Лежит на постаменте дивно вытесанная из мрамора статуя прекрасной обнаженной девушки. Словно спит, словно живая. Каждую ресничку вырезал мастер тончайшим инструментом, каждую выступающую косточку выгладил до телесного мягкого свечения. Словно нежной кожей покрыта красавица, словно бы дышит, сонная, едва заметно.
Любуется ею Прохор, глаз отвести не может, шепчет: "Любава моя, Любавушка, дождись меня, светлая моя. Отправляет меня сам царь наш батюшка в те леса да горы, где сердечко твое лежит, привезу скоро, ты уж жди, я вернусь..." Гладит красавицу Любаву по тонким каменным пальчикам, как с живой прощается. Но молчит каменная дева, не дрогнут ее губы, не откроются глаза. Сердце ее далеко спрятано, и Прохор, золотых дел заводчик Их Царского Величества, отправляется на деньги казны в розыск новых золоторудных жил, в далекий холодный и суровый Урал, чтобы сыскать то сердце, оживить прекрасную Любавушку. О том никому кроме Прохора неведомо. Сыщется золота для казны достаточно, а про сердце красавицы даже Царю-Батюшке знать не обязательно.
На семь железных дверей, на семь стальных замков закрывает Прохор свой потайной подвал, а все одно, неспокойно сердце. Только бы не нашли Любавушку, только бы не узнали о ней раньше времени.
Торопится Прохор, коней не щадит и людей в партии тоже. Быстро движется обоз, и днем и ночью в пути, меняются люди его ведущие, пока другая смена в возах отсыпается, и так движутся, на постоялые дворы не заходя, тракты проезжие минуя.
"Бирюк он и есть Бирюк." — шепчутся в обозе мужики -- "Как Авдотья его преставилась, сердешная, так совсем озверел. Уморил добрую бабу, да видать и покоя с тех пор нет ему. Совесть гложет." Но никто не решается сказать этого Прохору в глаза. Тяжел на руку Бирюк, на расправу скор. Вышибет зубы кулачищем и собирай их потом в канаве придорожной, да назад не вставишь.
***
В чем-то правы мужики, в чем-то не правы. Авдотья и в самом деле с виду тихонькая, волосом беленькая, личиком скромная, все глазки в пол, все голосок слабенький, как у ребенка больного, речи ласковые плетет, для каждого верное слово находит. Откуда Прохор ее привез, о том во всем царском золотом заводе никому неведомо, да только как она появилась, пошли дела у мужика. Из рабочих в мастера, из мастеров в приказчики, из приказчиков в личные царские золотые поставщики и завода того управляющие.
Мастер, на место которого Прохора позвали, упился до чертей и помер, отравленный выпитым. Пена серая шла изо рта у него, все силился что-то сказать, да не мог, задыхался.
Приказчик проворовался, добавлял в золото для царских монет на осьмушку больше бронзы. Засекли насмерть на площади, у всего завода на глазах, чтобы неповадно было, а Прохора опять повысили.
А там и управляющий повесился, и такое испуганное лицо у него было, словно не по своей воле он это сделал. Но никого не нашли, ничего не доказали. И снова Прохор.
Никто не ведает, что ведьмой была добрая Авдотья. Тихими речами своими Прохора очаровала. Меду в уши налила, а уж на ложе оказалась затейницей, ни в сказке сказать, ни пером описать, не мудрено, что скоро понесла.
— Как бы нам Проша, избенку поправить, да скотинку какую завести? -- воркует Авдотья и живот свой поглаживает, намекает стало быть, что дитя скоро появится. А у Прошки в те дни и копейки лишней не было. Пряник жене на ярмарке купить не мог, какая уж тут скотина. Черен от работы в заводе, а достатка нет.
И месяца через три говорит ему Авдотья.
— Сделай кольцо медное с камушком красным, мужское, красивое, укрась его побогаче, да мастеру своему подари, авось и приметит тебя, авось и заказы подороже давать начнет.
Послушался Прохор, кольцо сделал, подарил, и в тот же день Авдотья ребеночка скинула, чуть на кровь не изошла, исхудала, ползимы пролежала, а потом вроде оправилась, горе свое выплакала, снова к мужу с медовыми речами и затеями стала подходить. Там как раз и мастер упился, Прохора повысили, дела поправились, горе и забылось в новой радости — снова Авдотья беременна.
— Сделай, — говорит, — цепь на шею, серебряную, с медальоном в котором зеленый камень, да подари приказчику, глядишь и внимание на тебя обратит, умный ты у меня, негоже все в рабочих ходить, Прошенька. Родится ребеночек, так может он уже из крепостных да подневольных выкупится, да и нас на старости лет выкупит.
Послушался Прохор, дело говорит жена, нужно подмазать начальника, да и дело это нехитрое, любит приказчик серебро паче золота, болтовню пуще молчания. Вот и проболтался приказчик про свои делишки тайные, кому не следовало. Запороли. И опять у жены выкидыш, но Прохору не до того, ему дела принимать, в конторскую премудрость вникать, некогда. Прошли полгода и снова Авдотья к нему.
— Сделай шкатулку золотую. — говорит. — Янтарями да бирюзой украшенную, да подари управляющему. Глядишь приметит тебя, тогда и дом каменный построим и слуг заведем, а то мне тяжело управляться одной, жду ребеночка, боюсь, как бы опять не выкинуть.
Вздохнул Прохор тяжело. Давно хочет он сына от законной жены, права она, негоже ей спину ломать, руки трудить. Позволяет достаток нанять прислужников. Сделал шкатулку. Подарил.
И в тот день, как управляющий повесился — снова выкидыш у Авдотьи.
