В юности я была послушной дочерью мамы и любимой внучкой бабушки: училась на «4» и «5», носила вязаные вещи, всегда доедала тарелку борща и не гуляла допоздна. Каждое утро мама заплетала мне тугие косички и отправляла в школу, в течение дня несколько раз звонила, чтобы удостовериться, что всё в порядке, а вечером контролировала выполнение домашнего задания. Если я вдруг опаздывала домой или не брала трубку, она встречала меня холодно и подолгу игнорировала, пока я не заглажу свою вину чередой «пятёрок» или не получу личную похвалу от учителя.
Так продолжалось вплоть до семнадцати лет. Мама отправила меня учиться в Новосибирск на врача, и с тех пор в моей голове что-то перемкнуло: поселившись в общежитии с другими девочками, я стала быстро перенимать их привычки, манеру поведения и стиль в одежде. Кроме того, я научилась искусно врать, чтобы мама не приняла решение забрать меня из общежития: заводила по две страницы в соцсетях, делала фотографии в другой одежде и разговаривала с ней по телефону тем же робким голосом, каким всегда говорила в те времена, когда училась в школе. Приезжая домой на Новый год, я мастерски отыгрывала свою роль пай-девочки.
Была лишь одна вещь, которая отличала меня от остальных ровесниц: я опасалась общаться с мужчинами и ходить с ними на свидания. Первый парень у меня появился на третьем курсе, и после нашей первой ночи вместе я почувствовала себя ужасно грязной. Он не понял, что произошло, и почему на следующий день я вела себя так холодно, а я не могла найти в себе силы объяснить. Спустя неделю мы расстались, и до самого окончания университета у меня больше ни разу не было отношений.
Ощущение полной свободы пришло тогда, когда я устроилась на работу и стала снимать квартиру вместе со своей подругой. Я стала ярко краситься и более откровенно одеваться, часто даже шила себе одежду сама. В 23 года я покрасила волосы в ярко-розовый цвет и собрала целую коллекцию цветных линз, париков и модных ошейников. Люди стали оглядываться на меня на улице, осуждающе перешёптываться и украдкой улыбаться.
На одной вечеринке, посвящённой самодельным костюмам и ярким образам, я познакомилась с Глебом. Поначалу я воспринимала его как друга и делала вид, что не замечаю знаков внимания, но однажды он позвонил мне и сказал:
– Диана, в эту субботу играем в настолки. Ты не забыла?
– Конечно нет, – ответила я, ловя на себе осуждающие взгляды коллег, при которых я частенько болтала по телефону в рабочее время. – Это мой единственный шанс хоть как-то развлечься на этой неделе! Забудешь о таком…
– А потом я хотел бы пригласить тебя на свидание, – продолжил он максимально прямо, не оставив мне шанса состроить из себя дурочку. – Ты согласна?
– Мне надо подумать, – ответила я, стараясь не выдать свою растерянность. – Созвонимся ещё раз вечером, хорошо? Мне неудобно разговаривать.
Мои коллеги ехидно хихикнули, но ничего не сказали. Ещё ни разу в жизни я никому не говорила, что звонки отвлекают меня от работы, но на этот раз пришлось сделать стратегическое отступление. Мне было страшно ходить на свидания, хоть глядя на меня никто и не мог предположить, что я настолько неопытна в любовных делах. Большинство парней считали, что я слишком заносчивая или просто глуповатая, поэтому их знаки внимания оставались незамеченными.
Свидание прошло на удивление хорошо: мы с Глебом обошли сразу несколько заведений, где он предложил заказать всё, что мне захочется. Поначалу я вела себя зажато, но ближе к концу вечера раскрепостилась и даже исполнила песню в караоке-баре. Правда, всё это время я вела себя так, будто мы с Глебом просто старые друзья, и как только он попытался поцеловать меня в завершение нашей прогулки, я машинально отпрянула. Он нахмурился и спросил:
– Скажи честно, я тебе не нравлюсь?
Кажется, в этот момент я вся покраснела, что совсем не шло девушке, которой восемнадцать исполнилось уже больше пяти лет назад.
– Очень даже нравишься.
– Тогда в чём дело? – недоумевал он. – У тебя уже кто-то есть, но ты не знаешь, как об этом сказать?
– Я боюсь мужчин, – призналась я.
Некоторое время мы стояли молча, а потом Глеб вдруг начал смеяться. Я смутилась ещё больше.
– Что в этом такого смешного?
– Прости! – он вдруг снова стал серьёзным. – Просто я и представить не мог, что у тебя могут быть подобные проблемы.
