В фольк-хистори, а во многом и в историографии, распространено мнение о том, что те или иные русские князья — чаще всего в этом обвиняют Александра Невского или его потомков, московских князей — возвысились за счет коллаборационизма с Золотой Ордой (улусом Джучи в составе Монгольской империи); то же утверждение, только со знаком «плюс», транслируют «евразийцы», сторонники теории «русско-ордынского симбиоза».
В действительности наиболее успешные правители Северо-Восточной Руси — московские князья и их тверские соперники — проводили по отношению к Золотой Орде прагматичную политику, направленную исключительно на извлечение политических дивидендов; сотрудничая с татарами при необходимости для ослабления своих политических противников, и московские, и тверские князья в то же время могли по тем или иным вопросам идти против воли хана, подготавливая в перспективе почву для ликвидации ордынского господства над русскими землями как такового.
Напротив, судьба тех русских княжеств, правители которых проводили угодническую политику по отношению к ордынским ханам, в исторической перспективе оказалась незавидной. Обратимся к классической работе А.Н. Насонова «Монголы и Русь», описывающей особенности ордынской политики по отношению к русским землям:
«Начиная с 60—70 гг. XIII в., как мы наблюдаем, ростовских князей ставят в совершенно исключительное положение; на них направляется усиленное внимание Орды. Прежде всего мы видим, что, начиная с 60-х гг. XIII в., в Волжскую Орду из Северо-восточной России приезжают почти исключительно князья ростовские, да и верный союзник князь Андрей Городецкий. О поездках последних мы имеем следующие данные. Под 1268 г. Симеоновская летопись сообщает, что Глеб Василькович Ростовский приехал «ис Татар», причем умалчивает об его отъезде. Случайно узнаем, что в 1271 г., во время похорон вдовы Василька, Глеб был в Орде: «а Глѣбу тогда сущу в Татарѣхъ (Симеон, л.), что в 1277 г. ходил в Орду князь Борис «с княгинею и с дѣтми». Глеб Ростовский с сыном Михаилом, князь Федор Ростиславович и Андрей Городецкий и что князь Борис разболелся в Орде и там умер; наконец, что в 1278 г. князь Глеб Василькович послал «въ Татары» Михаила Глебовича «съ сватомъ своим Феодором Ростиславичем» (Симеон, л). В дальнейшем летопись сообщает, что в 1289 г. Константин Борисович Ростовский (Акад. л. — сп. Коек. дух. акад.), а также Дмитрий Борисович Угличский ходили в Орду к дарю «и с женами своими; царь же держаше их во чти» (Никои, л.); что в 1293 г. в Орду поехали Константин Борисович, Дмитрий Борисович, Иван Дмитриевич, Михаил Глебович, Федор Ростиславович, Андрей Городецкий и епископ Тарасий Ростовский (Никон., Акад. лл.), что в том же году Михаил Глебович скончался в Орде «и принесенъ бысть в Ростовъ» и что в 1307 г. в Орде застала смерть и Константина Борисовича (Акад. л.). Вместе с тем, как оказывается, их все более и более связывают с Ордой узы родственных отношений. Еще в 1257 г. Глеб Васильевич по возвращении из Монголии «оженися в ордѣ» (Лавр. л.). Об его племяннике Константине Борисовиче Ростовском мы узнаем, что он «ожеyися въ ордѣ у Кутлукорты» (Акад., 1302), о Ростовском князе Федоре Михайловиче тоже отмечено, что он «ожеyися» в Орде «у Велъ, ласмыша» (Акад., 1302). Наконец, на дочери Менгу-Тимура, согласно тексту житийного рассказа, был женат князь Федор Ростиславович Ярославский. Дальнейшее изучение материала, показывает, что отношения ростовских князей с Ордою приобрели большую прочность, коренившуюся, в политическом характере их содержания <…>