А Прохора сам Царь Батюшка к себе приглашает, должность управляющего жалует, свободу дает и ему и всем потомкам его, своим царским соизволением и величает его ласково Прохором Лексеичем.
Любил Прохор жену. Долго правду не замечал, но как полезла она к нему все с теми же речами медовыми, так и задумался.
— Сделай, — говорит, — Корону платиновую, бриллиантами украшенную, да подари царю. Ласков он к тебе, так может и дворянский титул пожалует...
Сделал Прохор корону, разукрасил ее так, что не то что Царю, а Ангелу Господнему поднести не грех, и давай тянуть, да выдумывать, что это же Царь, надо момент выбрать, когда поднести. И то часы не приемные, то настроение неправильное, то по делам государственным отбыл Царь Батюшка.
И чем ближе у Авдотьи срок к трем месяцам подходит, тем злее и сварливее она становится, тем чаще пристает с расспросами, когда же Прохор дарить пойдет. Но Прохор знай себе время тянет.
И вот однажды ночью слышит он. — Встала Авдотья тихонечко тихонечко да пошла куда-то за околицу, да до ближайшего леска. А там поляна, по кругу мухоморами обросшая, да посреди поляны пень, а в том пне воткнут булатный клинок, о трех гранях острый кинжал, как игла тонкий.
Этой то иглой и проколола Авдотья себе живот и младенца в нем. И говорит.
— Как наденет царь ту корону, так пусть и упадет бездыханным, как младенец в лоне моем сейчас корчится, так пусть и его корчит. И станешь ты, отец мой возлюбленный Кощеюшка править Русью.
Ничего не сказал Прохор. Боясь вздохнуть домой вернулся, корону из ларца взял да под подушку схоронил, стал жену поджидать. Пришла Авдотья бледная, подол в крови, и первым делом к ларцу открытому кинулась.
— Где корона! — зашипела змеёй, клыки изо рта высунулись, глаза засветились желтым, а зрачки в них узкие щелочки. И не белокурая, а седая, не молодая, а старая ведьма страшная на Прохора надвигается.
— Был ты, Прошка, дураком, дураком и помрешь! Отдавай корону, тогда может отец тебя и помилует!
— А вот! — отвечает ей Прохор, — Не желаешь ли примерить!
И корону ей на голову нахлобучил.
Померла ведьма в страшных корчах, как сама же и заповедала.
Обшарил Прохор ее горницу. Нашел книгу старинную, волшебную, а в ней проступают между строк другие строчки и все, как есть расписано.
***
Высоко в костяной башне засел Кощей, думу думает, как бы ему Царя извести, да на его место сесть. Охраняют престол силы древние и могучие, туда напролом не пройти, не пролезть, не проехать. Тут хитростью нужно. Тут нельзя действовать силой, тут надо уговорами. Думал думал Кощей, да и придумал. Выкрал из светлого Ирия дочь самой Лады, любви и очага хранительницы, выкрал и вырвал сердце у нежной голубки, да вложил на его место камень. Забыла Любава, кто она такая. Забыла мать, забыла светлый Ирий, Возлюбленной дочерью Кощею сделалась, темным наукам от него обучилась Ведьмой стала, Авдотьей назвалась, да и пошла в мир, искать способ к царю подобраться. Да и нашла тебя, мужика Прошку. Троих младенцев в утробе загубила, а подобралась к Царю, одной ступенечки не достало. И теперь тебя, Прошка, сам Кощей изведет, коли не достанешь из горы на Урале стоящей сердце красавицы Любавы, да не оживишь каменную деву живым сердцем, как Кощей живую деву каменным умертвил.
Торопись, Прошка. Время твое на исходе, кони костяные уже копытами роют мерзлую землю, хотят лететь в погоню. Мертвая охота скоро вылетит по твоим следам. Торопись, Прошка, успей до первого снега.
***
Заперся тогда Прохор на неделю в подвале своем. При лучинах и свечах ваял по памяти Авдотьино светлое лицо, длинные ресницы, ладную фигурку, любовно гладил, шлифовал, влюблялся в каждую косточку заново. Звал ласково, по-новому, Любавушкой. Прощения просил, за то что пришлось убить тело ее нежное, сердце живое ее в горе спрятанное найти обещал. Плакал крупными мужскими слезами, и за неделю стал из русого белым как лунь. Горевал, что раньше не понял, но надеялся, что может все исправить.
Денно и ночно шел обоз, глухими лесами, звериными неведомыми тропами. Вела Прохора книга, путь подсказывала. И привела к высокой горе у подножия которой был вход в пещеры лабиринтные, глубокие, огромные. Ветер вырывался из того входа, ровными промежутками, напоминающими сонное женское дыхание, порой раздавались звуки, как сладкие сонные стоны, да слышался размеренный стук, словно где-то в центре горы билось сердце.
Никто с Прохором не пошел. Боялись звуков, боялись теплого дыхания исходящего от горы. Но ему того и надо было. Не хотел он, чтобы рудознатцы увидели его находку — железный ларец, а в нем хрустальное яйцо, а в яйце живое сердце, золотое, как закатное небо ранней весной.
Разведали они несколько богатых золотых жил, было с чем с докладом к Царю идти.
И только ларец Прохор от Царя утаил, в тайный подвал свой унес.
***
Лежит на постаменте Любава, как живая. Смотрит на нее Прохор и не может наглядеться. Первые снежинки падают на мерзлую землю. Храпят на бегу костяные кони. Сам Кощей мчится, чтобы Прохору помешать. Да только яйцо с сердцем у него в руках, и ударяет он его Любаве об мраморную грудь и разливается свет, когда спящая открывает глаза и протягивает Прохору руку.
