, метров четыреста. Я потихоньку ковылял, не решаясь освободиться от своей ноши и отдохнуть. Поднять ее я бы уже не смог. Наконец я доплелся. Кто-то из бойцов помог мне закинуть парашют в кузов УРАЛа.

- Что, Серега, неудачно приземлился? – спросил майор Сущенко, руководитель полетов на площадке.

-Да, Агафыч, - стараясь не хромать, отвечал я. Было досадно, имея тридцать шесть прыжков, так глупо вляпаться.

- Бывает, а я думаю, что это ты долго там ковыряешься? Ладно, не мучайся, садись ко мне в машину.

В машину я сел, а вот выйти из нее уже не мог. Меня привезли к подъезду дома и на руках занесли в квартиру. Спал я плохо, при попытке повернуться во сне, я просыпался от пронизывающей боли. Если нужно было встать, я сползал на пол, вставал на четвереньки, а уже потом, постепенно, в вертикальное положение.

Через пару дней(!) из санчасти пришла машина, и меня отправили в госпиталь. Как оказалось, не меня одного. В кабине находились еще несколько бойцов из батальона обеспечения и начальник медицинской службы полка майор Осинцев. Это было плановая поездка, которую выполняли по необходимости раза два в неделю. Нас повезли в город Полоцк, что в двадцати километрах от воинской части. В госпитале мне сделали снимок позвоночника, оказалось: перелом копчика.

- Полежите у нас десять дней, - заявил хирург.

- Доктор, а какой курс лечения будет мне назначен? – поинтересовался я на всякий случай.

- Гипс на это место не наложишь. Вам нужен покой, поэтому просто отлежитесь у нас.

- Ну, в таком случае я могу и дома отлежаться.

- Если согласуете с вашим начальником медслужбы, то - пожалуйста, - равнодушно заявил он.

В госпитале, ничего обезболивающего мне не сделали. Кроме перелома, было ещё смещение грудного и шейного отдела позвоночника и искривление тазобедренного сустава. Об этом я узнал только через четырнадцать лет в Москве на приеме у мануального терапевта, будучи на пенсии. По горячим следам в госпитале моей персоне должного внимания не уделили, поэтому сразу и не заметили. Не заметили и потом.

В развальные девяностые годы так же было не до меня нашей медицине при таком подходе к человеку вообще, а в частности к офицеру – летчику, хотя мы, как и полагается, проходили медкомиссию два раза в год. Это сейчас я думаю об этом, раньше таких мыслей не было.

Начальник медслужбы дал мне освобождение от полетов, выписал какие-то таблетки и больше месяца я сидел дома. Боли не прекращались. Спать толком я не мог.

Я просил отправить меня в Окружной госпиталь в Минск, но для этого как оказалось, нужно заказывать место. Это будет не скоро, нужно ждать. Да и зачем из-за ерунды поднимать шум. Приземлился на заднее место, это же смешно. Ничего, посидишь, месяц дома, итак пройдёт. В гражданском медицинском учреждении требуют паспорт, с пропиской. У офицера паспорта нет, есть удостоверение личности. Там со мной даже разговаривать не станут, а предложат обратиться в свою санчасть или госпиталь. Частных клиник в то время не было, а если бы и были, то откуда взять такие деньги. Да и кто я, в сравнении с теми, кто в этом когда-то действительно нуждался. Хотя бы с теми, кто получил свою дозу радиации в Чернобыле.

Через шесть лет меня списали с лётной работы по сердцу. Как смещение позвонков влияет на сердце, мне довелось узнать не сразу.

Майор Жуков был командиром экипажа на МИ-26. В 1986 году, четвёртая эскадрилья участвовала, как это модно говорить, в ликвидации последствий аварии на чернобыльской АЭС. Проще сказать, они гасили сам реактор, зависая над ним. Надо это просто представить. Прошло несколько лет. Майор Жуков уволился из рядов Вооружённых Сил по выслуге лет, а через полтора года сказались последствия Чернобыля, сделавшие своё дело. Его родственники и сослуживцы несколько месяцев обивали пороги различных инстанций, чтобы он был направлен в Окружной госпиталь на обследование и лечение. Об этом я мог и не узнать, если не дежурил бы по санрейсу.

К вертолёту подъехал санитарный УАЗик. Из него вытащили носилки и опустили на бетонку аэродрома. На носилках лежал майор Жуков. Тело было неподвижным. Говорить он не мог. Запомнились его глаза. Казалось живыми остались только его глаза! Лицо как будто окаменевшее, а по щекам катятся крупные слёзы. Говорил он только глазами. Он благодарил за всё и одновременно со всеми прощался. Какое-то время его друзья-однополчане стояли молча, жена плакала. Последняя надежда – это госпиталь. Если бы всё это организовали на месяц раньше, может быть последствия были бы не такими тяжёлыми.

Уже через час мы доставили майора Жукова в Минск. Прошло несколько дней. У подъезда своего дома я встретил группу офицеров нашего полка. Все в парадной форме.

-Что за праздник? - поинтересовался я.

- Майора Жукова вы отвозили в Минск? – спросил майор Шерер, штурман полка.

- Мы,- удивлённо ответил я.

- Он умер, сегодня похороны.

Ему было сорок два года. Все из них, не считая детских и школьных, были отданы армии.

От прибывших из Чернобыля вертолетов уровень радиации на стоянке четвертой эскадрильи повысился в несколько раз. И только спустя несколько лет, перед развалом Союза, они были отогнаны своим ходом (!) в Чернобыль и там захоронены в специально вырытых для них саркофагах.

В один прекрасный день, по совету знакомых, я поехал к бабке-целительнице, которая проживала в небольшой деревеньке в окрестностях города Полоцка. Бабулька добродушно меня встретила, выслушала, уложила на лавку, прощупала позвоночник, пыталась что-то сделать. Потом села на стул и спросила:

- Сынок, а ты крещеный?

- Нет, ответил я, - а это имеет какое-то значение?

- Конечно, имеет, ведь при крещении отпускаются все грехи и неотступно следует за тобою твой Ангел-Храниетль. Так что поезжай в город, в церковь, поговори с батюшкой и покрестись. Тогда дело пойдет на поправку, вот увидишь.

Она с такой любовью и лаской это говорила, желая только добра, что не поверить и не согласиться было невозможно. От общения с ней стало легче.

Крестился я в Крестовоздвиженском соборе Спасо - Ефросиньевского монастыря в городе Полоцке.

Для меня было открытием, что действительно, приняв крещение, я почувствовал себя легко, домой добрался не чувствуя боли и плюс ко всему, эту первую ночь спал спокойно. Случайно ничего не происходит. Все эти обстоятельства вели меня к крещению.

Сентябрь 2010 г.