Прежде всего Ростовские князья не только должны были часто приезжать в Орду, но и подолгу там оставаться. Федор Ростиславович, как мы видели, несколько лет подряд провел в ставке Менгу-Темура. Некоторые из ростовских князей умерли в Орде; так, смерть застала в Орде Глеба Васильковича, Михаила Глебовича, Константина Борисовича. В Орду они отправлялись обычно «со своими мужи» или «с бояры и со слугами своими» <…> Положение ростовских князей как «служебников» хана, в ревностной службе которых ханская ставка была весьма заинтересована, обусловливало тот радушный прием, то внимательное отношение, которое они встречали, и ту честь, которую им оказывали в Орде; но то же положение их как ханских служебников ставило и определенные границы близости ростовских князей к ханскому двору. Сами ростовские князья подчеркивали усердную «службу» свою татарам. Летопись неохотно сообщает о походе татар в 1275 г. на Литву с участием «русских князей»; поход этот, между прочим, сопровождался опустошением тех русских земель, через которые роходили ордынские войска, а успех похода был более чем сомнительным; мы не знаем далее, кто из русских князей в нем участвовал. Другое дело — поход (Менгу-Тимура) на Кавказ 1278 г.; великокняжеский свод — невидимому, по тексту ростовского известия — рассказывает о нем подробно и охотно: «князь же Ростовский Глѣб Василковичъ с братаничемъ своимъ съ княземъ Константиномъ, князь Феодор Ростиславачь, князь Апдрѣй Александровичь и инии князи мнози съ бояры и слугами поѣхаша на войну с царемъ Менгутемеромъ, и поможе Богъ княземъ Русскымъ взяша славный градъ Ясьскый Дедяковъ, зимѣ месяца февраля въ 8, на память святого пророка Захарии, и полонъ и корысть велику взята, а супортивпыхъ безъ числа оружиемъ избиша, а градъ ихъ огнемъ пожгоша. Царь же почтивъ добрѣ князей Русскыхъ и похваливъ велми и одаривъ, отпусти въ свояси съ многою честью, каждо въ свою отчину». Глебу Васильковичу, как узнаем мы из последующего рассказа, позволив даже привести с собою в Ростов «полонъ многъ»: очевидно, ясских (т. е. осетинских) пленников (Симеон., 3 278: «князь Глѣб Василкович Ростовский прѣиха ис Татаръ, бывъ на воинѣ съ сьномъ своимъ Михаиломъ и съ сыновцемь своимъ Костянтином, приведе съ собою полонъ многъ, приѣха въ свой градъ Ростовъ въ чести велицѣ въ недолго всѣхъ святыхъ, мѣсяца иуня въ 12, на память святого отца Ануфриа пустынника, и бысть радость велика въ гради въ Ростовѣ») в том (1278) году, когда Орда снова начала военные операция, Глеб Василькович отправил на войну своего сына вместе с своим «сватом» Федором Ярославским».
Ростовские князья, как показывает Насонов, выработали своего рода идеологию коллаборационизма, оправдывающую их сотрудничество с татарами апелляцией к интересам русских земель: «мало-помалу ростовским князьям все более и более приходилось входить в роль ревностных служебников хана, и уже в 70-х гг. XIII. в. они вынуждены были выступить с официальным оправданием и политическим осмыслением своей деятельности; это «оправдание» прямо ставило в заслугу князьям их ревностную службу ханам и выдвигало мотив этой службы — защиту населения от татарских «обид»: «сесь отъ упости своея, — читаем в Симеоновской летописи после сообщения о смерти Глеба Васильковича, жившего «отъ рожениа своего лѣтъ 41», — по нахожении поганыхъ Татаръ и по пленении отъ нихъ Русскыа земля, нача служити имъ и многи христианы, обидимыя отъ нихъ, избави и печальныа утѣшая, брашно свое и питие нещадно требующимъ подавая» (Симеон., 1278)».
