Фёдор чувствовал себя стеклянным сосудом, внутри которого билось пламя. Странные были ощущения — словно царапают изнутри кошачьими коготками, не злясь, а требуя внимания. Хотелось закрыть глаза и потонуть в этих ощущениях, но… вдруг сосуд не выдержит? Стеклянный ведь; а был бы огнеупорным!..
Сегодня Фёдор наконец-то закончил курсовую по огнеупорным материалам. Жаль, что она была скорее исследовательская, теоретическая и даже просто образец ещё ждать и ждать. А то построил бы себе подходящий сосуд, выпустил пламя — и стал пламенем сам.
Как было бы хорошо.
В городе вовсю разошлась весна — куда ни глянь, зелень и цветы. Рядом с университетом на днях распустилась яблоня, белые деревья черёмухи покачивали ветками в каждом парке и дворе, а их сладкий запах пропитал даже родную кафедру. А главное — вторую неделю стояли уверенные плюс двадцать два. Фёдора, забывшего про сон, потряхивало без толстовки, но остальные ходили в футболках, а кто-то даже решился на шорты.
Может, отоспаться — и тоже подставить солнцу бледные руки, чтобы в сгибах локтей проклюнулись бледные пятнышки веснушек?.. Лицо-то ещё в начале месяца расцвело; и стоило бросить взгляд в зеркало, вспоминалось, как мама по его просьбе считала веснушки, но после двадцати сбивалась и, смеясь, объявляла: «Двадцать плюс бесконечность!»
Двадцать плюс бесконечность — хорошее число.
Фёдор остановился пересобрать в хвост растрепавшиеся волосы, глубоко вдохнул и, несмотря на гудящую голову, улыбнулся.
«Ты отлично поработал. Отдыхай». Но прежде чем отдохнуть, надо аккуратно, по капельке дать свободу пламени. Не в городе, ни в коем случае не в городе: здесь таких не любят, узнают, что он скрывает внутри пламя, — посадят за решётку. И правильно сделают, от них сплошные беды: взрывы, пожары, смерть, смерть, смерть. Слишком много смерти для не такого уж большого и насквозь весеннего города.
Фёдор никого не убил — пока, пусть будет это невыносимо тяжёлое «пока». А значит, имеет право не сидеть за решёткой, а ходить по улицам; особенно сейчас, когда вот-вот закончит учёбу и, может, устроится на работу по рекомендации… Хорошая же вышла курсовая, почему бы преподавателю его куда-нибудь не рекомендовать?
Цепочка фонарей довела до остановки — удивительно, что не сбился и не пошёл машинально домой, как ходил всю прошлую неделю. Впрочем, дало бы повернуть к дому жгучее пламя!
Вздохнув, Фёдор опустился на лавочку и обнял себя за плечи. Надо ехать на окраину — где лес, озеро и нет людей. А для этого придётся почти час трястись в автобусе.
Только бы выдержать.
***
Мест в автобусе не было: все возвращались домой. Фёдор стоял, вцепившись в поручень и стиснув зубы. Кружилась голова, подкашивались ноги — то ли от недосыпа, то ли от напряжения; и если бы сейчас кто-нибудь встал — он бы юркнул на сиденье, забыв о правилах приличия.
Но им, скорее всего, тоже до конечной, до жилого квартала на окраине. Счастливые — разойдутся по домам, а ему ещё тащиться пешком, пока улицы не оборвутся, уступая место лесу!
Впрочем, сам виноват. Никто не заставлял нырять в курсовую по самые уши и даже в выходные безвылазно сидеть дома; мог бы выйти к остановке, сесть в автобус…
Теперь страдай.
Пламя подкатывало к горлу приступами тошноты, и сглатывать с каждым разом было всё труднее: рот совершенно пересох. Почему не додумался взять воды? Или… кажется, взял, но всё выпил, пока сидел над курсовой после пар, а потом решил, что обойдётся…
Значит, надо обойтись.
Когда пламя обожгло глотку, Фёдор, зажмурившись, представил, как от горла жар перетекает в руки, как нагревается металлический поручень, плавится краска… Ощутив покалывание в пальцах, отшатнулся — и на повороте чуть не влетел носом в дверь.
Люди, правда, ничего не заметили — или вежливо сделали вид, что не заметили. Снова сжав поручень, Фёдор затих; и мысленно махнул рукой: пусть лучше выжжет горло. Голос ему, привыкшему молчать, не так уж нужен.
***
Закат, на который Фёдор посматривал из окна кабинета, превратился в темноту ещё до того, как преподаватель принял курсовую и отправил отдыхать. Теперь темнота сгустилась, стала тяжёлой, как ватное одеяло, под которым в детстве прятался от отца. Сколько ни прижимайся к стеклу — ничего не разглядишь.
Впрочем, разглядывать необязательно: дальше конечной всё равно не уедешь. Да и дорогу Фёдор выучил наизусть: здесь подпрыгнем, тут притормозим и повернём, сейчас подмигнёт фонарь у закрытого киоска…
Остановки в этом последнем, ночном автобусе почему-то не объявляли.
На выезде из центра всё-таки освободилось место, и Фёдор забился в угол, натянул капюшон и прикрыл глаза. Полегчало; по крайней мере, перестали дрожать ноги. Если бы не бьющееся в горле пламя, он бы отключился: после бессонных ночей спать хотелось всегда и везде. Но получилось только дремать, прислонившись к холодному окну.
Плавный поворот налево; теперь — две кочки; притормозим у светофора — никогда не попадают сразу на зелёный…
Когда до конечной осталась пара километров, пламя защекотало ноздри, и Фёдор, вынырнув из полудрёмы, неожиданно холодно и ясно осознал: всё, больше не может терпеть. Сейчас вспыхнет — и от автобуса останутся угольки.
Значит, мучения наконец-то закончатся — ведь он наверняка тоже станет угольком.
Отлепившись от окна, Фёдор проморгался, оглядел автобус. Парень и девушка, с виду уставшие не меньше, чем он, обнимаются на площадке; ребёнок спит, устроив голову на коленях у бабушки; женщина с пристроенным в ногах пакетом говорит в телефон: «Да, солнышко, уже скоро, одна остановка»…
Сильнее надвинув капюшон, Фёдор впился зубами в костяшку, содрал успевшую образоваться корочку. Надо дотерпеть.
***
До леса Фёдор не дошёл — как ни кусал губы, ни грыз пальцы, ни уговаривал себя: ещё шажок, потихоньку, давай, ты сможешь.
Не смог.
Оставалось всего три дома — когда пламя выплеснулось, прокатилось оглушающей и освобождающей волной. Обожгло горло, вышибло слёзы, заставило вскипеть кровь — но Фёдор не умер.
Фёдор взвыл от ужаса и облегчения — и рухнул на землю.
…Потом Фёдор увидит, что пламя перекинулось на дом, безрассудно полезет в пожар и вытащит ребёнка, но не успеет спасти родителей; и будут жуткие шрамы, и будет снотворное — каждый вечер, неизменно, иначе не заснуть; будет титул героя, вместо решётки — клетка обожающих взглядов, а по ночам — кошмары, где с кончиков пальцев до самых пяток он обращается в пепел.
Но Фёдор, конечно, не мог об этом знать.
И в тот момент, когда из спины вырвались огненные крылья, в мире не было никого счастливее, чем он.
Автор: Ирина Иванова