Из воспоминаний вольноопределяющегося минского пехотного полка С. Соболева (русско-турецкая война 1877-1878)
Далее разговор зашел о предстоящей переправе. Лица невольно у всех приняли серьезное, озабоченное выражение; предполагали, толковали, выставляли все выгоды как нашего, так и турецкого положения, и проч., но пришли все-таки к тому заключению, что наше положение не в пример хуже и невыгоднее, чем турецкое, а, впрочем, один Бог знает, чья возьмет.
Выйдя из города (здесь Зимница, Румыния), нам предстояло пройти большую равнину, отделявшую город от Дуная. Стало светло. Мы двигались скорым шагом. Издали доносились ружейные выстрелы на переправе; мы удвоили шаг.
Вдруг раздался гул пушечного выстрела и вслед за этим, в то время как мы проходила чрез какой-то мостик, перекинутый чрез ручей, граната со свистом пролетела у нас над головами и врезалась неподалеку в грязь, ее не разорвало; многие набожно перекрестились; но не успели мы сделать еще несколько шагов, как вторая граната хватила в самую середину роты и разорвалась - пять человек осталось тут же, на месте, два убитыми наповал, трое ранеными; их куда-то оттащили в сторону.
Кровь это ужасная вещь, при виде крови человек буквально шалеет, и мы ошалели. Я не помню, как мы дошли до самого берега, где была переправа. Под частыми выстрелами легли все на берегу, в ожидании очереди садиться на суда. Стало совершенно светло, и мы ясно могли видеть весь турецкий берег; наши переправлялись на понтонах, многие были уже на том берегу и бой кипел. В нас и в переправляющихся на понтонах сыпались гранаты.
Мы лежали под выстрелами, как на угольях, ожидая ежесекундно, что вот-вот попадет граната и вырвет несколько человек. Вблизи разорвалась одна граната, убила двоих, потом другая, там третья. Одна граната ударила в середину лошадей, которых держал казак, лошади шарахнулись и разбежались, казака же я увидел вверх ногами летевшего в канаву; две гранаты почти одновременно, вдруг, хватили по соседству, вправо от нас, где стояла наша артиллерия, раздались стоны и на носилках потащили обезображенные трупы.
Лежали мы, таким образом, на берегу не помню, сколько времени, но оно показалось вечностью. Каждый лежал, не смея пошевельнуться, сдерживая дыхание, и следил лихорадочно за всяким показывавшимся на том берегу клубом дыма, означавшим выстрел. Страху я лично никакого не испытывал (17 лет), а какое-то оцепенение: неопределенное состояние всего существа, мне как-то не верилось в возможность быть убитым, на меня нашло какое-то хладнокровие.
Сидя в небольшом углублении, вместе с нашим офицером подпоручиком О., я ел яйца и говядину, вынимая всё это из сумки. О. в это время потягивал исправно из висевшей у него фляги. Вдруг к нам подбежал какой-то генерал и приказал немедленно садиться на суда.
Мы отправились. Когда мы дошли до кустов, где происходила посадка, в нас хватила граната, матрос и еще двое повалились; мы засуетились и кое как поспешно стали садиться в понтон. Все перекрестились. Отчалили от берега; но не успели отъехать от него и пяти саженей, как на то самое место, где мы только что толпились, упала граната и разворотила весь куст.
Те чувства, которая испытал я при переправе через Дунай, описать очень трудно, тем более что их хорошо и не упомню. Помнится только, что я ругал турок на чем свет стоит во всё время переправы, хотя меня и останавливал унтер-офицер Тиханов и другие, говоря, что меня первого убьет за это, приводя даже какие-то примеры.
Как мы переправились и как приблизились к берегу объяснить не могу хорошенько, главным образом взоры всех устремлялись на турецкую батарею, откуда то и дело летали гранаты. Во время переправы в нас не попало ни одной гранаты, хотя по близости и хватила одна в соседний понтон и разворотила его; минута была ужасная, всё пошло ко дну, спаслось два или три человека, не более.
Весь ужас нашего положения рисовался нам теперь яснее, еще одна меткая граната и мы сделаемся добычею волн; спасение было немыслимо, мы находились на середине реки. Лица у всех были бледны, как полотно, не слышалось ни единого слова, гробовое молчание нарушалось только порывистым всплеском наших весел, которыми усердно работали матросы.
Мы все более и более приближались к берегу, наконец, до него оставалось несколько саженей и мы все, чуть не по горло в воде, повыскакивали и добрались до суши. Тут все вздохнули свободнее.
На Дунае строился на понтонах мост, немного правее от места высадки войск, ближе к Систову. На третий день он был совершенно готов и по нему день и ночь потянулись наши войска всех родов оружия, а также обозы, фуры и т. д.
На другой же день после переправы прибыл в Систов Государь Император (Александр II). Войска выстроились шпалерами по дороге к Систову, провожая его громкими криками ура. Государь объехал все войска и благодарил тех, которые участвовали в переправе.
Потрясения этих дней не прошли даром. Ночью произошла страшная, непонятная тревога от самых пустых причин и, собственно говоря, имевшая характер какого-то нервного настроения всех войск. Дело было так: мы стояли в садах, между виноградниками, а не в палатках; разместились кто как попало; на ночь все одевались по-походному: шинели в рукава, с подсумками; одним словом, вполне готовыми, при первой тревоге, вступить в бой; ранцы клались вместо подушек под головы, ружья стояли у всякого по близости, под рукою, где-нибудь прислоненными в дереву.