Однако в действительности, как отмечает тот же Насонов, все эти оправдания ничего не стоили — ростовские князья стали орудием политики ханов, направленной против нелояльных им русских князей: «В 1293 г. в Орду пошли русские князья — «жаловатися на великого князя Дмитрея Александровичя» (Никон. л.); Никоновская летопись подробно перечисляет тех, кто пошел в Орду: «князь Андрѣй Александровичь Городецкий, князь Дмитрий Борисовичь Ростовский, да брат его князь Констянтин Борисовичь Углечский, да изъ двуродныхъ братъ ихъ князъ Михайло Глѣбовичъ Городецкий (надо — Белозерский), да тесть князя Михаила Глѣбовича Бѣлозерскаго князь Федоръ Ростиславичь Ярославский и Смоленский, да князь Иванъ Дмитреевичь Ростовскаго, да епископ Тарасий Ростовский» (Никон., 1293). Вслед за тем на Дмитрия Александровича нагрянула рать Дюденя или, как полагают, Тудана — брата Тохты и сына Менгу-Тимура. Татары в сопровождении Андрея Городецкого, Феодора Ростиславовича Ярославского и ростовских князей Дмитрия и Константина взяли и разорили ряд городов и «волостей». В Москву татары въехали хитростью, «обольстив» Данилу Московского. Переяславль сопротивления не оказал; «горожане переяславци», уже не раз страдавшие от татарских вторжений, услышав о приближении рати, разбежались; опустели также и «всѣ волости Переяславскыя»; как явствует из дальнейшего рассказа летописи, часть беглецов направилась в Тверь и искала защиты за стенами этого окраинного города. Михаила Тверского в городе не было; население, однако, единодушно решило оказать сопротивление Дюденю; татары осаждать Тверь не решились и прошли мимо на Волок, тем более что в город подоспел и сам Михаил».
От проводимой ростовскими князьями политики угодничества по отношению к Орде страдали не только другие русские княжества, но и подданные самих же ростовских князей: «Когда (в конце XIII и в начале XIV в.) в Ростове и в Ростовском княжестве начались новые волнения, ростовские князья принуждены были выступить на стороне тех, кто оружием подавлял сопротивление города ордынскому владычеству в Ростовском княжестве и искоренял вечевые навыки старого Ростова. После восстания ярославцев (они не приняли Федора Ростиславовича, а затем отказались исполнить требования ордынского посла), согласно рассказу «Жития» Федора Ярославского, князь пришел «изъ Орды отъ царя къ граду Ярославлю с силою великою воинъства своего и гражане же вдашася за него». Город был «взять». Вместе с князем Федором пришли «многы силы Русские земли, князи и боляре, множество людей душь христианьских, и царева двора прииде с нимъ множество татар, и кои быша были ему обиды отъ гражанъ и онъ же царевымъ повелениемъ мьсти обиду свою, а татаръ отпусти в свою землю в Орду съ честью великою къ царю». Подобные же события должны были разыгрываться с особенной силой и в старом Ростове. Отголоски их сохранила даже летопись. В 1289 г., например, в Ростов прибыл князь Дмитрий Борисович; летописец ставит в непосредственную связь с прибытием в Ростов князя Дмитрия Борисовича — «умножение» татар, вечевое восстание и попытку изгнания татар из города (Воскр. и Типогр. лл.)» наконец, в 1318 г., по сведениям того же свода, татарских послов, присланных в Ростов из Орды и «створивших» в городе «много зла», сопровождал князь Василий Константинович (Типогр. и Акад. лл.)».
