Осенний серый день. Изредка через вату хмурых туч проглядывало солнце. Храм терпеливо ждал среди облетевших тополей на островке между оживленных дорог. Отцветали в клумбе последние цветы. Крохотный, бревенчатый, уютный. Когда-то, когда работал в храме истопник, и топили большую печь, занимающую почти половину пространства церкви. Помер. Теперь дорого выходит на электричестве.
Дверь оказалась закрытой, несмотря на утро. Очень странно, раньше такого никогда не бывало. О грехах подумалось, что вот уж и не пускают. И на маленьком дворе никого, только дед какой-то выходил.
Однако же открыли, спрашивая из-за двери, кто там. Трясущимися руками женщина приняла от меня записку на благодарность, продала свечей. Она жарко жаловалась, возмущалась кому-то по телефону, прижимая его ухом к плечу.
- Что стряслось, - не удержалась я, - почему было закрыто? Первый раз такое в нашей церкви.
Оставила телефон, перекинулась на меня. Выяснилось, что повадился к ним спать на лавке, греться и отдыхать бомж. Вонь от него нестерпимая, а может, и болеет чем, не проверяли. Прихожане жалуются, работницы боятся, так как работают по одной. Какой-никакой, а мужик, в драку не вступишь. Настоятель ничего поделать не может, так как он приходящий, охрана приезжает отметиться.
И, как раз во время нашего разговора, в церковь зашел здоровый мужик в форме, с усами и бумажкой в руке. Он понимающе кивал, когда женщина изливала ему свои переживания, и подсовывал документ, тыкая пальцем, где расписаться. На этом откланялся и вышел.
Она долго еще роптала, описывала, как колет у нее сердце, дрожат руки, болит голова и прочее. Поносила виновника своих страданий, ругала в отчаянии прихожан за то, что они только советы умеют давать, а фактически ничем не помогают.
Во дворе все также царила тишина, с ветки спустилась сорока и прохаживалась, ища в опавших листьях, чем бы поживиться. Голова после беседы была тяжелой, и вспомнилось, как однажды я обратилась к старцу в монастыре по одному вопросу. Тогда его ответ запал мне в душу.
- Мы думаем только о себе, даже когда молимся за других. А подумай, почему так поступил человек, что именно с ним происходит, раз он идет на какой-то поступок. И ты найдешь ответ.
Молодой человек среднего роста стоял возле витрины магазина. Ему было лет тридцать – тридцать пять. К своим годам он уже успел поработать механиком в автомастерской, кстати, довольно неплохим. Женился, появилось двое ребяток. И его заработка перестало хватать на съемную квартиру, одежду, еду, что не могло нравиться супруге. Как-то быстро любовь, тепло, общие планы исчезли, утопая в бессонных ночах под плач детей, рекой полились упреки. Николай все чаще стал задерживаться после работы и прикладываться к стакану. Быстро нашлась солидарная компания. День за днем, год за годом. С работы выгнали, да он и сам уже тяготился ею. Жене решительно все это надоело, и в одном из скандалов на кухне, он был послан ко всем чертям.
А черти были рядом. И понесли его по всем своим кругам. И под мост, и в ночлежку, и в участок, потом все по новой. Летом еще как-то можно жить, а к осени перед холодами надо было думать, где перезимовать. Одежда на Коляне обветшала, мыться удавалось нечасто, борода отросла, как у старика, хотя ему было где-то сорок пять, кажется. «Отстаньте от меня, гады», - шепотом говорил Колян, обращаясь непонятно к кому. Сердце его разрывалось от почти забытых воспоминаний о том, каким он был, о надеждах его матери, о детях. Не помогала и водка, потому что взять ее без денег было негде. Соратники по несчастью давно бросили его, предпочтя жить у семейного очага. С едким стыдом, болью, отчаянием и крохотной надеждой мужчина пошел в храм. Он был безобразен своим видом, измотан бедой, но только здесь, в храме внутри него на время становилось тихо. От голода, усталости и тепла он засыпал и чувствовал, что бог все равно любит его. Любит.
Просыпался от резких толчков в бок и ворчливых женских голосов. Иногда он грубил, но чаще просто медленно вставал и уходил под грустные взгляды святых на иконах.
Душа… Она может быть очень красиво упакована, напомажена, но быть черствой и злой. Может следовать правилам, канонам, «порядку». Есть души безразличные. Разные. А есть сермяжные, горькие души, одиноко несущие на себе страшную тяжесть. И первые сторонятся вторых. Прав был старец насчет того, что мы думаем только о себе: пусть себе живет, лишь бы меня не трогал, лишь бы не в нашем храме. Лишь бы…
В мыслях моих представилось: поговорить бы с этим бомжом, отправить отмыться, дать худо-бедно добрую одежду, да и сделать его истопником при нашем храме. Такие-то бедолаги умеют ценить. А может и нет.