По обыкновению, после вечерней переклички и молитвы, все заваливались спать. Часов до одиннадцати шли разговоры и рассказы; наконец, всё понемногу смолкало и погружалось в крепкий сон. Часовой ходил по намеченному пространству, зорко глядя по сторонам.
В этот вечер все улеглись тем же порядком; ночь, как на грех, была темная; луна всходила очень поздно. Я тоже, как и все, улегся совсем одетый, прислонив голову к вьючному седлу, за которое была привязана чья-то лошадь. Я лежал на спине, заложив руки под голову, размышляя о минувшем дне, и, наконец, заснул.
Вдруг я проснулся от сильного толчка и страшного крика кругом; ошеломленный этим, вскочил я на ноги, схватил первое попавшееся мне в руки ружье, все еще не понимая, что такое происходит вокруг меня. Сотни голосов кричали "ура", мечась во все стороны, как угорелые, и, хватая в руки что ни попало; один солдат возле меня схватил палку и, неистово размахивая ею во все стороны, орал во все горло что-то непонятное.
Нескольким выскочившим офицерам удалось кое-как успокоить солдат. Что такое произошло? Все ничего не понимали и недоумевали в чем дело. Дело, наконец, разъяснилось.
Стоявший на часах солдат объяснил, что он услышал где-то крик "ура", произведенный, может быть, кем-нибудь во сне, и этого было достаточно: как по волшебству, вдруг этот крик подхватили вскочившие спросонья и ничего не понимающие солдаты, по всей вероятности, думая, что вся турецкая армия напала на нас.
Эта тревога не прошла, однако, же, благополучно; многие за нее поплатились. Полкового нашего доктора, выскочившего на страшный шум из своей палатки в одном белье и, к несчастью, в турецкой феске на голове, которую он надел на ночь от холоду, один солдат пырнул штыком, воображая, что колет турка. Насилу доктор мог, наконец, объяснить, закричав из всех сил, что он свой - русский, а не турок, но все-таки ему штыком повредили сильно ногу.
Каждую ночь кругом Систова выставлялась цепь от стоящих здесь частей, и нашему полку пришлось заступить на ночь в цепь. После сумерек мы двинулись за город в назначенное место. Пройдя верст пять, мы расположились в сторожевую цепь; это было на третий или четвертый день после переправы.роде нашей. Впрочем, "такие" тревоги у нас впоследствии не повторялись.
Я был единственный из вольноопределяющихся всей нашей дивизии, получивший крест (за переправу); зависть в остальных моих товарищах была страшная. Рота меня с радостью встретила и поздравила; качали меня чуть не до обмороков. То был день полнейшего для меня торжества. С блестящими крестиками на груди, мы все, георгиевские кавалеры, по получении их, отправились в город; на нас с завистью посматривали встречающиеся. Весь этот день я буквально был сам не свой.
Каждую ночь кругом Систова выставлялась цепь, от стоящих здесь частей, и нашему полку пришлось заступить на ночь в цепь; это было на третий или четвертый день после переправы. Хотя нападения турок было и трудно ожидать, но все-таки, стоя в цепи в темную ночь, как-то невольно мороз пробегал по коже при первом шелесте.
Я простоял свою смену и улегся на мягкой траве, предполагая заснуть несколько часов. Вдруг, через несколько минут после моей смены, послышался невдалеке на посту чей-то громкий оклик "кто идет", затем вторичный, еще громче, и, наконец, третий и последний, за ним последовал выстрел. Все в главном карауле всполошились, большая часть людей не спала и повскакала с мест, схватив ружья, ежеминутно ожидая, что вот-вот пойдет перестрелка.
"Турки лезут! недаром тревога!" Но прошла минута, другая, ничего не видать и не слыхать; посланный патруль вернулся и объявил в главном карауле, что турецкие лазутчики подкрадываются к цепи. "Сами слышали явственно, да и стрелявший солдат Пивненко даром шуму не подымет".
Тотчас же была послана часть солдат от главного караула хорошенько расследовать, как и что произошло; не успели они отойти несколько шагов, как вдруг с другой стороны раздались выстрелы - один, другой, третий и т. д. "Ну, подумали мы, - формальное нападение" и все встали в полной готовности отстаивать позицию.
Но вдруг все сразу прекратилось. Прошло несколько минут, все тихо; потом слышим легкий шум, говор голосов и смех; появляется снова патруль и старший с улыбкой докладывает о случившемся.
Оказалось, что, стоя на часах, Пивненко первый услыхал неподалеку близ себя, что кто-то, стараясь, как ему показалось, "потише подлезть к цепи", стал, как бы от усталости уже совсем близко тяжело дышать, когда же он окликнул, то тот притаился; после третьего безответного оклика, Пивненко выстрелил и в ту же минуту, как ему показалось, от него бросились несколько турок в сторону.
На деле же оказалось, что всю эту тревогу наделала какая-то бесприютная корова, которая, подойдя близко к цепи ночью, при возбужденном состоянии каждого, в темноте была принята за подползавших турок; после первого выстрела она перепугалась и пустилась прочь от Пивненко вдоль цепи, где, перепугав других часовых, была, наконец, кем-то из солдат нечаянно убита.
Такие недоразумения не раз случались в дальнейшей нашей военной жизни.