Во владениях ростовских князей ордынские ханы осуществляли более прямой, непосредственный контроль через своих чиновников-баскаков: «При изучении географической номенклатуры центральных губерний России исследователю бросается в глаза один примечательный факт. В то время как в других губерниях Центральной России мы встречаем только но одному, по два или, самое большое, по три селения с названиями Баскач или Баскаки, или Баскаково, в пределах Ярославской губернии, занимавшей как раз (большую часть, по-видимому не всю) территорию Ростовского княжества, мы встречаем десять селений с названием Баскаково, Баскачево, Баскач. Если мы нанесем на карту указанные селения, то увидим, что два из них лежат недалеко от самого Ростова (в б. Ростовском у.), а остальные составляют цепь, которая проходит через территорию Ростовского княжества. Примыкая к селению Баскаково, б. Тверской губ., Кашинского у. (на Угличском тракте), эта цепь проходит через всю б. Ярославскую губ., пересекая б. уезды Угличский, Романово-Борисоглебский, Даниловский и Любимский, причем продолжение, ее на северо-востоке составляете. Баскаково, б. Вологодской губ… Грязовецкого у., лежащее недалеко от границы б. Ярославской губ., и с. Баскаково, Тотемского у., по правую сторону р. Сухоны, т. е. в направлении к Устюгу; оба селения, по-видимому, тоже не выходят за пределы территории Ростовского княжества; можно думать, что на территории Ростовского (точнее — Белоозерского) княжества лежат также с. Баскаки, Новгородской губ., Череповецкого у., на реке Шексне, и с. Баскаки при р. Баскаковке, Весьегонского у. Это явление совершенно невозможно объяснить случайностью. Перед нами, надо думать, следы усиленной концентрации баскаческих отрядов в районе Ростовского княжества <…>
В эпоху двоевластия в Орде, в конце XIII в., произошли, по-видимому, некоторые изменения в организации эксплоатации русского Северо-востока, отразившиеся на организации ордынского владычества в последующее время. При Менгу-Тимуре (см. в 1280—1282 г.) на Русь посылались «даньщики», как видно из ярлыка Менгу-Тимура. Тексты же «ярлыков», критически разработанные М. Д. Приселковым, относящиеся к середине и ко второй половине XIV в., говорят, как и ярлык XIII в., о «писцах», но не говорят более о «даньщиках». «Даньщики», очевидно, из Орды в этот период уже не присылались. И действительно: уже в первой трети XIV в. великий князь владимирский (Михаил Тверской) сам собирал дань, как явствует из Рогожской летописи под 1318 г. и из биографии (жития) Михаила Тверского (см. Вел. Четии Минеи). Зная отношение к Волжской Орде великого князя Дмитрия Александровича Переяславского, приходим к предположению, что в его княжение «даньщиков» уже не впускали, и великий князь стал сам собирать ордынскую дань, причем отвозил ее не в Волжскую Орду, а к Ногаю. Когда великим князем владимирским (в начале ХІV в., после смерти Ногая) стал Михаил Тверской, то он пошел как бы на соглашение с Волжскою Ордой и стал платить Тохте дань, т. е. теперь дань шла в Волжскую Орду, но собирал ее сам великий князь Михаил, следуя примеру своего союзника и единомышленника — великого князя Дмитрия Александровича Переяславского. Посылал ли Ногай баскаков во Владимирскую область, в Тверское, Переяславское и Московское княжества, признававшие Ногая, нам неизвестно. В дальнейшем мы баскаков там не видим. В Ростовском княжестве, признававшем не Ногая, а Волжскую Орду, баскаки еще в нач. XIV в. сидели. По крайней мере под 1305 г. Ростовский владычный свод сообщает о смерти «баскака» Кутлубуга».
Но может быть, хотя бы ростовские князья выиграли от проводимой ими коллаборационистской политики? Оказывается, тоже нет — напротив, их земли шли по пути дробления и упадка, а возвышающаяся Москва медленно поглощала их: «едино-целое прежде Ростовское княжество разделилось на две части, которые в свою очередь начали делиться на более мелкие волости: Гвоздево, Приимково, Пугоболы, Хохлово и многие другие. С территориальным дроблением начинается политическое подчинение Ростовских и Белозерских князей Москве, великий князь которой — Иван Калита начал понемногу делать "примыслы" — скупать села и города у беднейших Ростовских князей; последние, продав свои земельные владения, пользовались, однако, некоторой частью доходов с них и даже имели право чеканить монету, называясь "откупными" князьями. Город Ростов в это время подвергся всем невзгодам наместнического правления (Аверкий), с чем соединилось и падение веча. Вообще ХІV век в истории Ростовского княжества был эпохой его окончательного падения; многочисленность князей все более и более дробила княжество, и князья мало-помалу превращались в мелких владетелей-помещиков, находившихся в полном подчинении у Московских князей. Владетельные же князья Ростовские во второй половине XIV века до того ослабели и подчинились Москве, что в конце этого столетия и в начале ХV, сохраняя еще значение князей владетельных, являлись как бы обыкновенными слугами великого князя Московского. С великого князя Московского Димитрия Донского установилось полное подчинение Ростовских князей Москве» (Ростовские и Белозерские удельные князья // Русский биографический словарь).