Потом Глеб пообещал, что будет со мной предельно осторожен, и мы назначили дату второго свидания. Вскоре мы официально объявили всем нашим общим знакомым, что стали парой, и стали повсюду появляться вместе. Благодаря чуткости Глеба все мои страхи значительно уменьшились, а некоторые и вовсе бесследно пропали.
Но однажды случилось кое-что, к чему я не была готова. Мы с Глебом ужинали, и вдруг он сказал:
– Было бы здорово познакомить тебя с моей мамой.
Я напряглась.
– Почему тебе кажется, что это было бы здорово? А вдруг я ей не понравлюсь?
– Понравишься, – безапелляционно возразил он. – Она совсем не злая, вот увидишь. Живёт на даче, а там сейчас просто прекрасно. Я приезжаю к ней сам каждый месяц, но в этот раз было бы здорово поехать вместе с тобой.
Эти слова немного успокоили меня, и я даже не стала предпринимать никаких мер, чтобы выглядеть «приличнее»: не смывала краску с волос, не стремилась собрать образ пай-девочки и даже не стала закрывать свои татуировки. Правда, как только мы приехали к Нине Юрьевне и вышли из машины, я почти моментально пожалела обо всём этом. Глаза женщины изумлённо расширились, она смерила меня взглядом и не стала даже идти к нам навстречу – напротив, спряталась обратно в дом.
Мне уже совершенно не хотелось ни с кем знакомиться, но деваться было некуда. Мы с Глебом зашли в дом, он обнял мать и сказал:
– Мама, это Диана. Мы с ней встречаемся.
– Но она же безобразная! – воскликнула та, совсем забыв о вежливости и чувстве такта. – Неужели у вас в городе совсем не осталось приличных девочек?
В таком тоне прошло знакомство с матерью Глеба. Я старалась молчать, невольно задумавшись о том, чтобы пересмотреть наши отношения. От обиды мне хотелось плакать.
На следующее утро я проснулось раньше, чем обычно, и чувствовала себя бодрой – наверное, так повлиял местный свежий воздух. Нина Юрьевна уже готовила завтрак, и я нехотя, но всё же вызвалась помочь ей. Она хмыкнула и сухо дала мне указания, что достать и нарезать, а потом мы долго молчали, занимаясь каждая своим делом.
Разговор начала Нина Юрьевна:
– Вот у нас раньше как было: носили платьица, заплетали косички, учились хорошо. Считали, что это самое важное. А теперь... эх, никому мозги не нужны. Все только патлы красят да пятыми точками крутят.
– Я тоже хорошо училась, – ответила я, подавляя злость. – И в школе, и в университете. Тоже косички носила, красиво писала, маме пыталась угодить. Не дружила с теми, кто ей не понравится.
– Что же потом произошло?
– Поумнела.
Нина Юрьевна перестала работать и подняла глаза на меня. Я осторожно встретила её взгляд, не прекращая нарезать овощи, и внезапно увидела, как на лице её зарождается тёплая улыбка.
– Быстрее режь давай, – уже не так строго распорядилась она. – Ишь, поумнела она. Мы в молодости так перед старшими не выпендривались.
Я почувствовала, как тяжесть в груди отпускает. Судя по всему, мать Глеба вовсе не ненавидела меня, а просто была чересчур прямолинейна и любила поворчать. Почувствовав себя свободнее, я начала подробно рассказывать ей о детстве, вспоминая маму и бабушку. В какой-то момент Нина Юрьевна даже посочувствовала мне, сказав, что она своего Глеба всегда баловала и ни разу не наказывала за оценки.
– Двоечником был ещё тем, – призналась она. – А если уж говорить о помощи в хозяйстве, то он до пятнадцати лет картошку чистить не умел. Какая тут помощь? Сильно с мужем обрадовались, что мальчик родился, вот и избаловали.
Когда проснулся Глеб, мы уже оживлённо болтали, а на столе стоял свеже-приготовленный ужин. К моему удивлению, у нас с Ниной Юрьевной нашлось множество общих тем: к примеру, в молодости она тоже любила шить себе разные необычные костюмы, и из-за них вся деревня считала её странной девушкой. Её мать заставляла её прилежно учиться, а потом точно так же, как и моя, выбрала для неё специальность по своему желанию. Мы настолько прониклись историями друг друга, что обменялись номерами и пообещали друг другу созваниваться.
Спустя полгода мы с Глебом поженились. Когда он говорил свою клятву, я видела, как Нина Юрьевна смахнула слезу, а после церемонии она подошла ко мне и шепнула, что волосы-то всё равно лучше перекрасить в нормальный цвет. Я только посмеялась, точно зная, что теперь она примет меня любую.