Упадок Ростова в XIV веке наглядно иллюстрирует следующая деталь из жития святого Сергия Радонежского, выходца из семьи ростовских бояр: «Увы, увы, плохо тогда было городу Ростову, а особенно князьям ростовским, так как отнята была у них власть, и княжество, и имущество, и честь, и слава, и все прочее отошло к Москве. Тогда по повелению великого князя был послан и выехал из Москвы в Ростов воеводой один из вельмож, по имени Василий, по прозвищу Кочева, и с ним Мина. И когда они вошли в город Ростов, то принесли великое несчастье в город и всем живущим в нем, и многие гонения в Ростове умножились. И многие из ростовцев москвичам имущество свое поневоле отдавали, а сами вместо этого удары по телу своему с укором получали и с пустыми руками уходили, являя собой образ крайнего бедствия, так как не только имущества лишились, но удары по телу своему получали и со следами побоев печально ходили и терпели это. Да к чему много говорить? Так осмелели в Ростове москвичи, что и самого градоначальника, старейшего боярина ростовского, по имени Аверкий, повесили вниз головой, и подняли на него руки свои, и оставили, надругавшись. И страх великий объял всех, кто видел и слышал это, — не только в Ростове, но и во всех окрестностях его».
Как хорошо показано в работе Насонова, в русле ростовских князей шла и политика родственных им князей Ярославля: «Важным источником для выяснения истории отношений между Ордою и ростовскими князьями служит житие Феодора Ростиславовича Ярославского в редакциях конца XV и XVI вв. — Антониевой (Вел. Четии Минеи, сентябрь) и Степенной книги: обе редакции использовали однородный источник, какой-то новый летописный материал, представляющий для историка существенный интерес. Нет ничего удивительного, что в ранних редакциях жития Феодора Ростиславовича, составленных в XIV в. (Проложное житие), не упоминалось о близких связях князя с Ордою: поскольку была свежа еще ненависть к татарам, подобные факты его биографии могли только скомпрометировать покойного в глазах населения, и их приходилось замалчивать <…> Во-первых, по тексту жития, Федор Ростиславович получил Ярославль в согласии («совѣщаниемъ») с ростовскими князьями Борисом и Глебом. Из летописей (Лавр., Симеон., Акад.) мы также знаем, что уже в 1276 г. Федор Ростиславович был ярославским князем и что, находясь в отношениях свойства с Глебом Васильковичем (был его «сватом»), слушался последнего или, во всяком случае, действовал в согласии с ним (в 1278 г. Глеб «посла сына своего в Орду съ сватомъ Федоромъ Ростиславичем» (Симеон, л.) <…> В-четвертых, по тексту жития, г. Ярославль стал враждебно относиться к князю и не хотел его принимать. С помощью татар он вновь сел в Ярославле, причем оппозиция князю в городе была подавлена татарским войском. Летопись тоже свидетельствует, что в 1293 г. Федор Ростиславович пришел из Орды вместе с «Дюденевой ратью», опустошившей северо-восточные города, и затем, по словам древнейших сводов, сел «на Ярославли» или «сѣдѣ на княжение въ Ярославли» (ср. Лавр., Симеон, Акад. лл., 1293—1294); как видим, из летописи также явствует, что г. Ярославль был князем Федором временно утерян; с другой стороны, летописные известия также обнаруживают, что в Ярославле имели место вечевые выступления (ср. Лавр., Симеон, и др. лл., 1262 и 1322 гг.)».
Судьба Ярославского княжества оказалась аналогичной судьбе Ростовского княжества: «С первой четверти ХІV в. из единоцелого Ярославского удельного княжества стали выделяться более мелкие уделы. Таким образом явились уделы: Моложский, со временем выделивший из себя еще более мелкие уделы с князьями Шуморовскими, Сицкими и Прозоровскими; Новленский; Заозерско-Кубенский; Курбский; Шехонский и Ухорский. Ярославские князья, собственно занимавшие Ярославль, стали называться, по отношению к князьям мелких уделов, великими. Многие из князей ярославских вообще, несомненно занимавшие уделы, не называются удельными по своим уделам, может быть по мелкоте и бедности последних, а носят родовое название ярославских. Все эти князья — одни раньше, другие позже — к концу XV в. потеряли свою самостоятельность, будучи поглощены Москвой» (Экземплярский А. В.,. Ярославские князья // Русский биографический словарь).
Можно вспомнить и плачевную судьбу Нижегородского княжества, которое золотоордынский хан Тохтамыш в буквальном смысле продал великому князю Московскому Василию I Дмитровичу — см. работу А.А. Горского «Москва и Орда»: «Была одна поездка Василия в Орду летом-осенью 1392 г. Тохтамыш в это время нуждался в средствах после удара, нанесенного ему Тимуром; поэтому известие НIЛ, что Василий был «позван цесарем», возможно, является свидетельством того, что инициатива переговоров о покупке ярлыка исходила от хана. Предложил ли Нижний Новгород Тохтамыш или это было «встречное предложение» оценившего ситуацию Василия, судить трудно. Во всяком случае московский князь имел определенные права именно на Нижегородское княжество. Во-первых, его мать, вдова Дмитрия Донского Евдокия, была дочерью Дмитрия Константиновича, т.е. Василий приходился внуком прежнему великому князю нижегородскому. Во-вторых, Нижегородское княжество только с 1341 г. находилось во владении князей суздальской ветви: до этого оно входило в территорию великого княжества Владимирского; таким образом, в 1392 г. Нижний был как бы возвращен в число великокняжеских владений».
До этого в 1383 году Тохтамыш не менее бесцеремонно не допустил до нижегородского княжения Василия Кирдяпу, который совсем недавно, в 1382 году, поддержал его поход на Москву против Дмитрия Ивановича Донского: «Василий отправился в Орду одновременно со своим дядей, Борисом Константиновичем, чтобы попытаться воспрепятствовать его перетензиям. Увидев благосклонное отношение Тохтамыша к Борису, он предпочел уехать и вернуться на Русь». Нижегородские князья поддержали Тохтамыша, недавно занявшего трон Золотой Орды, рассчитывая на его благосклонность — но из соображений собственной выгоды он в итоге лишил их всего.
В Юго-Западной Руси политика ордынского хана и вовсе временами представляла из себя поощрение феодального сепаратизма по отношению к центральной власти, как отмечает Насонов: «Собиравшие специально сведения о политических взаимоотношениях татары не могли не знать, что болоховские князья были склонны к совместным действиям с галичанами (т. е., по-видимому, с галицким боярством) и враждебны Даниилу (Ипат., 1235, 1241). В 1235 г., т. е. незадолго до Батыева нашествия, они выступали против Даниила; и при своем движении татары именно с ними вошли в соглашение, как мы выше видели (о том, чтобы пахать на татар «пшеницю и проса»). Известия 1235 и 1241 гг. обнаруживают характер социально-политической борьбы в Юго-западной Руси (а также «грабительское» поведение местных феодалов). Видимо, татары учитывали враждебное отношение местного феодального боярства к Даниилу, опираясь на окраинные области Юго-западной Руси (юго-восточные окраины Галицко-Волынского княжества). Доказательством служат, во-первых, судьбы Бакоты в Понизьи, во-вторых — Межибожья в Побожье. В Бакоте на сторону татар переходит Милей после приезда баскака (отношения Ипатьевского и Хлебниковского списков к их общему протографу позволяют полагать, что верное чтение имеем в Хлебниковском списке, где перед словом баскака стоит союз «и»: Милея и баскака); Молчановский правильно отмечает признаки принадлежности Милея именно к местным сильным людям (см. Очерк известий о Подольской земле до 1434 г., Киев» 1885, стр. 149—151). Как в Бакоте на сторону татар переходит Милей, так и на стороне татар и Межибожье, где ранее (еще в 1234 г.) летопись упоминает галичского боярина Бориса Межибожского, принимавшего участие в борьбе с Даниилом. Итак, переход Болохова, Межибожья и ряда других окраинных районов Юго-западной Руси (юго-восточных окраин Галицко-Волынского княжества) под непосредственную власть татар стоял в связи, как мы думаем, с продвижением Куремсы на запад в конце 40-х — начале 50-х гг. XIII в. Вовлекая в сферу своего непосредственного влияния эти области, татары учитывали враждебное отношение местного феодального боярства к Даниилу».
Но может быть, ордынское владычество хотя бы защищало русские земли от угрозы со стороны других иноземных (особенно — западных) государств, как любят утверждать евразийцы? В действительности — тоже нет, см. «Историю монголов» Плано Карпини, где он пишет о своём путешествии по землям Юго-Западной Руси: «Тем не менее все же мы ехали постоянно в смертельной опасности из-за Литовцев, которые часто и тайно, насколько могли, делали набеги на землю Руссии и особенно в тех местах, через которые мы должны были проезжать; и так как большая часть людей Руссии была перебита Татарами или отведена в плен, то они поэтому отнюдь не могли оказать им сильное сопротивление». Ослабив Русь своим нашествием, татары сделали её добычей для литовцев. Позднее они примирились с захватом литовцами Юго-Западной Руси, поскольку литовцы согласились на уплату дани татарам с этих земель; есть даже пример совместных действий литовского князя, правившего в Киеве, и местного ордынского баскака.
Любопытно отметить, что, хотя татары периодически организовывали походы против Литвы, не желая делить с литовцами контроль над Русью, ордынская «помощь» русским против литовцев могла приносить больше вреда, чем пользы; см. сообщение Симеоновской летописи за 1275 год: «Того же лёта ходиша Татарове и Русстіи князи на Литву, не усп’ьвше ничто же, възвратишася назадъ. Татарове же велико зло и велику пакость и доведу сътвориша христіаномъ, идуще на Литву, и паны назалъ идуще отъ Литвы того злЪе сьтвориша, по еолостемъ, по селомъ дворы грабяще, конки скоты и им-Ьніе отъемлюще, и гдіъ кого стрізтили и облупивше нагого пустять, около Курска и кострове лняніи въ рукахъ потерли, и всюды и вси дворы, то чего отб'ежапъ‚ то все пограбиша поганіи, творящеся на помощь пришедше, обрдвтошася на пакость». Характерно замечание русского летописца: «Се же написахъ памяти и ползы ради».
Таким образом, на практике политика безоглядного угождения Золотой Орде со стороны некоторых русских князей гораздо чаще вела к их ослаблению, чем к их усилению. К своим марионеткам татары относились с удивительным цинизмом и легко могли продать, нередко в буквальном смысле, их земли любому другому русскому князю, который мог предложить им больше денег (или даже согласиться с захватом тех или иных русских земель иноземцами — например, литовцами — если те продолжали платить дань). В конечном итоге коллаборационистская политика по отношению к Золотой Орде не окупалась (в том числе в буквальном смысле этого слова) даже в сугубо прагматическом аспекте.
Автор — Семён Фридман, «XX2 ВЕК».
Вам также может быть интересно: